голову, как солдат, шагающий к плацу на казнь,
На самой высокой террасе горы, летевшей в космосе примерно в десяти
световых минутах от Гипериона, Консул и семнадцать Бродяг сидели в кругу
из невысоких камней, заключенном в более широкий круг - из камней повыше,
и решали судьбу Консула.
- Ваши жена и ребенок погибли на Брешии, - заявила Свободная Дженга.
- Во время войны клана Моземана с этим миром.
- Да, - сказал Консул, - Гегемония была уверена, что в нападении
участвовал весь Рой. И я не проронил ни слова, чтобы вывести ее из
заблуждения.
- Но ваши жена и ребенок были убиты.
Консул взглянул на вершину, которая уже погружалась в ночь.
- Ну и что? Я не прошу у вас пощады. Не лепечу о смягчающих
обстоятельствах. Я _у_б_и_л_ вашу Свободную Андиль и трех техников. Убил
преднамеренно и, более того, злонамеренно. Убил, желая лишь одного:
запустить вашу машину и открыть таким образом Гробницы Времени. Так что
моя жена и ребенок тут ни при чем!
Во внутренний круг вошел бородач, представленный Консулу как Глашатай
Стойкий Амнион.
- Это устройство было пустышкой. Оно ни на что не повлияло.
Консул уставился на говорящего, раскрыв рот, как ребенок.
- Испытание, - пояснила Свободная Дженга.
Консул пробормотал одними губами:
- Но Гробницы... открылись.
- Мы знали, когда они откроются, - сказал Центральный Минмун. - По
скорости распада антиэнтропийных полей. Устройство было испытанием для
вас.
- Испытанием? - повторил Консул. - Я убил четверых из-за пустышки.
Испытание...
- Ваши жена и ребенок погибли от рук Бродяг, - сказала Свободная
Дженга. - А Гегемония надругалась над вашей родиной - Мауи-Обетованной.
Таким образом, и Гладстон, и мы ожидали от вас подобных действий. Но нам
нужно было установить степень предсказуемости ваших поступков.
Консул встал, сделал три шага и повернулся ко всем спиной.
- Все впустую.
- Что вы сказали? - переспросила Свободная Дженга. Безволосая голова
великанши сверкала в свете звезд и солнечных лучах, отраженных пролетающей
мимо кометной фермой.
Консул негромко рассмеялся.
- Все впустую. Даже мои предательства. Все - одна видимость. Ерунда.
Глашатай Центральный Минмун встал и оправил одежды.
- Трибунал вынес приговор, - объявил он. Остальные шестнадцать Бродяг
кивнули в знак согласия.
Консул повернулся к Минмуну. На его усталом лице отразилось
нетерпение.
- Бога ради, приводите его в исполнение. Скорее.
Глашатай Свободная Дженга поднялась и торжественно произнесла:
- Вы приговорены к жизни. Вам надлежит исправить причиненное вами
зло.
Консул отпрянул, как от пощечины.
- Вы не можете... не должны...
- Вы приговорены вступить в эпоху хаоса, которая грядет, - сказал
Глашатай Стойкий Амнион. - Приговорены помогать нам в деле объединения
разрозненных колен человеческих.
Консул, словно защищаясь от ударов, поднял руки:
- Я не могу... не хочу больше... виновен...
Свободная Дженга, сделав три размашистых шага, без церемоний схватила
Консула за лацканы парадного костюма.
- Вы виновны. Да. И именно поэтому должны содействовать обузданию
грядущего хаоса. Вы помогли освободить Шрайка, а теперь должны вернуться и
сделать так, чтобы он оказался в клетке. Только тогда начнется примирение.
Плечи Консула тряслись. В этот момент гора подставила свой бок
солнцу, и все увидели катившиеся по его щекам слезы.
- Нет, - прошептал он.
Свободная Дженга разгладила на нем помятый пиджак и своими длинными
пальцами сжала его плечо:
- У нас тоже есть пророки. Тамплиеры помогут нам вновь засеять жизнью
галактику. Постепенно те, кто жил во лжи, называемой Гегемонией, выберутся
из руин своих миров и вместе с нами займутся истинным поиском, истинным
исследованием вселенной итого огромного мира, что внутри каждого из нас.
Консул, будто не слыша, резко отвернулся от Дженги.
- Техно-Центр вас уничтожит, - сказал он, ни на кого не глядя. - Так
же, как уничтожил Гегемонию.
- Вы не забыли, что ваш родной мир держался на торжественном договоре
о святости жизни? - спросил у него Центральный Минмун и, не дожидаясь
ответа, продолжил: - Аналогичный договор определяет и наше существование и
поступки. Дело не в том, чтобы сохранить несколько видов со Старой Земли,
а в том, чтобы найти единство в разнообразии. Бросить семя человечества во
все миры, все биосферы. И свято чтить любое проявление иной жизни.
Лицо Свободный Дженги озарил яркий солнечный свет.
- Техно-Центр предложил единение рабства, - произнесла она негромко.
- Покой затхлого болота. Где революции в человеческой мысли после Хиджры?
- Миры Сети - бледные копии Старой Земли, - подхватил Центральный
Минмун. - Наша эра, эра новой экспансии человечества, не нуждается в узах
землеподобия. Трудности не страшат нас, неизвестность только радует. Мы не
будем силой приспосабливать вселенную к себе... Мы сами к ней
приспособимся!
Глашатай Стойкий Амнион простер руку к звездам:
- Если человечество переживет этот час испытаний, нашим будущим
станут не только освещенные солнцем миры, но и темные пространства между
ними.
Консул вздохнул.
- На Гиперионе остались мои друзья, - сказал он спокойно. - Могу я
вернуться, чтобы помочь им?
- Можете, - кивнула Свободная Дженга.
- И мне придется встретиться со Шрайком?
- Придется, - ответил Центральный Минмун.
- И выжить, чтобы увидеть эпоху хаоса?
- Обязательно, - сказал Стойкий Амнион.
Консул снова вздохнул и вместе с остальными отошел в сторону, когда
огромная бабочка с крыльями из солнечных батарей и блестящей кожей,
непроницаемой для сурового вакуума и смертоносного излучения, слетела с
небес, чтобы доставить его к друзьям.
В лазарете Дома Правительства отец Поль Дюре спал неглубоком,
навеянным транквилизаторами сном, и ему снилось море пламени и гибель
миров.
Если не считать краткого визита секретаря Гегемонии и еще более
краткого - епископа Эдуарда, весь день Дюре пробыл в одиночестве, то
приходя в себя, то вновь соскальзывая в глубины боли. Доктора заявили, что
пациенту можно будет встать только через двенадцать часов. Коллегия
кардиналов на Пасеме согласилась с этим решением - поскольку пациента
ожидал торжественнейший ритуал, который через двадцать четыре часа
превратит иезуита Поля Дюре, уроженца Вильфранш-сюр-Сона, в папу Тейяра I,
487-го Епископа Римского, прямого преемника апостола Петра.
Потихоньку выздоравливая (его тело и нервы подвергались ускоренной
регенерации посредством РНК-терапии) благодаря чудесам современной
медицины (и все же не настолько чудесной, думал Дюре, чтобы остановить его
сползание к смерти), иезуит лежал в постели, размышляя обо всем понемногу
- о Гиперионе и Шрайке, своей долгой жизни и беспорядке, царящем в мире
Божьем. В конце концов он уснул. Ему снилась горящая Роща Богов и Истинный
Глас Мирового Древа, вталкивающий его в портал, его мать и женщина по
имени Семфа, работавшая когда-то на плантации Паресибо, на самой окраине
Окраины, где-то к востоку от Порт-Романтика.
И во всех этих снах, по большей части печальных, Дюре неизменно
чувствовал чье-то присутствие: не другого сновидения, но видящего этот
сон.
Дюре шел рядом с кем-то. Воздух был прохладным, а небо пронзительно
синим. Они только что миновали поворот дороги, и их взорам открылось
озеро, окаймленное стройными деревьями. За деревьями громоздились горы в
венце из низких облаков, придававших пейзажу глубину и драматизм. Посреди
зеркальной глади виднелся одинокий островок.
- Озеро Уиндермир, - произнес спутник Дюре.
Иезуит медленно повернул голову. Его сердце, снедаемое страхом и
тревогой, бешено колотилось. Однако, разглядев своего спутника, он
почувствовал разочарование.
Рядом с Дюре брел невысокий молодой человек в куртке с кожаными
пуговицами и широким кожаным ремнем. Прочные башмаки, потертая меховая
шапка, потрепанный рюкзак, странного покроя штаны с множеством заплат, в
руке - массивная трость. С плеча свисал плед. Дюре остановился, и его
спутник тоже замер, по-видимому, радуясь передышке.
- Фернесские холмы и Камберлендские горы, - молодой человек указал
тростью на озеро и синевшие за ним холмы.
Дюре разглядел каштановые локоны, выбивающиеся из-под причудливой
шапки незнакомца. Заглянул в его глаза - большие, светло-карие. Такой
необычный рост... Дюре понимал, что это сон, но что-то мешало ему
отмахнуться от странного видения.
- Кто вы... - начал он, по-прежнему чувствуя, как сильно бьется
сердце.
- Джон, - представился спутник, и его приветливый спокойный голос
несколько развеял тревогу священника. - Или Иоанн, как вам нравится. Я
думаю, на ночь мы сумеем устроиться в Боунессе. Браун говорил, там
чудесная гостиница, прямо у озера.
Дюре машинально кивнул, совершенно не понимая, о чем говорит
незнакомец.
Низкорослый юноша вдруг схватил Дюре за руку, сжав ее не сильно, но
настойчиво.
- Будет идущий за мною, - медленно произнес он. - Ни альфа, ни омега,
но свет, который укажет нам путь.
Дюре снова кивнул. Ветер взрыхлил водную гладь, принес из предгорий
запах влажной травы.
- Он родится далеко, - продолжал Джон. - Так далеко, что невозможно
представить. Теперь мы с вами будем заниматься одним делом - исправлять
ему путь. Вы не доживете до дня, когда этот человек начнет учить, доживет
ваш преемник.
- Да, - пробормотал Поль Дюре пересохшими губами.
Юноша снял шапку и заткнул ее за пояс. Затем поднял с земли плоский
камешек и зашвырнул в озеро. По воде пошли круги.
- Вот незадача! - огорченно воскликнул Джон. - Я-то хотел, чтобы он
попрыгал. - Юноша обернулся к Дюре и продолжил прерванный разговор: - Вы
должны покинуть больницу и без промедления вернуться на Пасем. Понимаете?
Дюре захлопал глазами. Это требование как-то не вязалось с
происходящим.
- Почему?
- Неважно, - весело произнес Джон. - Просто сделайте это. Не медлите.
Если вы не уйдете сейчас, потом не удастся.
Дюре растерянно обернулся, почти ожидая увидеть за спиной свою
больничную койку, но там по-прежнему безмятежно синели холмы. Он перевел
взгляд на невысокого худого юношу, стоявшего на берегу, усыпанном круглой
галькой.
- Ну, а вы?
Джон поднял еще камешек, швырнул его и присвистнул, когда галька,
отскочив от поверхности, тут же канула в зеркальную воду.
- Пока мне и здесь хорошо, - сказал он скорее себе самому, чем Дюре.
- Я действительно был счастлив во время этого путешествия. - И словно
спустившись с небес на землю, он улыбнулся Дюре: - Идите же! Пошевелите
задницей, Ваше Святейшество.
Пораженный, не зная, то ли сердиться, то ли смеяться, Дюре раскрыл
было рот, чтобы отчитать нахала... и вдруг обнаружил, что лежит на
больничной койке. Тускло, чтобы не тревожить больного, горела лампа. Тело
было облеплено датчиками.
С минуту Дюре лежал, морщась от зуда в ожоговых струпьях. Как хорошо,
что все это только сон и можно поспать еще часок-другой, а потом явится
монсеньор - епископ Эдуард - со свитой и препроводит его на Пасем. Дюре
закрыл глаза, и снова перед ним возникло юношеское открытое лицо со
светло-карими глазами.
Отец Поль Дюре из Общества Иисуса через силу поднялся и тут заметил,
что всю его одежду убрали и он может рассчитывать лишь на тоненькую
больничную пижаму. Запахнувшись в одеяло, он босиком побрел к выходу,
