станции нежелательные чувства.
Она не ожидала такого начала и смутилась.
-- Я -бы простила вас за откровенность, Василий-Альберт, но
пока не услышала ничего откровенного. Нельзя ли расшифровать
намек?
-- Сейчас расшифрую. Сознательно вы, конечно, не стремитесь
стимулировать у нас... у некоторых работников... чувства... В
общем, ненужные и вредные. Но ваше объективное поведение...
-- Уж не хотите ли вы сказать, что я заигрываю с
сотрудниками станции?
-- Ирина, я не давал вам повода считать меня глупцом.
Намеренно вы ни с кем не заигрываете. Но ведете себя так, что у
сотрудников невольно возникает стремление опекать вас. Знаете
единственный способ заставить соседей забыть о том, что вы
женщина? Помнить самой всегда, что вы женщина.
-- Вы считаете парадокс объяснением?
-- Никакого парадокса! Вам непосильно многое, что могут
только мужчины. Значит, следует сознательно избегать всего
слишком трудного для женской натуры. И тогда никому не придет
на ум, что он должен спешить вам на помощь. Он будет
чувствовать себя лишь вашим сослуживцем, а не представителем
сильного пола.
-- Этот разговор имеет отношение к завтрашней церемонии?
-- Самое прямое. Мальгрем побаивается пускать вас на сборище
нибов. Он убежден, что женщине не место на их пиршестве.
Женщине, Ирина, а не косморазведчику, космоэтнологу, моему
секретарю, наконец. При мысли о грозящей вам опасности он
вспомнил, что как мужчина обязан уберечь вас от беды.
-- Он сказал, какая беда грозит мне, если я пойду?
-- Не сказал. Возможно, и сам толком не знает. Но он
тревожится. За меня или за себя он и не думает опасаться.
-- Вы берете назад свое разрешение?
-- Просто прошу вас отказаться от завтрашнего выхода.
Мальгрем передал мне свое беспокойство, я разделю все его
чувства.
-- Все его чувства? -- Ирина подошла поближе, раздраженная и
решительная. Она стояла прямо передо мной в своем комбинезоне
косморазведчика, с вызовом откинув голову, волосы рассыпались
по плечам...- Но что значит -- разделяете все его чувства? А
если он влюблен в меня? Стало быть, и вы влюбились?
Она издевалась и дразнила меня. Она вызывала меня на
резкость. Я сделал усилие, чтобы сохранить невозмутимость.
-- Нет, Ирина, я не влюблен в вас. Я не из тех, кто нарушает
правила поведения в коллективе. И не строю себе иллюзий.
Она так сморщилась, словно проглотила что-то невкусное.
-- Понятно: рыцарь служебной добропорядочности. Я это поняла
еще на Платее. Очень скучно, но добродетельно. А как понять
утверждение насчет иллюзий?
-- В самом прямом смысле, Ирина.- Я старался говорить
спокойно, только такой тон сейчас годился.- Отлично понимаю,
кто я и кто вы. С меня этого достаточно, чтобы ни здесь, ни на
Земле не влюбиться в вас.
-- Вы совершенный образец косморазведчика, это уже
установлено!
Я хотел запротестовать, она не дала.
-- Я буду осторожна,- сказала она умоляюще,Очень, очень
осторожна! И, учитывая наши объективные различия, ну, просто
чтобы польстить хвастающемуся своими преимуществами Мальгрему,
буду всюду рядом с ним и с вами и охотно приму вашу помощь,
если понадобится. Теперь вам остается доказать, что у вас нет
ко мне никакой... в общем, особого чувства.
-- Вы чертовка, Ирина! -- сказал я, засмеявшись.Разве что в
доказательство, что у меня нет к вам особых чувств...
Она смеялась вместе со мной. Она была очень хороша в ту
минуту. И была уверена, что я вру о своем равнодушии, а на деле
влюблен по уши.
7
Этот день, отмеченный черной краской в календаре моей жизни,
начался отличной погодой. На безоблачном небе Гармодий с
Аристогитоном светили ярко и весело, одно солнце сияло
красноватым, другое желто-зеленым, причудливые краски ложились
на холмы и горы, они менялись непрерывно, зеленое как бы бежало
за красным, краснота опережала желтизну. Я любовался величавым
шествием солнц и причудливой сумятицей красок и все больше
понимал, что народ, населяющий эту планету, не может не быть
наделен даром к живописи. Иначе надо обвинить природу в
эстетической расточительности -- порождает красоту ни для кого,
ни для чего. Вот какие мысли вызвало во мне прекрасное утро.
Возможно, влияло и то, что вулканы в этот день устроили себе
выходной, ни пыли не плавало в воздухе, ни серой не разило. Я
сказал Ирине:
-- Такие дни природой предназначены для великих дел. А мы
идем лицезреть низменное пиршество, которое ничего, кроме
отвращения, вызвать не может.
-- У нас, не у них,- возразила она.- Ваше рассуждение
человеческое, слишком человеческое, как выразился один древний
философ. Понятия низменного и высокого у разных народов
различны, говорю вам как специалистэтнолог. Вспомните живопись
нибов: с какой истовостью и воодушевлением, с какой гордостью
за свою участь шествуют обреченные на съедение. Здесь
человеческого отношения к жизни и в помине нет.
Я не нашел лучшего аргумента, кроме стандартного:
-- В таком случае будем сравнивать разные формы чистоты и
справедливости, если они у других народов не похожи на наши. И
тогда я докажу, что наша человеческая, даже слишком
человеческая, чистота -- чище, наша справедливость --
справедливей.
-- Другого от вас и не ожидала! Вы ведь образец морального
совершенства. Но я не верю в абсолютные критерии морали.
Ирина спорила, улыбаясь. Она умела улыбкой смягчить любой
ответ. Ее улыбка говорила: я насмехаюсь над вашими мыслями, но
не над вами, я не могу насмехаться над вами, вы мне по душе.
Если улыбка ее мужа, холодная и высокомерная, отталкивала, как
невежливый толчок в грудь, то ее улыбка была подобна дружелюбно
протянутой руке. Она была поступком, а не миной на лице.
Мы снова поднимались к заброшенному городу. Вскоре мы
увидели нибов. Они неслышно появлялись из кустов, неслышно
исчезали. Некоторые невнятно гудели. Я спросил, о чем их гуд.
Мальгрем ответил, что они радуются присутствию людей на
торжестве.
Я забыл упомянуть, что перед дворцом простиралась площадь и
на ней были разбросаны плоские камни разной высоты. Посередине
площади они образовывали правильный треугольник -- стенки
горна. На остальных восседали нибы. Нибов все прибывало, они
уже не просто сидели, а теснились на каменных пьедесталах. Нам
троим отвели камень неподалеку от горна. С десяток нибов
чистили горн -- убирали листья, углубляли дно. А потом при
общем вопле сборища из леса вымчалась группка нибов, они несли
на плечах большую плиту с раскаленными камнями. Носильщики
проворно ссыпали свою ношу в горн, и вся внутренность его
запылала белокалильным жаром.
-- Раскаленные камни приносят из ближайшего вулкана,-
прокомментировал Мальгрем.- Подбираются к кратеру и длинными
черпаками вытаскивают самые горячие камни. Посмотришь -- дух
захватывает. Нужна чрезвычайная ловкость. Иногда гибнут. Обычай
тверд -- никакой иной жар, кроме как из вулкана, не подходит
для ритуала.
Еще десяток носильщиков примчали новую партию камней, следом
-- третий отряд. Горн заполнился доверху. Сборище разразилось
ликующим гудом. Из дворца появились три ниба в ярких одеждах,
за ними -- группка нибов, одетых, как и все остальные, в некое
подобие штанов из гибких ветвей, в таких же курточках и с
каменными палицами в руках.
-- Обреченные,- хмуро сказал о троих разряженных Мальгрем.-
Один за другим будут демонстрировать свою радость.
Двое были старики, третий выглядел молодым. Первый старик
выступил вперед и у самого горна пронзительно загудел. Гуд
показался мне унылым, но лицо старика выражало воодушевление.
Вообще лица нибов, чем-то напоминающие человеческие, а чем-то
собачьи, очень выразительно передают их чувства. Старик
воздевал вверх руки, длинные пальцы извивались, как змейки, он
гудел все пронзительней и медленно обходил раскаленный горн.
Завершив круг, он остановился, простер руки в стороны, гуд
превратился в визг. И тогда к нему подошли нибы сопровождения,
почтительно взяли под руки и торжественно повели во дворец.
-- В зале его прикончат, разделают, разложат на каменной
жаровне,- продолжал свой комментарий Мальгрем.- То же проделают
и с остальными двумя, а когда жаровня наполнится доверху, ее
вынесут и водрузят на горн. И начнутся пляски и визг вокруг
горна. Будет очень красочно и очень мерзко, можете мне
поверить.
-- Какой ужас! -- прошептала Ирина. Она побледнела.
Вперед выступил второй старик. И все повторилось: он гудел и
пел, вздымал и простирал руки, обходил по кругу горн,
демонстрируя на все стороны душевное удовлетворение почетной
судьбой.
-- Посмотрите на молодого, Штилике,- потрясение прошептала
Ирина,- Посмотрите на молодого!
Молодой трясся, лицо перекосило от страха, он затравленно
оглядывался, будто отыскивал, куда скрыться. Его поведение
ничем не напоминало то, что мы видели на картинах во дворце и
уже здесь на площади. И, похоже, это не было очень уж
необычным: стража следила за молодым нибом, словно ожидая
сопротивления.
-- Он глядит на нас, он умоляет о спасении! -- горячо
шептала Ирина,- Боже мой, надо что-то сделать! Роберт, вы здесь
все знаете, сделайте что-нибудь!
-- Спасти его невозможно, если не хотим восстания нибов! --
сурово отозвался Мальгрем.- Сидите и не шевелитесь, чтобы не
вызвать беду. Я даже не могу увести вас, это сочтут
оскорблением.
-- Он смотрит на нас, он умоляет о спасении! -- повторяла
Ирина.- А мы ничего не делаем, мы ничего не делаем!
Второго старика увели во дворец. Настала очередь последней
жертвы. Стража двинулась к молодому, чтобы силой вытолкнуть его
вперед. И тогда он рванулся, выскочил на одну из плит горна,
отчаянным прыжком перелетел через раскаленные камни и бросился
к нам. Ниб упал на колени перед Ириной, обхватил ее ноги. Он
отчаянно гудел, по лицу лились слезы. Ирина прижала его к себе.
Мальгрем в смятении закричал:
-- Немедленно отшвырните его! Ирина, нам всем не сносить
головы, если вы не оставите его! Ирина, умоляю вас!
Она исступленно закричала:
-- Не отдам, никому не отдам!
Бесконечно долгую минуту на площади перед дворцом стояла
мертвая тишина, выкрик Ирины на мгновение прервал ее, но не
расковал. Стража ошеломленно застыла на своих местах, сидевшие
на камнях только таращили глаза. А затем разразился
тысячеголосый гуд, все вскочили, стража надвинулась на нас, за
стражей напирало все сборище. И, словно услышав в гудящем реве
толпы свой окончательный приговор и сразу потеряв надежду на
спасение, обреченный юноша оторвался от ног Ирины и повернулся
к стражам, покорно отдавая себя на расправу. Ирина схватила его
за плечо, он вырвался. Мальгрем с силой дернул Ирину к себе и
быстро сказал:
-- Сейчас на нас бросятся. Я послал на станцию сигнал
тревоги. Нужно укрыться в одном из заброшенных домов, пока не
подоспеет помощь. Штилике, отступайте назад и охраняйте Ирину,
Он ударил ногой одного из наседавших стражей, ошеломил
кулаком второго, выхватил его палицу и вскочил на каменную
плиту, на которой мы минуту назад сидели. Нибы нестройно
ринулись на него, он взмахом палицы отогнал их, потом обернулся
и сердито крикнул:
-- Бегите же! И секунды не теряйте, слышите!
Я схватил Ирину за руку и потащил за собой. Она вдруг начала
отбиваться, что-то со слезами твердила, я не стал слушать. Выше
того места, где мы стояли, метрах в двухстах, я увидел каменный
шатер с темным входным отверстием внизу и устремился к нему, не
отпуская Ирининой руки. Ирина запнулась и упала. Поднимая ее, я