форм, ни музыкой голоса. В ней ничто не выделялось, она была
совершенна всем естеством. Мой дед, Иоганн-Фридрих Штилике,
знаменитый в Баварии виноградарь, часто говорил мне о какой-то
нашей соседке: "Василий-Альберт, она не богиня, нет, но в ней
вечно женственное -- эвиг вайблихе, и поверь мне, мальчик, это
важней божественности". Что я тогда понимал в речениях деда?
Его оценки были мне не по возрасту. Но я сразу понял, что
именно о такой женщине говорил мой дед Иоганн Штилике, ибо в
Ирине Миядзимо было то самое "эвиг вайблихе", то вечно
женственное, что значительней любой красоты.
Мне исполнилось сорок девять лет к тому дню, когда Джозеф
Виккерс вызвал ко мне свою жену. На Земле до встречи с Анной я
много влюблялся, не теряя головы, расставался без раны в
сердце. Обычной семьи я не создал даже с Анной, мы прожили
почти десять лет, но детей у нас не было, нам попросту было не
до детей. А после смерти Анны не помню, чтобы приглядывался
хоть к одной женщине. Я был влюблен в космос, космические
экспедиции были единственной страстью моей души, я не мог
делить эту могучую страсть со скорогаснущими страстишками. Но
если в мире и существовала женщина, способная породить во мне
сильное чувство, то эту женщину звали Ирина Миядзимо. Я понял
это еще до того, как она закончила свои просьбы. Но
одновременно я помнил, что она жена такого же астронавта, как
я, удивительно красивого человека и к тому же вдвое моложе
меня, да еще моего принципиального врага, и что я не имею
морального права стать соперником своего противника.
Я сделал знак, что Ирина может больше не продолжать.
-- Я возьму вас с собой секретарем. Готовьтесь к отлету на
Ниобею. Когда рейс, коллега Виккерс?
-- Планетолет отбывает завтра,- сказал он слишком спокойно,
чтобы это было реальным спокойствием.
Они ушли, а я задумался. Я удивлялся себе и не понимал себя.
Что сказал бы мой резкий и категоричный учитель Теодор-Михаил
Раздорин, если бы узнал о разговоре с Ириной? Наверно,
сыронизировал бы что-то вроде: "Пришла, увидела и села на шею".
Уж он-то не поверил бы, что я способен вот так, без
сопротивления, покориться настояниям совершенно незнакомой мне
женщины. Я был недоволен собой и тревожился за себя, мне все
больше думалось, что я совершил плохой поступок и вряд ли легко
выкарабкаюсь из создавшейся скверной ситуации.
-- Ты влюбился с первого взгляда, дружок,- сказал я себе
вслух.- Два важных сегодня события -- и оба с первого взгляда.
Ненависть к Агнессе, любовь к Ирине. Ненависть взаимная, а
любовь односторонняя. К тому же ненависть никто не опорочит:
типичная несовместимость характеров и целей, ненавидьте себе на
здоровье. А любовь -- запретна. Не значит ли отсюда,
софистически изрек бы твой учитель Раздорин, что ненависть
благостней и поощрительной, чем любовь? Короче, что ненависть
лучше любви?
На другой день перед поездкой на планетодром я зашел в
Управление. Барнхауз уехал проверять, все ли готово для рейса
на Ниобею. У Агнессы торжествующе сияли глаза, она уже знала,
что я разрешил Ирине лететь. Она протянула мне какую-то бумагу
для подписи. Золотые колокольчики в ее ушах вызванивали
похоронный марш.
-- Я написала от вашего имени, господии Штилике, объяснение,
почему вы сочли нужным разрешить Ирине Миядзимо посещение
Ниобеи. Я боялась, что у вас не хватит времени составить этот
необходимый документ, а без него вылет Ирины на Ниобею
невозможен.
В бумаге было написано, что Ирина Миядзимо направляется на
Ниобею, потому что необходимо глубокое изучение нибов, а
осуществить такое изучение может только она, выдающийся
специалист в этнографии, всю ответственность за такое решение
я, Штилике, беру на себя.
-- Да это вздор! -- воскликнул я.- Откуда мне знать,
выдающийся ли она специалист? Я не читал ее работ и вообще лишь
раз ее видел!
Колокольчики Агнессы внезапно сменили грустную мелодию на
ликующую.
-- Не хотите же вы, чтобы я написала, что вы уступили жене
Виккерса потому, что она покорила вас, что взяла вас в плен
своим обаянием, своим настоянием, своими... Короче, кто
поверит, что знаменитый покоритель космоса Василий Штилике
способен показать такую слабость? Впрочем, если вы настаиваете,
я перепишу бумагу.
Я подписал документ и быстро вышел. Я опасался, что не
сдержусь и честно выскажу Агнессе все, что думаю о ней. Она
злорадно рассмеялась мне вслед.
5
Экспедиционная станция на Ниобее резко отличалась от других
инопланетных станций: огороженная металлическим забором
территория, башни по углам забора, на башнях пулеметы и боевые
лазеры, внутри ограждения гаражи, мастерские, склады,
причальные площадки и двухэтажная гостиница человек на
тридцать. И, разумеется, вокруг станции -- очищенное от
деревьев и кустов пространство, даже холмы сглажены, а ямы
засыпаны, чтобы никто не мог скрытно подобраться к забору.
Когда на Земле критиковали косморазведчиков Ниобеи за создание
такой крепости, они хладнокровно отвергали критику: нет, они не
завоеватели, они идут с пальмовой ветвью мира в руках, а лазеры
и пулеметы лишь на случай, если на них нападут.
Командир станции -- Роберт Мальгрем, высокий швед с золотой,
по плечи гривой и солнечно-яркой бородой.
-- Коллега Штилике, вам лучше начать знакомство с туземцами
с осмотра их древнего города,- предложил Мальгрем.- Сами нибы в
нем давно не живут, хоть иногда и забредают туда и могут вам
повстречаться. Печальное свидетельство нынешней социальной и
интеллектуальной деградации несчастного народа -- вот таким вам
предстанет этот памятник их угаснувшего величия.
Ирина порадовалась, что знакомство с Ниобеей начнется с
древнего города. Это местечко, говорила она, напичкано
загадками. Все, что разведали о Ниобее, было ей досконально
известно. Она выискивала в отчетах информацию, до какой и
Мальгрем, и ее муж не доходили. Она пришла ко мне вечером, у
меня сидел Мальгрем, и поделилась своим знанием. Еще первые
астроразведчики обнаружили, что, кроме нибов, на планете
некогда жили и существа, похожие на земных обезьян. Отчеты
утверждали: между нибами и ниобейскими обезьянами шли войны, в
результате обезьяноподобных истребили. К отчетам прилагались
скорбные изображения: группки обезьян, уныло сидящие за
загородками, те же обезьяны, вяло плетущиеся по равнине под
охраной нибов...
-- Не было войн,- с увлечением доказывала Ирина.- Все, что я
вычитала в отчетах, свидетельствует, что нибы на войну не
способны, и те обезьянки были не врагами, а домашним скотом. Их
не истребляли, о них заботились, как мы о наших коровах и
баранах.
-- На изображениях нибы ведут обезьян под конвоем,- возражал
Мальгрем.- Типичное шествие пленных после проигранного
сражения. Вы завтра посмотрите эти картины: обезьяны упираются,
а нибы их торопят, на лицах нибов нетерпение и злость, на лицах
обезьян -- отчаяние и покорность.
-- Нибы просто спасают свое богатство, Роберт. Произошло
извержение вулкана, их здесь так много! Нибы перегоняют свой
скот подальше от огня и пепла. Вот что я увидела на
изображениях, приложенных к отчетам. Я уже не раз доказывала
Джозефу, что он неверно понимает нибов, но он не соглашается,
он их не терпит. Очень хотела бы, чтобы вы отнеслись к ним
пообъективней.
Они еще поспорили и ушли. Я вышел на плоскую крышу
гостиницы. Оба светила, Гармодий и Аристогитон, закатились, но
тьмы не было. Вверху сияли крупные звезды, их было много,
голубых и красных, желтых и белых,- тысячами бессмертных глаз
всматривалось ночное небо в диковинную планету. А на планете
бушевали вулканы. Станцию разместили в отдалении от крупных
горнил, но на Ниобее не было места, откуда бы не виделись
высокие фонтаны пламени в мерцающей бахроме золотого дыма.
Планета клокотала всем нутром, с грохотом и гулом исторгалась
наружу. Планету мутило и рвало, она облегчала себя раскаленной
блевотиной. И это было красиво -- струи красной лавы, плывущие
по склонам гор, смерчи пламени, устремляющиеся к небу, как
взывающие о помощи руки, белокалильные камни, яркими болидами
пронзающие воздух. Я долго не мог оторвать глаз от грозной
феерии извержений.
-- В город будем шагать пешком,- сказал поутру Мальгрем.-
Далековато, но лучше, чем в вездеходе. Вы ведь знаете, что нибы
недолюбливают машин.
Я не любитель пеших походов. Взбираться на гору мне трудно,
а дорога шла вверх. В течение двух часов всех моих физических
сил хватало лишь на то, чтобы не падать на крутых склонах и
продираться сквозь колючие, пряно пахнущие кусты, а духовных --
чтобы не ругаться, когда валился в ямы и расщелины, и не
стонать, если ушиб был сильным. Красота роскошного леса прошла
мимо моего сознания, красоту нужно созерцать, а я проламывался
сквозь нее -- в трудной физической борьбе с красотой не
оставалось места для эстетического наслаждения. Зато Ирина всю
дорогу пребывала в ликовании. Она падала, как и я, но не
злилась -- смеялась, а когда цеплялась за колючки какого-нибудь
буйно цветущего куста, то восклицала, выдираясь из ветвей:
"Боже, насколько же эти орхидеи красивей земных!" В какой-то
момент с ближнего вулкана остро потянуло серой, она с
наслаждением втянула ноздрями воздух, ее щеки вспыхнули от
удовольствия. Даже серный дух планеты был ей по душе, ибо по
душе была вся эта планета, куда она так долго и так безуспешно
старалась попасть.
-- Попахивает преисподней! В одном из кругов ада, помню,
была такая же атмосфера,- мрачно сострил я.
-- В аду не бывала, но не теряю надежды,- отшутилась она,-
Вот встретимся после ада и поговорим, лучше там или хуже.
Ни она, ни я и отдаленно не предчувствовали, что уже немного
времени до того, как судьба швырнет нас к черным котлам ада, и
последующего обмена мнениями не будет.
Впереди неутомимо шагал Роберт Мальгрем. Этот человек рожден
быть первопроходцем дебрей. Из таких людей в древности
создавались завоеватели земель. Он не продирался сквозь кусты,
а давил их тяжелыми сапогами. Временами он подбадривал нас --
меня, естественно, а не Ирину -- окриками, похожими на
воинственные клики. Он как бы шагал по тропе войны и
беспокоился, не отстает ли его воинство. Он разительно
переменился, Роберт Мальгрем, выбравшись за грозные ограждения
своей небольшой крепости. Там, под защитой лазеров и пулеметов,
в своем служебном кабинете, он был суховат и сдержан, там для
него всего важней была эффективность вверенного ему
производственно-космического предприятия. А здесь он дал волю
другому своему естеству, здесь он был энергичным, веселым,
настороженным, полным воодушевления и тревоги,- всем
одновременно. Мы только не знали, что вызывает у него тревогу.
Он вдруг прокричал из гущины скрывших его кустов:
-- Шагайте быстрей, здесь отдохнем!
Мы выбрались на полянку на склоне горы. Я уселся на камень,
Ирина опустилась на траву, она все же сильно устала. Мальгрем
весело оглядел нас.
-- Поздравляю с удачным выходом из леса, друзья!
-- Нам что-нибудь грозило? -- живо поинтересовалась Ирина.
Мне почудилось, что она даже разочарована: пугали
опасностями, а ничего опасного не произошло.
Мальгрем разъяснил, что в лесу змеи, многие ядовиты.
Впрочем, он захватил с собой противоядие. И хорошо, что не
повстречались нибы, этот странный народец сердится, когда люди
пробираются к заброшенному городу. Зато в самом городе они
