Теперь собаки были ближе и, казалось, лают громче, так как запах
беглецов стал сильнее. Тимон встал и извлек меч из ножен. Он прошел между
камней и посмотрел на холмы, с которых они спустились. В полумиле от них
из леса на поляну вырвалась свора. Тридцать больших мускулистых псов,
длинноногих, с грубой коричневой шерстью, с волчьими головами и клыками.
Они выучены преследовать и сбивать с ног добычу.
Тимон чувствовал мурашки на коже, глядя на бегущих собак. За ними
бежали псари, в своих зеленых одеждах, с кнутами через плечо.
Еще дальше двигались боевые слоны, пять слонов, в их башнях сидели
воины и погонщики. Слоны легко следовали за сворой своей раскачивающейся
походкой, которая может покрыть пятьдесят миль за день.
Тимон заслонил глаза, стараясь разглядеть фигуру жреца среди людей в
башнях. Но слоны еще слишком далеко, а собаки быстро приближаются.
Он обернул плащом левую руку и плотнее сжал рукоять меча. Повертел
оружие короткими взмахами, чтобы размять мышцы.
Передние собаки увидели его среди скал, и тут же глубокий равномерный
лай сменился возбужденным воем. Прижимая уши, высунув розовые языки среди
волчьих клыков, собаки развернулись веером.
Тимон отстутпил в углубление, где лежала Селена, защищая ее от
нападающих коричневых тел.
Первый пес прыгнул на него, щелкая челюстями, целясь в лицо.
Тимон принял его на острие меча, погрузив меч у основания горла,
мгновенно убив собаку, но прежде чем он сумел освободить лезвие, на него
прыгнул второй пес. Тимон сунул ему в пасть закутанную в плащ руку и
ударил мечом третьего.
Они толпились вокруг него, а он рубил, колол. отбивался. Ударил пса,
вцепившегося ему в руку, о скалу, раздавив ему ребра, но другой вцепился
ему в ногу, потащив на землю. Тимон вонзил лезвие ему в спину, и пес с
воем отпустил его.
Еще один броился ему в лицо, Тмимон ударил его рукоятью меча. Большое
шерстистое тело ударилось ему в грудь, клыки разорвали мышцы плеча.
Их слишком много, они рвут его, терзают, подавляют своим весом и
силой. Он упал на колени, одной рукой удерживая брызжущее слюной животное
подальше от своего лица и горла, придушив его, но в то же время
чувствовал, как ему в спину, бока, живот вцепляются другие.
И вдруг рядом оказались псари, они хлыстами отогнали собак, окликивая
их по именам, оттягивая и надевая ошейники.
Тимон медленно встал на ноги. Он потерял меч, кровь текла по его
сверкающему черному телу от многочисленных укусов и ран.
Он посмотрел на возвышавшегося над ним боевого слона. Последняя
надежда его рассеялась, когда он увидел, что среди охотников нет Хая
Бен-Амона и что Ланнон Хиканус, Великий Лев Опета, смеется.
- Хорошая попытка, раб, - смеялся Ланнон. - Я думал, ты доберешься до
реки. - Он взглянул туда, где лежала Селена. - Мои начальники охоты
оказались правы. Они по следам решили, что женщина повредила ногу и ты ее
несешь. Благородный жест, раб, весьма необычный для язычника. Но все равно
это тебе дорого обойдется. - Ланнон взглянул на надсмотрщиков. - Похоже,
нет смысла их возвращать назад. Казните их на месте.
Тимон посмотрел на царя и произнес сильным чистым голосом:
- Я живой символ этой любви, - и Ланнон вздрогнул, вспомнив эти
слова. Смех исчез с его губ, он смотрел на окровавленного раба, смотрел в
его дымчатые желтые глаза. Несколько мгновений жизнь Тимона висела на
волоске, затем Ланнон отвел взгляд.
- Хорошо, - кивнул он. - Ты напомнил мне о моем долге по отношению к
другу. Клянусь, ты будешь жить и проклинать момент, когда произнес эти
слова. Ты будешь жить, но, живя, будешь тосковать по сладости смерти. -
Лицо Ланнона превратилось в маску холодного гнева, и он повернулся к
надсмотрщикам. - Этот человек не будет казнен, но он объявляется
неисправимым, и на него нужно навесить цепи в два таланта. - Почти сто
фунтов цепей будет он теперь носить днем и ночью, бодрствуя и во сне. -
Отправьте его в шахты Хилии, передайте надсмотрщикам, что его следует
использовать на самых глубоких уровнях.
Ланнон следил за лицом Тимона, продолжая:
- Женщина не может требовать моей защиты, но тем не менее мы возьмем
ее с собою. Привяжите ее к башне одного из слонов, пусть идет за ним.
Впервые Тимон проявил чувства. Он сделал шаг вперед и умоляюще поднял
одну раненую руку, с которой свисали клочья мяса.
- Мой господин, женщина ранена. Она не может идти.
- Пойдет, - ответил Ланнон. - Или ее потащат. Ты поедешь на слоне и
будешь ее подбадривать. У тебя будет время решить, не лучше ли та быстрая
смерть, которую я предлагал тебе, жизни, которую ты предпочел.
Селену приковали за руки к легкой цепи в двадцать футов длиной.
Другой конец цепи прикрепили к башне слона.
Тимона, в тяжелых цепях на шее и на руках, усадили в башню. Посадили
его лицом назад, и он видел Селену, которая стояла на одной ноге, оберегая
вторую от боли. Лицо ее посерело от боли, но она пыталась улыбаться
Тимону.
Первый же шаг слона заставил ее упасть лицом вниз на жесткую землю,
покрытую камнями и поросшую травой с острыми, как лезвие, краями. Ее
протащило пятьдесят футов, прежде чем она сумела встать и бежать за идущим
слоном. Колени и локти у нее были в крови, на груди и животе появились
кровоточащие царапины.
Десять раз она падала и вставала, и каждый раз на ее теле появлялось
все больше и больше ран. Последний раз она упала незадолго до заката.
И Тимон, сидя в башне, закованный в цепи, произнес клятву. В гневе,
горе и боли он произнес клятву мести, глядя, как безжизненное тело Селены
тащится за слоном, подпрыгивая по неровной земле, оставляя за собой
красную полосу. А потом Тимон заплакал, последний раз в жизни он поддался
слезам. Они бежали по его лицу и смешивались с кровью и грязью,
покрывавшими тело.
Хай напонил чашу вином из амфоры, которую когда-то спрятал для особых
случаев. Он негромко напевал про себя, на губах у него все время
распускалась легкая улыбка, темные глаза сверкали.
Он вернулся в Опет в середине ночи, поспал пять часов и теперь,
выкупавшись, одетый в свежие одежды, послал раба с приглашением к
пророчице прийти к нему. Вся кровь и страсть последних недель на берегах
большой реки были забыты в предвкушении встречи с Танит. Забыт
изуродованный труп Селены, который втащил в лагерь слон, забыта высокая
фигура Тимона, склонившегося под тяжестью цепей и горя. Когда его уводили
надсмотрщики, ужасные дымящиеся глаза не отрывались от Хая, Тимон поднял
скованные руки в жесте проклятия или мольбы - Хай не мог решить, чего
именно. Хлыст надсмотрщика щелкнул и опустился на плечи раба, оставив след
толщиной в палец, но не разрезав кожу. Впервые за все время с этого
момента Хай освободился от него, охваченный радостью любви.
Задумчиво поджав губы, он капнул четыре капли из голубого стеклянного
флакона в вино. Покрутил сосуд в руках, потом помешал вино кончиком
пальца, задумчиво облизал палец и сморщил нос, ощутив слабый гнилостный
привкус наркотика. Добавил немного дикого меда, чтобы замаскировать
привкус, попробовал снова и наконец, удовлетворенный, поставил чашу на
деревянный стул возле груды подушек. Тут уже стояло блюдо с печеньем и
конфетами. Хай накрыл чашу шелковой тканью, потом с удовольствием осмотрел
свои приготовления. Взял лютню, поднялся на плоскую крышу и сел у
парапета. Настроил инструмент, попробовал голос, пальцы, посматривая на
переулок, ведущий к воротам в его дом.
В ярком солнечном свете утра воды озера были голубыми, только чуть
темнее неба. Ветерок покрыл поверхность воды небольшими вялыми волнами,
одна из галер Хаббакук Лала осушила весла и плыла к гавани под большим
треугольным парусом. За ней следовали морские птицы, вились над ее кормой.
Высоко над озером собирались грозовые тучи. До захода пойдет дождь,
подумал Хай, ощущая приближение грозы в воздухе, в прикосновении одежды к
телу, в завитках бороды.
Он затаил дыхание, пальцы его на струнах лютни застыли, когда две
фигуры повернули в переулок и подошли к его воротам. На них были грубые
коричневые плащи с капюшонами, какие надевают жрицы Астарты, выходя за
пределы храма. Однако неуклюжая одежда не смогла скрыть быстрой походки
юной фигуры той женщины, что торопливо шла впереди, а также возраст и
согбенность второй женщины, ковылявшей за первой. Послышался старческий
голос, высокий и задыхающийся:
- Моя госпожа, помедленнее! Молю тебя. - Хай улыбнулся. Раб открыл
ворота, и когда женщины пересекали двор, Хай коснулся струн лютни. Танит
замерла. Старая компаньонка, ничего не услышавшая, проковыляла в дом, а
Танит подняла голову и посмотрела на сидевшего на крыше Хая.
Он запел, и девушка отбросила капюшон на плечи, открыв лицо. Она
распустила волосы, глядя ему в лицо большими зелеными глазами, и лицо у
нее стало восхищенным и торжественным. Он пел песню, написанную в диких
краях, песню о Танит, записанную в золотом свитке, и когда последняя нота
прозвучала в утреннем воздухе, щеки Танит пылали и губы дрожали.
Хай спустился по лестнице и остановился рядом с ней, не касаясь ее.
- Ты моя душа, - негромко сказал он, и она качнулась к нему, будто
подчиняясь силе, с которой не могла совладать.
- Мой господин, я не в силах справиться с собой здесь, где нас могут
увидеть. Боюсь, что самый слепой зритель увидит мою любовь к тебе. Будь
силен за меня.
Хай коснулся ее локтя, направляя ее в дом. Когда они входили в
комнату, Танит на мгновение споткнулась и прижалась к нему.
- О! Я этого не вынесу, - сказала она, и Хай ответил дрожащим
голосом:
- Уже скоро, любовь моя. Совсем скоро.
Старая жрица уже сидела на подушках, жевала беззубыми челюстями
печенье, покрывая крошками и слюной свою одежду и горько бормоча о своих
болях и страхах.
Хай обошел ее и взял приготовленную чашу обеими руками. Не боясь, что
глухая жрица его услышит, он спросил у Танин:
- Она сильна?
- Как мужчина, - улыбнулась Танит, - хотя не признается в этом.
- Она не жаловалась на боли в груди или на трудности с дыханием?
- Нет. - Танит заинтересовалась. - А почему ты спрашиваешь?
- Я добавил в вино звездные брызги, - объяснил Хай. - Но я не хочу,
чтобы ее сон стал вечным.
Вспыхнула улыбка Танит, озарив ее зеленые глаза и сверкающие зубы. "О
святой отец, как ты мудр". - Она захлопала в ладоши, этот детский жест
всегда трогал Хая до глубины души.
- Сколько капель? - спросила Танит.
- Четыре, - признался Хай.
- Чуть больше ей бы не повредило, - сказала Танит. - Я не видела тебя
много недель, святой отец. Нам многое нужно обсудить.
Во время этого разговора старая жрица кивала и улыбалась, как будто
понимала каждое слово. Хай некоторое время смотрел на нее, потом отбросил
искушение.
- Нет, - сказал он. - Четырех достаточно. - И встал перед жрицей.
Сморщенное обезьянье личико расплылось в широкой беззубой улыбке, жрица
протянула к чаше костлявые худые руки с пятнами старости и ясно
выделяющимися голубыми венами.
- У тебя доброе сердце, святейшество, - пропела она.
Они сели перед жрицей и, разговаривая, с беспокойством поглядывали на
нее. Старуха наслаждалась, припивая вино и перекатывая его во рту, прежде
чем проглотить и облизать беззубые десны.
- С того времени как мы расстались, я много думал о том, что поизошло
между нами, - признался Хай, не глядя на Танит.
- Я ни о чем другом не думала.
- Как человек, посвятивший всю жизнь служению богам, я беспокоился,
