урожая, в Корине он приближался к трети. Прищепа прибавил еще две сводки -
резервы продовольствия в обеих странах. До войны там склады распирало от
запасов. Война внесла свои жестокие коррективы. Поражения в Патине и
Родере и забота о своих в плену сделали склады в обеих странах почти
пустыми.
- В принципе надо радоваться: раз у врага положение плохо, это на
пользу нам, - сказал Прищепа, но улыбнулся сумрачно, а не радостно.
- Не тот случай, чтобы искать себе выгоду в голоде врага, Павел. Мы
так часто и так крупно играли в неклассические игры, что и сами оказались
в неклассическом положении. Боюсь, нам не придется радоваться беде наших
врагов.
И Клур, и Корина долго не решались признаться в катастрофе. Возможно,
шли тайные переговоры между ними и Кортезией, но даже разведчики Прищепы
ничего не разузнали. И только с приближением зимы в Клуре и Корине в один
и тот же день объявили о снижении карточных выдач, о конфискации всех
частных хлебных запасов, чтобы предотвратить спекуляцию. А на другой день
мы услышали новое извещение обоих правительств: Клур и Корина обращались
ко всем странам мира с просьбой помочь продовольствием - за наличные
деньги либо взаймы.
Гамов созвал Ядро.
- Заметьте, что оба правительства обращаются не к союзникам, а ко
всему миру, то есть также и к воюющим с ними. Еще год назад мы и помыслить
не могли о таком повороте дел.
- Вполне неклассическая ситуация, - согласился я. - Но какая нам
польза от этого? Они ведь не предлагают нам мира. Без предложения о мире
не может быть и разговора о помощи.
- Запросим, не связывают ли они просьбу о помощи с предложением мира?
Вудворт, как это сделать?
Вудворт напомнил, что дипломатических связей с враждебными
государствами у него нет, но можно обратиться к стерео. В этом случае наше
предложение узнает все их население.
- Тогда - по стерео. Подготовьте наш запрос - и в эфир!
Обращение к клурам и коринам передавалось по нескольку раз в день. Из
печати и стерео этих двух стран мы быстро узнали, что оно вызвало большое
волнение. Одни твердили, что пора объявить мир и принять помощь, другие
восставали против измены союзному долгу. Это было то самое, о чем я
говорил Гамову - спасение своих детей клуры и корины приняли сразу, но мир
после тягостного поражения противоречил традициям и национальной гордости.
А затем оба правительства в холодной ноте, одинаковой у обоих,
известили, что предложение о мире должно быть адресовано союзной коалиции,
а не отдельным державам. Сепаратный мир - оскорбление для них. Немедленно
за их нотами Аментола по стерео объявил миру, что противники задумали
расколоть коалицию, шантажируя ее продовольственными трудностями в
некоторых странах. Он согласен на переговоры о мире, если Латания
предварительно объявит себя виновницей кровавой бойни, незамедлительно
выведет войска из оккупированных Родера, Ламарии, Патины и Нордага,
согласится выплатить репарации за разрушения городов и гибель людей и
произведет чистку своего правительства, исключив одиозные фигуры.
С тяжелым чувством выслушали мы ноты Клура и Корины и обращение
Аментолы. Вудворт сказал, что иного ответа от Клура и Корины не ждал и что
Аментола верен себе - наглый, когда ему везет, и вежливый, когда его бьют.
Таким он был в молодости, когда Вудворт общался с ним в Кортезии, характер
его с тех пор не переменился.
- Значит бить его - и покрепче! - подал реплику Пеано.
- Он просто политик классической формации, - сказал я, ирония была
предназначена для Гамова. - Он мыслит силовыми категориями. По части
психологии и нравственности он не мастак. И он согласен проиграть десяток
психологических битв, лишь бы выиграть одну военную схватку. В общем,
просвета к миру мы не увидели. Противники готовы на лишения, лишь бы
одержать военную победу. - И еще добавил для Пеано: - Грохот победы хорошо
заглушает стоны голода. Не берусь исключить и то, что они ринутся на нас
на всех фронтах, не дожидаясь весны.
- Для отпора я предпочитаю зиму, а не весну, - сказал Пеано.
В эти дни мы часто общались с Гамовым - то у него, то у меня. Он
тяжело переживал, что его политические прогнозы не сбылись. Особенно
огорчало затухание женского движения. Комитеты Помощи военнопленным
закрылись сразу же, как Аментола запретил вывоз продовольствия. Комитеты
Спасения рассыпались после подавления эпидемии. Потускнели надежды на
образование неофициального женского правительства, параллельного
законному, но обладающего немалой властью - даже мне такая надежда
виделась почти реальной.
- Мне страшно от мысли, что возобновится истребление людей, -
признался Гамов однажды. - Я ненавижу войну. Я стал руководителем военного
правительства лишь ради того, чтобы побыстрее покончить с войной.
Я не мог его утешить. Про себя я отмечал, что Гамов в депрессии, еще
никогда он не был столь пассивен и вял, как в эти месяцы поздней осени. Он
давно уже взвалил на меня текущие дела, теперь поручал и стратегию. Я
решал за него - в его стиле, разумеется. Лишь потом я понял, что у него не
депрессия духа, а подкрадывающаяся болезнь тела - только причиной ее было
разочарование от политических неудач.
А перед новым годом произошла неожиданность, в которую он втайне
продолжал верить.
Я уже говорил, что политические движения неравномерны, они то
замирают, свиваются в закоснелые узлы, то, словно вырываясь из тенет,
бросаются вскачь. Скажу точней: политический процесс подобен болезни.
Сперва общество чем-то заражается, потом латентная стадия, когда болезнь
незримо зреет, и, наконец, она вырывается наружу тяжкой хворью. Именно так
мне представляется тот процесс, что долго назревал в недрах Кортезии, а
потом взорвался новым пробуждением духовных сил. Объявилась опять Норма
Фриз с ее активистками - возник Комитет "Женщины Кортезии за немедленный
мир", а к нему присоединилась жена Торкина со своим движением: "Президента
Аментолу - на мыло!". До сих пор не понимаю, почему взбалмошная женщина
для выражения ненависти к президенту выбрала этот клич футбольных
фанатиков, требовавших расправы с неугодными им судьями, но на воображение
женщин он действовал не меньше, чем на футбольных хулиганов.
И сразу грянуло событие, вначале тоже показавшееся хулиганской
акцией, но, как мы теперь знаем, повлиявшее на судьбы всего мира. В Клуре
в ответ на женское движение в Кортезии возникло свое. "Мир и помощь!" -
так обозначили свои требования женщины Клура, заполонившие улицы. Это было
стихийное буйство, какая-то дикая волна, вдруг выплеснувшаяся на улицы, -
вождей там не было, главарем становилась всякая женщина, взбиравшаяся на
импровизированные трибуны - крыши уличных ларьков, платформы водоходов, а
одна даже взгромоздилась на электроорудие и оттуда проклинала все орудия
мира. Правительство запретило в столице Клура Ферморе все митинги, но в
ответ женщины хлынули на главную площадь города. В этот день правительство
обнародовало очередной декрет, что продовольственные пайки сокращаются еще
на треть, и тем предрешило свой конец. Разъяренные женщины ворвались во
дворец, министры разбежались кто куда. Женщины двинулись на стереостанцию,
их становилось все больше, они все яростней орали. Мужчины не
присоединялись к ним, только из домов, с тротуаров сочувственно наблюдали
за ошалелым натиском своих подруг.
Но ни один солдат не встал наперерез потоку женщин, ни один офицер не
отдал приказа к сопротивлению. Потом стало известно, что директор станции
кричал начальнику охраны: "Остановите этих безумных! У вас же оружие в
руках!" А начальник охраны презрительно бросил: "Я воюю только с
вооруженными мужчинами, а не с безоружными женщинами!" И приказал своим
солдатам отойти от ворот, чтобы женщины по оплошке сами не набросились на
них.
Толпа ворвалась в операционный зал. Перед камерами одна из женщин
вышла вперед и прокричала:
- Латаны! Вы помогли нам спасти детей. Помогите нам и теперь!
Помогите нам!
Женщины одна за другой взывали перед камерами о помощи. И обращались
только к нам, только к Латании, ни одна не потребовала благодеяний от
кортезов, ни одна не помянула Аментолу. И я с замиранием сердца смотрел на
их исхудавшие лица, на знаки жестокой нужды, сделавшей серыми их щеки,
костлявыми их плечи - еще недавно женщины клуров слыли красавицами! А из
толпы вытолкнули худого мальчишку лет восьми, и мальчик плакал, протягивал
тонкие ручонки и молил:
- Дедушка Гамов, помоги! Дедушка, помоги!
Я уже говорил, что навеки запечатлелся во мне облик несчастной
девочки, погибшей во время нападения воздушных пиратов Кортезии на наш
мирный городок - опрокинутое на спину тельце, ужас в личике, руки,
протянутые к небу, молящие грозное небо о пощаде... Много дней
преследовало меня лицо ребенка, просившего у неба спасения и не
получившего его. И я знаю, что в той жестокой каре, что судили мы
убийцам-пилотам, немаловажную, может быть, даже главную роль сыграл образ
этой молящей о пощаде девчонки, вечно возобновлявшийся в памяти, вечно
пронзавший болью сердце...
И еще не кончил этот плачущий мальчик простирать ко мне с экрана свои
ручонки и взывать со слезами о помощи, как я уже знал, что никогда не
забуду его и никогда не перестанет звучать во мне его милый, его жалкий
голосок. И еще я знал, что на Гамова, смотревшего, как и я, в эти минуты
передачу из Клура, призыв мальчика подействует еще сильнее, ибо обращен
непосредственно к нему. И выбор Гамова уже сделан - он пойдет по
единственно возможному для него пути.
Женщины еще не завершили свои призывы, когда на стереостанцию
ворвались солдаты. И это были не охранные войска, а жандармерия. Солдаты
выбрасывали женщин из зала. И я увидел, как дюжий солдат схватил
мальчишку, умолявшего о помощи, донес его до двери и вышвырнул вон -
оператор заснял эту сценку от начала до конца. Мальчик вырывался, кричал:
"Пустите меня!", а жандарм гоготал, ему было весело оттого, что он
сильней. А затем появились водометы и на толпившихся женщин обрушилась
вода - валила с ног, заставляла бежать не глядя куда...
Всего десять минут понадобилось, чтобы погасить женский бунт...
В завершение на стереоэкране появился командующий столичным корпусом
Арман Плисс. Он объявил, что гражданское правительство страны проявило
полную неспособность справиться с ситуацией. Министры разбежались. Он не
собирается разыскивать этих трусов и возвращать им власть. Армия берет всю
власть в стране. Он назначает себя временным правителем и предупреждает,
что не подумает ограничиваться слюнтяйскими запретами. Воспрещаются всякие
собрания, протесты, митинги, болтовня и выкрики, мешающие порядку. И он
имеет честь сообщить народу очень важную весть. Он только что беседовал по
телефону с Амином Аментолой. Великодушный президент великой Кортезии
возобновляет продовольственную помощь Клуру и Корине. Скоро в наши порты
придут нагруженные доверху суда. В связи с таким поворотом событий всякие
тайные либо публичные обращения за помощью к коварной Латании будут
расцениваться как государственное преступление. Клур никогда не предавал и
не предаст своих союзников. Война с Латанией продолжается до победы.
Он говорил, я рассматривал его. Он был импозантен, этот корпусной
генерал Арман Плисс: высокая фигура, узкие плечи, непомерная голова - если
бы стоячий воротник не подпирал ее, она качалась бы на длинной и тощей
шее, как чугунный шар на резиновой палке. А на краснощеком лице нос такой
