странности. Даже больше -- утверждаю, что мгновенно возникшая
ненависть встречается чаще, чем мгновенно возникшая любовь.
Любовь все же чувство юное, с годами возможность новой любви
ослабевает, любовь с первого взгляда обычна у двадцатилетних и
чрезвычайно редка у пятидесятилетних. А ненависть, вообще
недоброжелательность и несовместимость не знают возрастных
ограничений, старик способен на такое же острое чувство вражды,
как и юнец.
И еще я думал о том, что на Платее за один день я узнал три
формы обращения: Агнесса называла меня "господином", Барнхауз
"коллегой", Виккерс "доктором". На Земле давно отвыкли от
"господ", там все сильней внедряется радушное обращение "друг".
До Платеи оно, по всему, не дошло. Традиции "Унион-Космос"
здесь еще живы, как и остерегал меня Раздорин.
Вечером мне принесли в гостиницу с десяток папок:
стереоленты, записи, доклады, отчеты. Работники Барнхауза
основательно полазили по Ниобее, от их пытливого взгляда мало
что укрылось. Мне трудно описать чувства, вызванные этими
отчетами и докладами. Восхищение красотой планеты сменялось
ужасом от неистовства стихий в ее недрах. Сострадание к жалкому
народу, деградировавшему из величия к ничтожеству, превращалось
в отвращение от средств, какими нибы поддерживали свое
существование.
Было одно важное обстоятельство, породившее во мне тревогу,
чуть ли не уныние, естественный вопрос: почему нибы, будучи еще
в состоянии цивилизованном, ввели каннибализм? Ответ, казалось,
лежал на поверхности: в растительной пище не хватает белка,
зверей почти нет, птицы почти неуловимы, стало быть, поедание
сородичей, особенно стариков, и так близящихся к могиле,
гарантирует продолжение вида. Сперва ешь ты, потом тебя --
нехитрая формула бытия, не правда ли? Но в таком случае
существуют средства, отвращающие от нибоедения: естественные
белки животных, привезенных с Земли и отловленных на Ниобее,
разнообразные консервы, заполняющие трюмы звездолетов.
Оказалось же, что и звери, и птицы Ниобеи, и консервированные
белки с Земли действуют на нибов как яды: в мизерных
количествах вызывают отравления, в объемах побольше приводят к
гибели. Таких погибших от земного угощения нибов к моему
прилету насчитывалось уже с десяток, и ни одного не удалось
спасти.
Астрофизиологи -- были и такие в лаборатории Виккерса --
додумались, что в организмах нибов есть что-то, без чего они не
могут существовать, и это "что-то" нигде, кроме как в теле у
себе подобных, они получить не могут -- витанибы, так их
пожелал назвать сам Виккерс. Исследования тканей и крови нибов
не выявили загадочный витаниб, даже представления нет о том,
что это за вещество. А раз так, то нет и возможности
ликвидировать нибоедение: уничтожение каннибализма равнозначно
уничтожению самих нибов. Еще ни разу за время моих
галактических рейсов я не встречал такого мрачного прогноза. Я
перечитывал ужасный последний доклад Виккерса, пытался найти
контраргументы -- и не находил. Проблема была не из тех, для
каких сразу отыскиваются верные решения.
Мне дали два дня на изучение материалов и раздумья, а на
третий в моем номере появился Джозеф Виккерс. Он, естественно,
заранее предупредил, что нанесет визит, он не был способен
пренебречь обрядами благопристойности. И в то же время он мог,
как я убедился вскоре, спокойно пристрелить вас при встрече,
если вы встали поперек пути. Но и вытаскивая оружие, не
преминул бы вежливо поздороваться: "Добрый день, очень рад вас
видеть, готовьтесь к смерти!"
-- Как вам понравились наши исследования, доктор Штилике?
-- Временами испытывал омерзение!
Виккерс кивнул, довольный. Именно на такую реакцию он и
рассчитывал.
-- Поганый народец, доктор Штилике. Могу надеяться, что вы
поддержите наши первоочередные мероприятия на Ниобее как
полностью обоснованные?
-- Но я не знаю, что вы планируете на Ниобее, Виккерс.
-- Разве вас командировали не для ускорения промышленного
освоения этой планетки?
Он не мог не знать, что я командирован вовсе не для этого.
Барнхауз, конечно, информировал его о нашем разговоре. Я
холодно внес ясность:
-- Для контроля производимых здесь работ, а не для ускорения
их. Для проверки того, насколько они соответствуют
общекосмической программе Земли. Мне известно, что Ниобея
фантастически богата ценными элементами. Превратить Ниобею в
рудную базу космоса, такова долгосрочная перспектива, она
остается. Но вы говорите не о долгосрочных планах, а о каких-то
первоочередных мероприятиях, Виккерс.
-- Первоочередные мероприятия вытекают из долгосрочных
планов. Главное -- изолировать нибов. Не перемонтировать чертей
в ангелов, как выразился Барнхауз, это технически
неосуществимо. Нет, просто оттеснить их подальше от наших
промышленных разработок. А всего бы лучше забыть об их
существовании, я высказываю в данном случае свое личное мнение,
доктор Штилике.
Виккерс выкладывал все это неторопливо, благодушно,
какими-то округленными звонами и мелодичными переливами
бархатного баритона. Он наслаждался и тем, как музыкально
красиво звучат его чудовищные предложения, а еще больше тем,
что привел меня чуть ли не в трепет. У него блестели глаза. Я
не дал ему радости увидеть свое негодование. Я спокойно
осведомился:
-- У вас имеются основания для такой... необычайной акции,
коллега Виккерс?
-- Имеются, доктор Штилике. Назову два основания. Первое:
нибы препятствуют промышленному освоению планеты. Они еще
мирились с появлением малочисленной группы исследователей. Но
экскаваторы, бурильные станки, транспортеры приводят их в
бешенство. Уже несколько агрегатов уничтожено. Один водитель
грузовика спасся только тем, что бросил свою машину и удрал. Не
обольщайтесь внешним добродушием этих дикарей. Они народ
капризный, склонный к истерии, на них порой накатывает безумие.
Знаете, чем объясняют нибы свою ненависть к машинам? Машины
возмущают их эстетически! Вот такое словцо из сотен тысяч
человеческих слов выбрал дешифратор для характеристики их
машиноборчества. Что бы вы сказали о зверях, которые нападают
на других зверей потому, что им не нравится окраска шерсти, или
звук голоса, или запах кожи?
-- Нибы не звери, а разумные существа.
-- Нибы -- звери, доктор Штилике. Звери с некоторыми
зачатками или, точней, остатками разума. В общем, полоумный
народец. Нужно ли церемониться с полоумными? Я напомню вам:
когда наши предки осваивали Землю, им противодействовали звери
и гады, и наши предки не нянчились со львами, тиграми, волками,
змеями... Без истребления хищников человек и сам бы не выжил и
не создал бы общечеловеческую цивилизацию из конгломерата
дикарских племен.
-- Мы сейчас жалеем, что человек переусердствовал в
истреблении рыб и птиц, зверей и змей! Столько всего погибло!
-- Я не предлагаю переусердствовать, доктор Штилике. Давайте
разумно учтем не только положительный, но и отрицательный опыт
наших предков. Поселим туземцев в охраняемых резервациях. Но
основные пространства Ниобеи от нибов надо очистить. Без этого
промышленное освоение планеты невыполнимо. Таково мое первое
основание для программы изоляции нибов.
-- Слушаю второе основание, Виккерс.
В его мелодичном голосе зазвучал металл:
-- Второе в том, что эта популяция полуразумных существ сама
осудила себя на вымирание. Ее внутренняя воспроизводительная
сила стала меньше ее же внутренней силы уничтожения. Мы явились
на Ниобею к последнему акту исторической трагедии ее народа.
Сотни две лет без нашей помощи, еще сотню лет при нашем
благотворительном воздействии -- таков предел их дальнейшего
существования. Так стоит ли искусственно продлевать их
безнадежное бытие? Надеюсь, я вас убедил?
-- Не надейтесь,- сказал я,- Мой мандат предписывает всюду
изыскивать меры помощи внеземным цивилизациям, нуждающимся в
благотворительности человека. Мандата на истребление
инопланетных народов я не получал. Наши предки прошли с огнем и
мечом по всем континентам Земли. Мы по-иному выходим в космос.
Я сделаю все, чтобы не дать совершиться тем мероприятиям,
которые вы называете первоочередными.
Виккерс усмехался высокомерной, отстраняющей улыбкой. Я еще
не привык к ней, она меня раздражала. Я был готов наговорить
ему грубостей из-за одной этой улыбки. Я понимал, что мы отныне
враги. Он тоже понял это.
-- Что же, доктор Штилике, перчатка брошена, так говорили в
старину. Опустим боевые забрала. Уверен, впрочем, что ваши
формальные права значительно превышают ваши реальные силы.
Разрешите узнать, что вы намерены предпринять? Подразумеваю
поступки, а не философские рассуждения.
-- Барнхауз обещал отправить меня на Ниобею. Буду
знакомиться с планетой и ее обитателями.
-- В таком случае осмелюсь потревожить вас личным
ходатайством. Моя жена, этнолог Ирина Миядзимо, просится на
Ниобею. Ей разрешили сопровождать меня, но этого мало для
посещения опасных планет. Ирина прибыла сюда от Токийского
университета, марка университета -- аргумент не из самых
сильных. Возьмите ее в помощники или секретари. Барнхауз
посчитается с вашим желанием больше, чем с моей просьбой.
Я смотрел на него во все глаза, так меня поразила просьба.
Ибо это была не просьба, а вызов. Виккерс, конечно, знал, что в
выработке правил, ограничивающих участие женщин в космических
экспедициях, я принимал самое активное участие. Он ожидал
отказа и наталкивал на отказ, чтобы иметь личную обиду на меня.
Как показало будущее, я был и прав, и неправ. На отказ он
надеялся, но вовсе не для того, чтобы лелеять обиду. Я слишком
примитивно оценил его. И, подчиняясь этой ошибочной оценке,
уверенный про себя, что не разрешу ей вылететь со мной, я решил
сыграть в объективность.
-- Хочу предварительно поговорить с вашей женой. Когда это
можно сделать?
-- Хоть сейчас, доктор Штилике. Ирина сидит в холле
гостиницы.
Спустя минуту я пригласил Ирину Миядзимо в кресло. Мы с
Джозефом Виккерсом сидели в таких же креслах, образуя
равносторонний треугольник. Я спросил, чем могу служить Ирине и
чем может послужить мне она. От меня она попросила ходатайства
перед Барнхаузом, а мне пообещала помочь в изучении нибов. Она
не просто этнолог, а космоэтнолог. Земные народности, этносы,
она изучала лишь как учебный материал. В аспирантуре она
специализировалась на инопланетных этносах. К сожалению,
разумных цивилизаций в космосе мало, да и те уже изучены. Но
этнос нибов для этнолога -- кладезь открытий. Собственно, она и
мужа заставила наняться на Ниобею, чтобы впоследствии
присоединиться к нему. Она будет исполнительным сотрудником,
какую я ни определю ей должность.
Ирина Миядзимо говорила долго и горячо, я слушал внимательно
только первые минуты. Я всматривался в ее лицо, вслушивался в
грудной, глуховатый, очень низкого тона голос, только у одной
на тысячу встречаются такие голоса. И я любовался ею. Нет, она
не была красива в обычном понимании красоты. В этом смысле ей
было далеко до Агнессы Плавицкой. Даже рядом с красивым мужем
она проигрывала: когда я переводил взгляд с него на нее, она
казалась дурнушкой, возможно, и была такой. Это не имело
значения -- красива ли она, или только миловидна, или даже и
этого маленького дара природы лишена. Ирина была больше, чем
красива, она была прекрасна -- той особой, той высшей
прелестью, какую не выразить ни изяществом линий, ни гармонией
