заразой может иметь дело!"
На эстраде появился Долланский. Зал шумел негромко, все
переглядывались, ожидая интересный вечер. Заговорил Долланский,
и все разговоры прекратились. Я окинул еще раз взглядом весь
зал -- на ковриках сидели в позах "полулотос" человек двадцать.
Черным пятном промелькнул передо мною Остап Моисеич, он один
среди присутствующих был одет в черное трико.
Поскольку наша группа пришла на свое первое занятие,
Долланский произнес вступительную речь. Интригующе прозвучал
его рассказ о бабуле, шестидесяти лет, что не могла и двух
шагов проделать без скорой помощи, а сейчас принимает позы
лучше, чем дипломированный йог. И все это после занятий по его
системе, системе Долланского! Он ходил по эстраде, важничал и
хвастался, как-то исподволь, не навязчиво.
Потом начались изнурительные упражнения. Долланский сидел
на эстраде на мягком фигурном стуле из дерева и присматривал за
состоянием своих пациентов. Надо отдать ему должное как
учителю! Хотя вся система и звучала по магнитофону, но
присутствие самого Долланского на эстраде в это время оживляло
магнитофонную ленту, и даже не возникала потребность, чтобы
говорил именно он. Правда, изредка Долланский останавливал
движение кассеты, хлопнув клавишей: вставлял реплики, давал
консультации, а некоторые упражнения не доверял магнитофону и
диктовал сам, живьем...
Нагрузка действительно была глубинная, рассчитанная, как
выразился ее автор: "На все тайники души вашей!.."
Я все время старался забыть о существовании позади меня
Остапа Моисеича, о страшной птице во дворе, но, все-таки
присутствие Остапа Моисеича, его взгляда в упор, ощущалось, и
это немало мешало мне сосредоточиваться, особенно поначалу.
Мы с Викой выполняли всевозможные растяжки, укладывали
тело в удивительные позы, постоянно сопровождая все это особой
конструкцией дыхания, с его обязательными задержками.
В общей сложности, занятие длилось четыре часа, из которых
мы очень долгое время не дышали. По словам Долланского, мы
копили молочную кислоту, чтобы организм проглотил ее, -- это и
была генеральная линия его системы...
По окончании упражнений мы с Викой, казалось, изрядно
устали, но когда мы вышли на улицу, то, не знаю, как Вика, но я
почувствовал, как мое тело, словно парус, будто само по себе,
стремительно продвигалось по тротуару, увлекая Вику под руку!
Это торжествовал во мне снова Человек-Ветер.
Куда девался после занятия Остап Моисеич, я не углядел. Я
все-таки забыл о нем! И это было прекрасно! Я забыл даже о
чудовищной птице!.. Забыл, потому что выполнял, учился
выполнять первое наставление Ивана: "Ни к чему не
привязывайся!"
Бурулом
На следующее утро я направился на работу. В свободно
дрейфующем настроении, не обращая внимания на уныло
раскачивающихся пассажиров троллейбуса, я, все еще ощущая
ветреный ореол вокруг себя, привычно вышел на конечной "Лесного
поселка". После вчерашнего выходного дня я чувствовал себя
хорошо. На площади, напротив моего кинотеатра, прямо на
остановке стояла парочка, парень лет двадцати пяти и девочка
лет шестнадцати. По всей вероятности девочка вышла провожать
парня на троллейбус. Оба они были изрядно пьяны. Парень был
одет по-зимнему, а девочка, видимо, жила недалеко, совсем
рядом. На ней были красные полусапожки на голые ноги, белое
короткое платьице и легкая куртка нараспашку. Девочка то и дело
подтягивалась на цыпочках, ухватив парня за шею, жадно целуя
его в губы. Я незаметно для себя приостановился. Многие,
вышедшие из троллейбуса пассажиры, тоже приостановились. Парень
грубо обшаривал груди у девочки. Он залезал обеими руками под
ее платье, и его руки крепко прижимали девочку, а она будто
пыталась слабенько вырваться из его рук.
-- Проститутка! -- выкрикнула и отплюнулась толстая бабка.
-- Надо милицию вызвать, -- начала убеждать толпу солидная
женщина лет пятидесяти.
Все женщины переговаривались и спорили между собою, только
несколько мужчин даже будто одобрительно обменивались улыбками
и короткими репликами.
-- Ну, дает!
-- Да-а!
"Вот она -- расслабленность! -- вначале подумал я. --
Может, это и есть человеко-ветреное состояние? Да нет! Скорее,
его отголосок!" -- рассуждал я про себя. Мне даже захотелось
так же вот, сию минуту, свободно и непринужденно жить, как эти
парень и девочка. Нет. Я не приветствовал их поступок! Скорее,
наоборот: считал его аморальным! Но в сокровенной глубине души,
там, где никого, кроме меня, я был солидарен этому состоянию
легкой ветрености!
Может быть, и в самом деле надо, хотя бы иногда, хотя бы
на мгновение, но срываться с цепи предопределенности? Не для
этой ли цели существовали кулачные бои когда-то?!
Интересное дело: в кинотеатре мы специально собираемся и
смотрим такие эротические сцены! А здесь, на площади, -- этого
делать нельзя! Почему?.. На экране кинотеатра можно, а на
экране жизни -- нельзя?! Где тут разврат: в кинозале или здесь,
на остановке? Там специально отснято на пленку и специально
смотрится, не разврат ли это? А здесь не специально, все
естественно, но мы возмущены! Почему мы не вызываем милицию,
чтобы арестовать кадры кинофильма, почему мы не вызываем
милицию, чтобы арестовать двух сношающихся на улице собак?..
Человек -- не собака?! Верно! Он предпочитает гнусно скрывать
свое нутро, а собака -- нет!
Учительница делает замечание ученику, чтобы тот не
приставал к однокласснице.
"И все-таки, я не отказался бы испытать подобное, хотя бы
ради укрепления духа своего..." -- подумал я и вдохновенно
зашагал в свой кинотеатр...
-- Доброе утречко, Сергей Александрович! -- услышал я
голос уборщицы Марины Ивановны, поднимаясь по ступенькам
кинотеатра.
Я остановился и повернулся лицом на голос. Марина
Ивановна, озорно улыбаясь, видимо, только что шла из-за угла
кинотеатра, а может, и поджидала меня. В одной руке у нее было
мусорное ведро, из которого густо торчали горлышки бутылок, а в
другой -- широкая лопата для уборки снега.
-- Здравствуйте, Марина Ивановна! -- почтительно улыбаясь,
приветствовал я. Марина Ивановна подошла ко мне как можно
ближе. Росточка она была небольшого, я возвышался над нею
головы на полторы!
Как бы поглядывая мне в глаза исподволь и, как всегда, --
осматриваясь по сторонам, она поведала мне новости.
-- Сергей Александрович! -- начала она и сделала
таинственную паузу.
-- Да, -- сказал я. -- Что случилось?
-- Вы знаете, Лидия Ивановна вчера те доски, ну вы
помните, что я прятала под лестницей, -- утащила домой!.. Вот
как!..
-- Да?! -- сказал я с видом, будто ничего не понял.
-- Ага! Я сама видела. На почту как раз шла! --
подтвердила Марина Ивановна и приняла гордый вид человека,
бдительно озабоченного за имущество кинотеатра, верного
соратника.
Она вообще очень любила докладывать, доносить на
кого-нибудь. Я никогда не воспринимал ее всерьез, на что она
обижалась, но всегда аккуратно выслушивал, потому что к чему
сокрушать старого человека!
Отними у Марины Ивановны эту способность, мягко говоря,
подсказывать, кто и что сделал, так она же будет невзрачной,
бесцветной старушонкой, как тысячи других, а так, пожалуйста,
светится вся, торжествует, и сейчас видно, как настроилась
услышать мой гнев. Словом, живет человек, и не безынтересно,
зачем же отнимать у него смысл существования!
Но гнева не последовало.
-- Я ей разрешил, -- спокойно сказал.
-- Да-а?.. -- то ли спросила, чтобы убедиться в моих
словах, то ли просто машинально подтвердила сама себе вслух
Марина Ивановна, но разочарованно пожала плечами, мол, на нет и
суда нет!..
-- Марина Ивановна! -- окликнул я уборщицу, когда та уже
намеревалась уйти в кинотеатр.
-- Что, Сергей Александрович? -- будто ожила, обрадовалась
Марина Ивановна. Возможно, у нее промелькнула надежда на то, а
вдруг как пошутил директор в отношении Лидии Ивановны и досок,
и сейчас же распорядится немедленно вызвать ее сменщицу из дома
на разговор! С каким наслаждением она побежала бы тогда к той
домой и успокаивала бы ее по дороге!
-- Марина Ивановна, у нас еще есть песок? --
поинтересовался я, и мне стало жалко Марину Ивановну в ее
разочаровании...
-- Да, там же, под лестницей! -- ответила она.
-- Присыпьте, пожалуйста, ступеньки песком, погуще, --
вежливо попросил я и направился в кинотеатр.
Марина Ивановна уже находилась позади меня, шагах в
десяти, как вдруг, спохватившись, выкрикнула мне вслед:
-- А Лидия Ивановна вчера не присыпала ступеньки, вот так!
Но я сделал вид, что уже не расслышал ее слов, и
поторопился скрыться в кинотеатре.
В малом фойе, возле дверей моего кабинета стояла Зоя
Карловна.
-- Здравствуйте, Зоя Карловна, -- врастяжку поздоровался
я, не останавливаясь. Я было направился пройти в большое фойе,
дабы заглянуть в кинозал, как там обстоят дела, как
библиотекарь тут же выказала свои намерения: оказывается, у
дверей кабинета она ожидала меня.
-- Сергей Александрович! Cережа! -- окликнула она меня. --
Подожди, пожалуйста, ты мне нужен, -- иногда она позволяла себе
называть меня на ты.
-- Да, -- остановился я, но краем глаза успел приметить,
что контролер, сидевший возле огромного фигурного зеркала в
большом фойе ко мне лицом, почему-то вскочил с лавки и
моментально юркнул в кинозал, словно как от меня...
-- Дайте мне ключи от кабинета, -- попросила Зоя Карловна.
-- У меня телефон в библиотеке не работает, а мне срочно
позвонить нужно!
-- А почему не работает? -- поинтересовался я.
-- Да черт его знает, -- возмутилась она, -- вчера еще
вечером перестал. Я уже договорилась на заводе с мастером,
после обеда обещал посмотреть.
-- Хорошо, -- сказал я, -- держите, -- я достал из кармана
связку разноцветных ключей от кинотеатра и подал ее Зое
Карловне. -- Вот, этот, желтенький... -- указал я ключ от
кабинета.
-- А вы где будете, Сергей Александрович?
-- А что такое?
-- Ключ от кабинета мне надо вернуть.
-- Ну, вернете, не беспокойтесь, не на Луне же я!
-- Да чтобы вас долго не искать! У меня библиотека
открыта, Сережа!
-- А что же вы ее бросаете?
-- Да там подруга!
-- Екатерина Васильевна?! -- обрадовался я.
-- Она самая!
-- Ну, тогда и нечего волноваться! -- сказал я.
-- Да, вам нечего! Люди собираются. Она книги не
оформляет, только присматривает, -- словно пожаловалась Зоя
Карловна.
-- Так она там не одна? -- спросил я.
-- Нет, конечно!
-- Жалко, что не одна, -- сказал я.
И я почувствовал, как во мне просыпается то ли наглость,
то ли раскрепощенность.
-- А вам что до этого? -- поинтересовалась Зоя Карловна.
-- Хотел подняться наверх, что-то чаю так хочется, что и
полюбить некого! -- изображая серьезный вид, сказал я. -- А вы
бы позвонили подольше! А? Зоя Карловна? -- продолжая наглеть в
стиле шутки, предложил я.
Но, честно говоря, меня прямо-таки манило, во что бы то ни
стало, испытать то свободное чреволобзание, которое
одурманивало меня на троллейбусной остановке. И что самое
интересное, я знал, я был уверен, что это неминуемо, очень
скоро должно произойти! В последнее время у меня часто
исполнялось то, что я задумывал. Потому я и начинал теперь,
лихорадочно, с виду полушутя, но стучаться, тарабанить в первую
