Эд Маккиннон потянулся за толстым томом антологии, который служил
арбитром в их игре. Моргая, чтобы сфокусировать свои налитые кровью глаза
на поэме он прочел:
Что может быть еще хуже,
Чем в старости ждущие беды?
Что меж бровей углубляет морщины?
Видеть, как покидают жизни страницы
Все, кто так тебе дорог,
И быть на земле одиноким, как ныне
Приходится мне.
- Лорд Байрон! "Чайлд Гарольд!" - с торжеством восклицает папа.
- Мимо, - ворчит Маккиннон. - Два из трех?
Часами он слушал, как они пьянствуют за стенкой спальни, заключая
пари, кто сможет узнать самые неизвестные поэмы. В конце концов
почитателей поэзии так развозило, что они едва могли говорить, после чего
отец начинал жаловаться на жизнь. Его речь была стандартной. Он не раз уже
слышал это раньше.
Сперва его папа читал строфу из "Фонтана" Водсворта:
Мудрого разум
Меньше скорбит о том,
Что возраст уносит с собой,
Чем о том,
Что он позади оставляет.
Затем он пускался в яростную тираду по поводу тирании времени: о том,
что жизнь такая безрадостная потому, что мы находимся на пике своих
возможностей в двадцать один год, когда понятия не имеем обо всех
прелестях, упуская лучшие годы своей жизни, блюдя чистоту своего тела и
соскальзывая под уклон, сперва медленно, а затем все быстрее, вступив в
средний возраст.
- Какой в этом толк? - обычно восклицал папа. - Ради чего мы
барахтаемся? - Затем он обращал всю свою желчь на мать Цинка.
О, как он ненавидел папу за это. Лежа на кушетке, которую он делил с
Томом, он слушал, как старик ругает свою жену.
- Поверите ли вы, парни? Посмотрите на нее. Самая хорошенькая девушка
в Саскачеване в тот день, когда мы обвенчались. Видите, что сделало
безжалостное время? Оставило меня с морщинистой седой ведьмой.
Пока Цинк дрожал в темноте, сердце обливалось кровью. Почему мать
взвалила на себя такую обузу? Ради своих детей? Потому, что боялась?
Приказывая себе спать, он давал себе слово однажды заступиться за нее.
На следующее утро Цинк знал, чего можно ждать.
Обозленный и не выспавшийся, папа заставит его вновь вспоминать
бардов, ударяя его одной строфой за другой, чтобы поставить на колени,
вызверяясь на мать, если она попытается вмешаться.
- Уйди, женщина, - прорычит папа. - Я не хочу вырастить неграмотного
деревенщину.
Брюзгливая старость и юность
Не могут жить вместе в согласье:
Юность полна удовольствий,
А старость заботы полна.
- Ну-ка, живо, сынок. Назови поэта.
- Шекспир, папа.
В один из дней он взбунтуется против старика, скажет ему прямо в
лицо, что он не заслужил такой жены, как она; жены, которая ухаживает за
ним несмотря на засуху, голод, почти разорение и его нескончаемые
брюзгливые упреки; которая не только создает для него домашний уют, но и
защищает его от сплетен независимо от того, каким ослом он бывает.
Говоря все это старику в глаза, он был обмочившимся теленком, но
порка, которую он получил за это, была столь жестокой, что заставила его
мать вскрикивать, так что он никогда больше не отваживался произнести
что-нибудь подобное, чтобы уберечь ее от страданий.
Чтобы досадить старику, он стал копом.
Папа ненавидел полицию со времен депрессии, когда был избит дубинками
до бесчувствия во время бунта в Риджайне.
Тик-так, подумал Цинк. Время идет.
Обильно исходя потом, он выплеснул еще один ковш на камни сауны.
Когда пар обжег его, он растянулся на кедровых досках, держа ковш словно
импровизированное зеркало. С его блестящего донышка на него уставилось его
отражение.
Возраст, подходя украдкой,
в своих тисках меня сжимает,
подумал он.
Суровый, с резкими чертами, он выглядел неплохо. Его естественные
серовато-стальные волосы были такими от рождения, из-за их металлического
оттенка он и получил свое имя. Со временем цвет волос стал скрывать
красноречивую примету возраста, но ничто не могло скрыть сети морщин
вокруг его серых глаз. При росте шесть футов и два дюйма и весе 195 фунтов
его фигура была мускулистой от работы на родительской ферме в подростковом
возрасте. Цинк делал сто пятьдесят приседаний и поднимал штангу каждый
день, но обнаженным он напоминал жнеца, порезавшегося своей косой. Там и
сям его кожа теряла свою эластичность, в то время как грубые волосы
начинали виться там, где никогда не росли раньше. Двухдюймовый заживший
шрам тянулся через скулу.
Проходящие годы произвели изменения и на ферме Чандлера. Девять лет
назад папа скончался. Ферма принадлежала их семье более столетия; она была
основана после Рьельского восстания 1870 года. Отец Цинка воспитывал обоих
мальчиков, полагая, что они унаследуют землю, и он так и не простил
старшему сыну того, что тот оставил ее ради поступления в Силы. Последние
папины слова на смертном одре были: "По крайней мере, хоть один из них
стал человеком".
Теперь, через двадцать лет после облачения в красное сукно, Цинк стал
задаваться вопросом, почему он стал копом.
Было ли это ради того, чтобы "утверждать Закон" - это было девизом
Сил - или для того, чтобы "пнуть старика по шарам"?
В эти дни он почувствовал, что Том сделал лучший выбор.
Младший брат Цинка модернизировал ферму. Со всеми двумя тысячами
акров непрерывно приносящей урожай земли, у него была крупнейшая в округе
коровья ферма. Поскольку Том вел дело, постоянно используя последние
достижения технологии (самоходный "Джон Дир Титан-II" с бортовым
компьютером и гидростатическим управлением; пневмосеялка с радарным
контролем глубины посева с точностью до 0,1 дюйма), он работал только семь
месяцев в году. Офисом Тому служил трехсотсильный, с четырьмя ведущими
колесами трактор "Кэйз" с плавающими сиденьями и кондиционером,
дооборудованный убирающейся крышей и съемными бортами. С приходом хорошей
погоды во время сельскохозяйственного сезона он мог открыть кабину,
стянуть рубаху и загорать под лучами солнца. Стереоустановка трактора
могла создавать ужасающий рев: средневолновый приемник "Альпина" с
усилителями, дающими до четырехсот ватт, и десятидюймовыми динамиками,
перекрывающими диапазон от 80 Гц до 160 кГц. Под Спрингстина или "Лэд
Зеп", орущих так, что едва не лопались барабанные перепонки, Том мог
курить классную сигару и вспахивать свои поля.
После окончания жатвы наступало время для отдыха. Пока Цинк тратил
свою жизнь на возню с психами вроде Вурдалака (отпуск у него составлял
несколько недель в году), Том проводил пять месяцев, жаря свою спину
где-нибудь на юге, у Тихого океана, или ныряя в Карибском море. С весенней
оттепелью он возвращался, рассчитывался с наемными помощниками и начинал
весь цикл снова.
Если вступаешь в дерьмо, подумал Цинк, то часть его обязательно
пристает к трости.
Он задумался, не вступает ли он в кризис середины жизни?
Воодушевляться - чем?
Арифметикой?
40 х 2 = 80 годам, при том, что мужчины в среднем живут 72 года?
Или это было вызвано посещением матери на прошлой неделе?
У Тома были две немецкие овчарки: Барк и Байт. Барк получил свою
кличку [Барк (Bark) - лаять, лай (англ.)] потому, что его лай был более
грозным, чем у Байта. Собаки сопровождали его от самых ворот, от нанятой
им машины, затем по лестнице переднего крыльца и до дверей фермы. После
того, как он постучал, его матери потребовалось долгое время, чтобы
отворить.
Больше минуты он стоял снаружи на пронизывающем до костей холоде.
Было заметно его дыхание на морозном воздухе. Ноги отбивали чечетку, чтобы
стряхнуть снег с ботинок и отогреть пальцы. Ты не мог подумать о том,
чтобы взять машину с обогревателем? Оглядывая виднеющиеся поля, он снова
почувствовал себя резвящимся мальчишкой, подкарауливающим сову, жившую в
амбаре, когда она слетит вниз с соломенной крыши; ощущение невинности,
потерянной навсегда, комком стало у него в горле. То было время, когда эта
ферма была для него всем миром.
- Привет, сынок, - сказала мама, отворяя наконец дверь.
- Привет, ма, - ответил он, стараясь скрыть свой шок.
Прошло меньше года после его последнего посещения, но за это время
она состарилась на десяток лет. Ее волосы теперь были совершенно белыми с
полосками тускло-желтого, узкие плечи ссутулились, превратившись в горб.
Когда он взял ее руку в свою и поцеловал в щеку, запах перлового супа
вновь напомнил ему детство. Он содрогнулся, ощутив в своих пальцах ее
слабую кисть и заметив жесткие седые волоски на ее верхней губе. За
стеклами очков в проволочной оправе ее глаза были затуманены катарактой.
Старик высосал ее всю, подумал он.
Затем он вспомнил обещание, которое однажды дал ей.
Чувство вины за то, что не виделся с ней чаще, заставило его отвести
глаза.
- От холода у меня ломит кости, сын. Ты войдешь, или мне обогревать
весь Саскачеван?
Он шагнул в дверь и закрыл ее за собой.
- Садись в кухне. Это всегда была твоя любимая комната.
Дом не изменился с тех пор, как он был ребенком. Том построил свой
собственный на другом конце поля, предоставив дому их матери коробиться от
времени. Та же обшитая сосновыми досками кухня, та же дровяная печь. Те же
медные миски и кастрюли, развешанные по стенам. Те же банки с домашними
заготовками на полке рядом с коробками с чаем. Единственное, чего не
доставало - это энергии его матери.
- "Эрл Грэй", Цинк? Ты, должно быть, продрог?
- Не отказался бы от чашки. Но позволь мне заварить его.
- Я всегда сама заваривала чай в этом доме, - сказала она.
Ему было мучительно наблюдать за тем, как она дрожащими руками
разогрела чайник, затем мучилась, наливая кипяток. Она выглядела такой
изнуренной. Такой хрупкой. Такой обыденной. Придавленной тем, что день за
днем вынуждена была бороться за то, чтобы доказать своему разуму, что ее
тело по-прежнему в состоянии позаботиться о себе. Что произойдет, если,
встав однажды утром, ты обнаружишь, что война проиграна? Не будет ли это
днем, когда ты сведешь счеты со своим желанием жить?
До тех пор, пока старость, горе иль болезни
Плоть мою не обвенчают с тленом
подумал он.
- Ты когда-нибудь думала о том, чтобы переехать в Роузтаун, мама?
- Нет, - сказала она резко, положив конец обсуждению.
- Ты ведь знаешь, зимой? Когда Том уезжает?
- Что мне делать в городе, Цинк? Вся моя жизнь прошла здесь.
- Ты бы приезжала обратно весной, мама. Том мог бы захватывать тебя с
собой, когда он...
- Ты помнишь снеговиков, которых ты лепил во дворе? Иногда я скучаю
по их ледяным лицам так же, как и по твоему.
- По поводу Роузтауна, мама...
- Сын, я остаюсь здесь. Вы с Томом живете своей жизнью. Я буду жить
своей.
- Ты ведь не становишься моложе.
- Так же, как и ты. Скоро тебе исполнится сорок и ты вступишь в
средний возраст. Ты понимаешь, что если бы ты был женат и твоя жена ждала
сейчас ребенка, то тебе будет шестьдесят, когда твоему ребенку исполнится
двадцать?
- Ладно...
- Ты не хочешь детей, Цинк?
- Мама, на это есть еще достаточно времени. Мы говорим о тебе.
- Нет, сынок. Суть состоит в том, что мы говорим о нас. В твоей жизни
есть женщина?
- Сейчас нет. Я все испортил, подумал он. Я выбирал между Кэрол и
