ионизация лишь немного выше, чем снаружи,- И добавил: -- Долгое
пребывание внутри дворца людям все же не рекомендуется.
Мы двигались по галерее, переходили со спирали на спираль, а
на пути непрерывно тянулась все та же чащоба статуй, а по
стенам -- все такие же яркие, самосветящиеся, разнокрасочные
картины. И вскоре стало ясно, что от этажа к этажу тематика
статуй и картин меняется. Внизу древние художники и скульпторы
только вглядывались в мир, они как бы говорили картинами и
изваяниями: "Вот это простор перед домом, а вот это -- страшный
вулкан, хорошо бы от него подальше. А вот звери, рыскающие в
лесу, и птицы, несущиеся над лесом. А это уже мы сами, а рядом
обезьяны -- у, какие образины!" Но уже на втором этаже
появились жанровые сценки: кучка нибов бежала за зверем, другая
кучка тащила убитых птиц. Сценок охоты становилось все больше,
на третьем этаже, кроме них, ничего и не было, но здесь к охоте
на птиц и зверей добавились картины расправ с обезьянами. На
колоссальном, в полэтажа, панно с жутким совершенством
воспроизводилось, как нибы хватают отчаянно отбивающуюся
обезьяну,- я почти физически слышал надрывный визг жертвы; как
метрах в двух подале, на другой ярко светящейся картине, тащат
разделанную тушу на костер, и еще дальше -- как ее поедают и
каким удовольствием, почти блаженством, светятся нибы -- густым
сиянием излучалась на нас картина пиршества.
-- Отвратительно! -- прошептала побледневшая Ирина.
-- Выше еще отвратительней! -- мрачно предрек Мальгрем.
Выше уже не было ни зверей, ни птиц, ни змей. Вообще статуй
стало поменьше, уже не лес самосветящихся изваяний, только
отдельные фигурки. Зато живопись становилась искусней и ярче,
вместо красочных пейзажей лесов, озер и вулканов -- сцены
сборищ. Мальгрем на четвертом этаже молча подвел к ужасной
картине: нибы поедали ниба. Это был, несомненно, ниб, а не
обезьянка, и ели его хмуро, без обжорного блаженства,
запечатленного этажом ниже. Неведомые художники изобразили не
пиршества, а скорбную трапезу -- такой мне увиделась картина. Я
долго всматривался в группу, понурившуюся у костра, где жарился
их собрат. На нижних этажах нибы изображались рослыми,
краснощекими, их почти безносые лица с вытянутым вперед --
по-звериному -- ртом, были по-своему привлекательны, запавшие
глаза под покатым лбом смотрели весело и разумно. Ничего из
внешней привлекательности теперь и в помине не было. Унылые
фигуры, бесстрастные лица, тусклые глаза, висящие как плети
длинные руки...
-- Впечатление, что к каннибализму нибов принудила
голодуха,- оценил я картину,- И они не радуются, что нашли
такой страшный выход из безвыходной нужды.
-- На том этапе их истории, лет тысячи две назад по земному
счету, возможно, это было и так,- возразил Мальгрем.- Но потом
они возвели нужду в добродетель. Нибоедение превратилось в
ритуальный обряд. На пятом и шестом этажах вы увидите сами,
какое пышное оформление получил каннибализм.
На пятом этаже обезьян уже не было ни среди статуй, ни на
картинах. Очевидно, к этому времени их больше не существовало.
Не существовало и птиц и зверей, или, быть может, они стали так
редки, что нибы перестали воспроизводить их в рисунках и
изваяниях. Теперь скульпторы и живописцы сосредоточились на
изображении своих сородичей. Нибы как бы погрузились в
самопознание -- и картины и изваяния передавали их настроения и
мысли. Я долго не отрывался от скульптуры молодого ниба:
печальное лицо, сумрачные глаза, длинные руки, сложенные
крестом на груди,- совершенный образ скорби. Рядом старик
глядел веселей, он улыбался, подняв вверх лицо, шея и руки его
были обвиты пурпурными лентами, гирляндами пурпурных цветов,
краски не светились, а пламенели.
-- Вас не удивляет убранство старика? -- спросил Мальгрем.
Мы с Ириной одновременно пожали плечами.- Тогда подойдем вон к
той картине.
На картине был изображен такой же старик, убранный такими же
яркими лентами и гирляндами цветов, и на лице его сияла такая
же радостная улыбка, он готовился к чему-то отрадному -- таким
его живописал художник. Но готовили старика к закланию. Тускло
светились раскаленные камни костра, стояли палачи с каменными
секирами в руках. А у самого костра рослый ниб с распростертыми
руками, казалось, призывал свыше благословение на жертву.
-- Здесь они священнодействуют перед казнью, на соседних
картинах -- пожирают казненного,- прокомментировал Мальгрем.-
На последнем этаже такие же сценки, только мастерством похуже.
Уже к концу пятого этажа стало видно, что и краски светят не
так ярко, и рисунки не так выразительны. На шестом, последнем,
этаже каменные изваяния выглядели грубыми поделками. На
картинах появились новые сцены: к очагам на заклание вели уже
не одних стариков, попадались и молодые. Но с тем же изощренным
старанием живописцы изображали на лицах жертв
удовлетворенность, почти радость.
-- Противоестественно! -- с негодованием воскликнула Ирина.-
Никогда не поверю, чтобы живое существо, особенно молодое,
радовалось, что его убьют, а потом съедят!
-- Возможно, религиозное изуверство,- сказал я.- Фанатики
впадают в экстаз. На Земле в старину люди с ликованием
самоумертвлялись, чтобы обрести посмертное блаженство.
-- Религиозных обрядов мы не обнаружили,- тихо проговорил
Мальгрем. Он наклонился над перилами галереи и что-то
высматривал.- Нас выслеживают! Я побегу вниз, а вы не торопясь
идите за мной.
Когда мы с Ириной сошли с последней галереи, Мальгрем
разговаривал в зале с двумя нибами. Я впервые увидел живого
ниба. Оба были и похожи, и непохожи на изваяния и фигуры на
картинах -- те же, но ростом пониже, с тусклыми лицами, с
неживыми глазами; узкие, покатые плечи плавно переходили в шею;
вытянутый вперед губастый рот придавал сходство с собакой;
пальцы, непомерно длинные и гибкие, нервно шевелились. Они
что-то произносили, нечленораздельные звуки сливались в
протяжный гуд -- низкий у одного, повыше у другого. Мальгрем
держал портативный дешифратор, провод от него был вставлен в
ухо. Гул оборвался, Мальгрем похлопал по конусовидному плечу
одного ниба, подтолкнул другого, и они юркнули в туннель
выхода.
-- Забеспокоились, не разбойничаем ли в их священном
дворце,- сказал Мальгрем, вынимая провод из уха.- Я объяснил,
что ничего изымать не будем. Мы можем спокойно возвращаться на
станцию.
-- В отчетах сказано, что они нападают только на машины.
-- На машины -- всегда, на людей -- иногда. Потащишь
что-нибудь из их художественных поделок -- неприятностей не
оберешься. Из всех подземелий вылезут, набросятся скопом.
-- Они живут в подземельях?
-- В норах, так точней. В городе, в эпоху расцвета, они тоже
копали себе норы. Шатры и купола, которые мы видели,- только
надстройки над жилыми помещениями. И освещение там такое же,
как во дворце,- радиоактивные светильники. Света хватает.
-- Туннель здесь не освещается,- напомнила Ирина.
-- Чтобы не вызывать любопытства даже у своих. Они
побаиваются темноты. Ритуальные трапезы устраиваются только в
полдень. Кстати, скоро будет такая трапеза. Трое нибов,
приготовленных к закланию, уже проходят ритуальное очищение.
Старшины приглашают нас присутствовать при их поедании.
Разумеется, в роли зрителей.
-- Я хочу посмотреть,- быстро сказала Ирина.
-- Не советую. Я однажды присутствовал при нибоедении.
Отвратительное зрелище.
-- Мне надо,- настаивала Ирина.- Я этнолог, я должна
досконально знать народ, который изучаю.
Мальгрем отрицательно покачал головой. Ирина обратилась ко
мне:
-- Штилике, не прощу ни себе, ни вам, если улечу с Ниобеи,
не изучив всех обычаев нибов.
-- Слишком сильный аргумент -- не прощу! -- сказал я.-
Впрочем, если Мальгрем гарантирует безопасность... Я и сам не
прочь взглянуть на ритуал трапезы. Нам ведь надо найти способ
ликвидировать нибоедение, а для этого следует предварительно
узнать, что оно собой представляет.
-- Что оно представляет, вы видели и на картинах,хмуро
сказал Мальгрем.- Что до безопасности, то есть только одна
гарантия: вести себя осторожно.
6
Мальгрем уточнил: до отвратительного пиршества осталось три
дня. Эти дни я наполнил знакомством с планетой и рудными
промыслами. На участке горных разработок грохотали механизмы --
не только машиноненавистники нибы, но и любой человек на Земле
счел бы соседство с ним непереносимым. Дома сложная технология
разработки недр ослабляет шум, предотвращает пыль, исключает
взрывы. Но на внесолнечных планетах далеко до полного внедрения
земных технологий. На Ниобее господствовал период взрывов, пыли
и грохота. И, вдумываясь в будущее планеты, я все более
утверждался, что надо это безобразие прекратить, до привоза
сюда комплекта самых совершенных машин отказаться и от разведки
руд, и от их добычи.
Мальгрема в эти дни я почти не видел -- он сортировал
добытое богатство. Ирина ликовала. Исполнялись ее заветные
желания, она вслух мечтала о своей будущей монографии под
названием: "Нибоведение. Краткий очерк истории и быта
загадочного общества". Особенно восхитило ее пещерное жилище
нибов, она еще раз проникла туда вместе с Мальгремом и даже
побеседовала с обитателями -- швед снабдил ее портативным
дешифратором, настроенным на язык нибов.
Вечером перед церемонией каннибализма Мальгрем пришел ко мне
и неожиданно попросил запретить Ирине посещение пиршества.
Дескать, такие зрелища не для нее. Пойдем мы вдвоем, если это
так важно для науки. Ирина пусть остается на станции.
-- Почему вы делаете для нее исключение?
-- Мы с вами мужчины, Штилике, а она женщина. По-моему, этим
все сказано.
-- Этим еще ничего не сказано. Она исследователь, как вы и
я. Принято не замечать в дальних рейсах, кто мужчина, а кто
женщина. Все пользуются одинаковыми правами, выполняют одни
обязанности.
Мальгрем вспылил:
-- Плевал я на дурацкое равноправие! Мы с ней не равны и
никогда не будем равны. И я знаю, что она легче меня может
попасть в беду, и знаю также, что моя первая обязанность --
всегда и везде защищать таких, как она. Я плюнул бы на свое
отражение в зеркале, если бы хоть на миг отказался от своего
права и обязанности быть сильней.
Он стоял передо мной, разозленный, гневно сжимал кулаки, как
если бы уже готовился к драке за нее.
Я холодно сказал:
-- Почему бы вам не информировать ее саму о своих мужских
правах и обязанностях?
Швед мигом остыл.
-- Она так посмотрит... Кто я ей, в конце концов? А вы --
уполномоченный Земли, нам велено выполнять ваши распоряжения.
Она к тому же ваш работник. Вы можете не просить, а приказать.
-- Я поговорю с ней. Приказывать не буду, уговорить
попытаюсь.
Ирина Миядзимо вошла, готовая к спору. Она ни секунды не
сомневалась, что я передумал, и твердо решила не дать мне
использовать свои права. Я это понял сразу же, как увидел ее
раскрасневшееся лицо, ее блестящие глаза. Ирина хорошела, когда
сердилась. Она знала это о себе. Это было ее силой,
неоднократно проверенной в спорах, но и ее слабостью, о чем она
еще не подозревала. И я думал превратить ее силу в слабость.
Однако и она заранее оценивала, какие доводы я могу ей
привести, и собиралась пробить в них брешь именно там, где я
был послабей.
-- Мне не нравится, как вы ведете себя, Ирина,сказал я.-
Простите за откровенность, но вы порождаете среди сотрудников
