-- Ты почему не вышел? -- торжествовал, чуя мой страх,
парень.
-- Я решил ехать в другое место, -- сказал я.
-- Куда? -- злобно потребовал он.
-- Да так, в одно место. По делам надо... -- объяснил я,
словно уговаривая, убеждая парня оставить меня в покое.
-- Я поеду с тобой! -- решительно огласил он.
И тут я почувствовал, что мой страх мучительно нарастает,
пускает во мне свои корявые корни все глубже. Мне вспомнилось,
что как-то я испытывал подобное состояние: я ехал без билета,
куда-то очень опаздывал, меня оттеснили в угол контролеры, я
что-то ответил им злобное; моя остановка промелькнула, а мне
предстояло ехать в управление платить штраф; состояние досады,
нелепости, озлобленности и безысходности тогда обуревало меня,
и злорадный, панический страх тоже всасывался мне в живот... Но
сейчас, как и тогда, я крепился, старался утрамбовывать,
глубоко вдавливать этот страх, насильно распирая легкие
воздухом.
Я вытеснял трусливость наружу и растворял ее в
пространстве вокруг себя своими жестами, словами...
Троллейбус остановился на конечной остановке. Я вышел из
него. Парень тоже вышел, и сразу же -- ударил меня в живот!
-- Ты что... офонарел?! -- будто взмолился я.
Удар был не очень болезнен. Скорее всего он походил на
сильный толчок -- под дых.
-- Я сейчас тебя искровавлю! Сука!.. -- заорал парень на
меня.
Наш троллейбус, на котором мы приехали, отъехал, а на его
место быстро подкатил троллейбус другого маршрута.
-- Дурак набитый! -- выкрикнул я и направился в этот
троллейбус. Видимо, потому, что я находился в движении, парень
промазал по моей заднице ногою и слегка зацепил меня по бедру.
Я заскочил в заднюю дверь троллейбуса, прошел с клокочущим
сердцем через весь салон и сел на пустующее место напротив
передней двери. Мысленно я молил, чтобы троллейбус тронулся
побыстрее с этой тревожной остановки... Через окно я видел, как
в желтом фонарном свете парень разъяренно озирался по сторонам
в поисках своей жертвы...
И вот случилось то, чего я больше всего боялся. Парень
зашел в троллейбус и тоже через заднюю дверь. Где я сижу, он не
знал, но чувствовал, что я где-то здесь. Рыская прищуренным
взглядом, он через весь салон медленно приближался ко мне. Еще
вполне можно было выскочить в открытую переднюю дверь, и он бы
этого даже не заметил, но я непоколебимо остался сидеть на
своем месте: "Будь что будет..." -- подумал я. Теперь меня
больше одолевало презрение к этому человеку и настоящая
человеческая обида.
-- А-а! Вот где ты! -- ехидно заулыбался парень, он даже
повеселел как-то, обрадовавшись своей находке. Наверное, он уже
не надеялся отыскать меня. Женщина, сидевшая рядом со мной,
суетливо подскочила на ноги, и, оглядываясь сочувственно на
меня, пересела на другое место. Парень тяжело рухнул на ее
место. Он хотел придавить меня плечом, но я упрямо напрягся
всеми мышцами и не пошевельнулся.
-- Ты что, козел, на меня там проорал? -- на этот раз не
так уже громко рявкнул он.
-- А за что ты меня в живот ударил? -- сдавленно
встрепенулся я.
-- Ты, да я тебя щас прямо здесь грохну! -- припугнул он.
-- Слушай, может, хватит? Что ты ко мне пристал? --
вежливо ответил я.
-- Ты же сказал, что ты друг? -- буксовал парень.
-- Да, мы дружили с Тарасом, -- снова доказывал я, -- но
потом он сам от меня отошел. В последние годы, перед его
тюрьмой, мы с ним только издалека и здоровались...
-- Ну ладно... Давай выходить! -- потребовал парень.
Троллейбус остановился. Пассажиры провожали меня печально
и обреченно. Мы с парнем вышли на остановку.
Отсюда пешком напрямик мне было добираться домой минут
двадцать.
-- Не бойся, -- успокоил меня парень, -- я больше тебя не
трону... У меня такой же, как ты, остался там, за стеной...
Мы углубились в ночь притихших двориков микрорайона.
-- Ты что, сидел? -- поинтересовался я на ходу.
-- Да, месяц как откинулся, -- ответил он.
-- А где ты сидел?
-- На "сухом".
-- И много?
-- Три года.
-- А за что?
-- Пластилин в кармане был...
-- Ясно, -- грустно сказал я.
-- Тарас, он здесь, в десятке сидит, -- пробурчал парень,
-- говорят, что его "опустили" и у него крыша поехала.
-- Да, -- сказал я, -- я слышал об этом. Это очень
печальные вещи...
Некоторое время мы шли молча.
"А в сущности, что такое страх? -- рассуждал я про себя.
-- Промежуток между трусостью и гордыней? Оплот
нерешительности? В страхе можно и убить, и убежать... А может,
страх -- это островок безопасности посреди шумного шоссе?
Стоишь на таком островке: опасно и вперед, и назад... Два
смертоносных для тебя движения, и впереди, и сзади... Впереди
-- гордыня, позади -- трусость... Гордыню всегда сломить
хочется, а трусость убивает тебя сама изнутри, и она очень
отвратительна со стороны! Что трусливый, что гордый -- одно и
то же! И то и другое противно. И то и другое вызывает какой-то
безумный, кровавый экстаз у зла, нападающего на них. А вот если
человек находится в состоянии страха, не трусости или гордыни,
а именно страха, но всем существом своим пытается преодолеть
его -- это сразу же видно со стороны! Не тронет зло такого
человека. Только преодолевать страх надо не в сторону гордыни
или трусости, а через человечность свою..."
И тут мне вспомнились сегодняшние слова Корщикова:
"Важно выработать в себе бесстрашие!.. Не то бесстрашие,
которое возникает в какой-то ситуации на короткое время, ибо
это -- фанатизм, а он непредсказуем, а то истинное бесстрашие,
что всегда является состоянием твоей личности. К такому
бесстрашию надо стремиться. Такому бесстрашному человеку ничего
не встречается злого на пути, все злое само обходит его
стороной. Для этого трусость и гордыня -- всегда заметны. А
истинное бесстрашие для всего злого становится невидимкой.
Вокруг бесстрашия -- всегда тишина, покой, уверенность и
радостность... А еще, никогда ни о чем не пожалей, Сережа, --
важна не сама ситуация и ее переживания, а важно -- твое
отношение к ней..."
Ведьма
В этот день я задержался, как это нередко бывает, весьма
надолго в кинотеатре. Давно закончился последний сеанс, и все
работники разошлись по домам. А мне было приятно просто
посидеть в своем рабочем кабинете, просто понаходиться в нем
при свете неяркого ночника, подумать, поразмышлять.
Приходят такие моменты, когда хочется побыть в более
масштабном одиночестве, чем твоя квартира, где и за стенкой и
под полом -- люди, и это призрачное одиночество больше
расшатывает нервы, нежели очищает и устремляет тебя...
В этот ночной час даже на улице в беседках кинотеатра за
вьющимся диким виноградом все умолкло. Через открытую форточку
была слышна тишина этих беседок...
Я долго сидел и вдумчиво наслаждался светом ночника,
причудливо преобразившим кабинет. Потом я встал с кресла, вышел
из-за стола, чтобы немного походить по кабинету. Все-таки мне
нравилось находиться совершенно одному в большом здании с
онемевшими комнатами. Это ощущение пространственной пустоты,
целого двухэтажного здания, позволяло мне дышать и мыслить
свободно. Ведь случись так, что сейчас в какой-нибудь из комнат
кинотеатра присутствовал бы еще кто-нибудь -- я об этом бы
знал!.. Он словно заноза бы мешал мне в моем одиночестве.
Часто мы думаем, что ушли в одиночество, вроде бы и в
самом деле пространственно -- одни, но даже если о нас в это
время кто-то усиленно думает или просто вспомнил о нас на миг,
-- это уже не одиночество! Мы чувствуем все! Каждое
прикосновение чужой мысли к нам. Вот почему нам бывает ни с
того ни с сего как-то странно не по себе, так неопределенно,
неизвестно почему нехорошо. И хочется просить всех на свете: не
думайте обо мне, не мешайте мне жить.
И в самом деле, -- надо уважать одиночество человека!
"Очищай даже помыслы свои", -- как все-таки прав этот древний
завет...
В одиночестве со мной начинают твориться интересные вещи!
Я могу осторожно выхаживать строго по шву двух половинок
линолеума, глядя себе под ноги; я могу с удивительной точностью
ходить по кабинету и наступать только на те места, где
поскрипывают деревянные доски под линолеумом или еще Бог знает
что!
В общем, причуды одиночества, они у каждого человека --
свои. Наше мышление любит переходить в движение нашего тела,
особенно, когда мы одни или когда забываешь о взглядах со
стороны. Правда, при последнем ты становишься весьма забавным
объектом для окружающих. Еще бы! Только вообразить себе:
человек разговаривает вслух сам с собой в присутствии других
людей! Или же он будет, как я, к примеру, замысловато
выхаживать по своему директорскому кабинету на глазах у
изумленных подчиненных...
Почему, почему так? То, что мы можем себе позволить в
одиночестве, никогда не позволяем себе в окружении общества.
Утеряна какая-то детскость, первородность, энергетическая
свобода, простота и доступность...
Почему это? А потому, наверное, что мысли наши, хотя бы и
глупые, хотя бы и уродливые, убогие, всегда можно скрыть, не
показать, смолчать. А движения -- они-то будут налицо! Вот они,
смотри и понимай, кто перед тобой, какой человек, какой глубины
и прочее. Да, если бы все человечество вдруг дало бы полную
волю движениям своего тела в стиле своего мышления...
Господи!.. Как бы все просто стало!..
Дураки бы отошли на свои места, а умные бы воссели на
свои... А что проходимцы, льстецы, негодяи и прочее,
подавляющее большинство планеты? А мне кажется, -- их вовсе бы
не стало. Ведь и задумать-то плохое, недоброе нельзя будет.
Божественные отношения наступят повсюду на Земле...
Так я незаметно для себя разговорился вслух, выписывая
кренделя по кабинету в полном одиночестве кинотеатра.
Впрочем, одиночество мое остановилось вдруг у дерматиновой
двери кабинета, и я прислушался. Мне показалось, как что-то
неопределенное послышалось оттуда, из малого фойе: шаги -- не
шаги, шорох -- не шорох, и я насторожился...
Вдруг я содрогнулся от неожиданности: раскатистый крик
метнулся из малого фойе по всем помещениям кинотеатра, словно
заглянул ко мне в кабинет и ощупал меня с ног до головы... Мне
стало жутко. Я бросил озабоченный взгляд на телефон, стоящий на
столе у самого ночника: "Вызвать милицию или же подождать, что
дальше будет?" Я решил, что еще подожду и послушаю...
Крик, обшаривший все изгибы и углы кинотеатра, умолк.
Вместо крика теперь были отчетливо слышны точно по луже
хлюпающие шаги. Я принялся гадать, притаившись за дверью, что
же это могло быть: может, что-то замусорилось в одном из
туалетов, и вот теперь по всему мраморному полу фойе
растекается водяное зеркало? А может, кого-то зарезали там, и
эти шаги хлюпают по кровавому месиву?
-- Купсик! -- внезапно раздался знакомый мне голос где-то
совсем рядом за моей дверью!
-- А-га-га-га! -- видимо, отозвался хозяин шагов.
-- Купсик, дай воды побольше, я хочу поплавать на спинке,
-- потребовал все тот же знакомый мне голос.
"Да это же Зоя Карловна! -- вспыхнуло у меня в голове, --
библиотекарь кинотеатра".
-- Зойка, а ты со мной сегодня полетишь на планету? --
спросил каким-то булькающим голосом хозяин шагов.
-- Ой, сегодня не знаю. Я так занята буду, у меня столько
гостей намечается! -- и она как-то зловеще захохотала.
