встречи и переговоров с угрюмыми героями-олимпийцами. На широкую арену его
воображения выступили Сатурн, Гиперион, Кой, Иапет, Океан, Бриарей, Мимас,
Порфирион, Энцелад, Рет и их могучие сестры-титаниды: Тефия, Феба, Тейя и
Климена. И вот они стоят лицом к лицу с меланхоличными Юпитером, Аполлоном
и иже с ними.
Мартину неведомо, чем кончится наиэпичнейшая из всех эпопей. Его
жизнь теперь подчинена лишь одной цели - дописать поэму... и так на
протяжении десятилетий. Развеялись юношеские мечты о славе и богатстве,
которыми Слово должно было наградить его за верную службу. Слава и
богатство когда-то сами текли ему в руки и едва не убили его - убили его
музу. Он давно знал, что "Песни" - лучшее литературное произведение эпохи,
и сейчас просил лишь одного - возможности завершить их, самому узнать
конец, облечь каждую строфу, каждую строку, _к_а_ж_д_о_е _с_л_о_в_о_ в
самую утонченную, ясную и прекрасную форму, какая только возможна.
Теперь он писал как в лихорадке, почти обезумев, одержимый желанием
завершить то, что считал обреченным на незавершенность. Слова и фразы
послушно слетали с древнего пера на такую же древнюю бумагу; строфы
возникали без всяких усилий с его стороны, каждая песнь находила свой
голос, и каждая была безупречна: не нужно было перечитывать их или
останавливаться, ожидая вдохновения. Картина за картиной развертывались
поразительно быстро, ошеломляя мощью и красотой.
Под белым флагом сходятся лицом к лицу Сатурн и узурпатор его
престола Юпитер, разделенные, как условлено, мраморной глыбой. Их диалог
величав и прост, их аргументы и рассуждения о войне и мире - самая
великолепная полемика со времен "Мелийского диалога" Фукидида. ["Мелийский
диалог" - изложение Фукидидом в его "Истории" переговоров послов афинян с
советом осажденной Мелы, спартанской колонии; основное место в нем
занимает тема "божественной справедливости и природного права сильного на
власть - вопросы достижения и сохранения гегемонии, войны как орудия
гегемонистской политики, отношений державного полиса с его союзниками и
подданными, наконец, борьбы политических группировок внутри государств"].
Но внезапно в поэму врывается что-то совершенно новое и непонятное, не
предусмотренное планами, которые Силен составлял во время многочасовых
бдений в ожидании вдохновения. Оба повелителя богов говорят о своем страхе
перед каким-то третьим узурпатором, некоей ужасной внешней силой,
угрожающей миру в обоих царствах. Изумленный Силен видит, как герои,
сотворенные им ценой стольких усилий, вырываются из-под его власти и
пожимают друг другу руки над мраморной глыбой, заключая союз против...
Против кого?
Силен останавливается, перо замирает в руке; он вдруг осознает, что
почти не видит бумаги. Какое-то время он писал в полумраке, а теперь его
обступила полная тьма.
Силен приходит в себя и вновь открывает двери сознания, впуская мир.
Так возвращаются чувства после оргазма, только нисхождение художника к
обычной жизни куда болезненнее. Он - или она - спускается в облаках славы,
но эти облака быстро рассеиваются в потоке повседневной суеты.
Силен огляделся по сторонам. В большом обеденном зале темно, только
наверху, в затянутых плющом проломах, сияют звезды да вспыхивают время от
времени отблески далеких взрывов. Вокруг - смутные призраки столов,
парящие на фоне чернильного мрака далеких стен, сочащегося сквозь кружево
оплетших их пустынных вьюнков. За дверями обеденного зала вечерний ветер
завывает на разные голоса, все громче и громче. Каждая трещина в
прогнувшихся стропилах, каждая дыра в куполе ведет свою сольную партию -
контральто, сопрано, снова контральто...
Поэт вздохнул. В его рюкзаке нет фонаря. Только "Песни" и вода.
Желудок сводит голод. Где эта проклятая Ламия Брон? Но, едва вспомнив о
ней, Силен обрадовался тому, что женщина не вернулась. Ему нужно побыть
одному и закончить поэму... При нынешних темпах это займет не больше дня
и, может быть, кусочка ночи. Еще несколько часов, и труд его жизни будет
завершен. И тогда он сможет отдохнуть, насладиться прелестью повседневных
мелочей, все эти годы вызывавших досаду, мешавших работе, которая все не
кончалась.
Мартин Силен снова вздохнул и начал укладывать рукопись в рюкзак.
Нужно найти какой-нибудь светильник... развести огонь, даже если для этого
придется спалить все бесценные гобелены Печального Короля Билли. Или выйти
наружу и писать при свете сполохов космической битвы.
Силен взял последние несколько страниц и перо и оглянулся в поисках
двери.
Он был не один в темном зале.
"Ламия", - подумал Силен с облегчением и разочарованием.
Но то была не Ламия. Силен сразу же заметил несоответствия: слишком
массивное тело и слишком длинные ноги, отблески звездного света на панцире
и колючках, тени от лишней пары рук, и, главное, рубиновое свечение адских
кристаллов на месте глаз.
Он со стоном плюхнулся на скамью.
- Не сейчас! - вскричал поэт. - Изыди! Будь прокляты твои окаянные
глаза!
Высокая тень придвинулась, неслышно ступая по ледяному полу. По небу
побежала кроваво-красная рябь, и Силен увидел блеснувшие в темноте шипы,
лезвия и мотки колючей проволоки.
- Нет! - прошептал он. - Я не хочу! Оставь меня в покое!
Шрайк приблизился еще на шаг. Рука Силена дернулась, схватила перо и
написала поперек пустого нижнего поля последней страницы: "ВРЕМЯ ПРИШЛО,
МАРТИН".
Он смотрел на написанное, стараясь преодолеть приступ идиотского
смеха. Насколько ему было известно, Шрайк никогда ни с кем не общался...
Разве что на двуедином языке боли и смерти.
- Нет! - крикнул Силен снова. - У меня работа! Забери другого, будь
ты проклят!
Шрайк сделал еще шаг. Бесшумные плазменные взрывы раскалывали небо, и
по ртутной груди и рукам Существа пробегали желтые и красные блики -
словно струи краски. Рука Мартина Силена, дернувшись, начертала поверх
написанного: "ТВОЕ ВРЕМЯ ПРИШЛО, МАРТИН".
Силен прижал рукопись к груди, подхватив со стола последние страницы,
чтобы на них ничего нельзя было написать. Оскалившись, он глядел на
призрака, между тем как его рука выводила на пустой столешнице: "ТЫ БЫЛ
ГОТОВ ПОМЕНЯТЬСЯ МЕСТАМИ С ТВОИМ ПОКРОВИТЕЛЕМ".
- Не сейчас! - взмолился поэт. - Билли мертв! Позволь мне сначала
закончить! Пожалуйста! - Впервые в жизни Мартин Силен о чем-то просил. И
не просто просил - умолял: - Пожалуйста, ну пожалуйста! Дай мне закончить!
Еще шаг. Шрайк стоял так близко, что его бесформенное туловище
загородило звездный свет, и тень от него упала на человека.
"НЕТ", - написали пальцы Мартина Силена, и перо выпало из них: Шрайк
протянул одну из своих бесконечно длинных рук и бесконечно острые лезвия
пронзили запястья поэта.
Мартин Силен кричал, когда Шрайк волок его по обеденному залу. Он
кричал, когда увидел под собой дюны, услышал шорох песка и увидел
поднимающееся из долины дерево.
Гигантское дерево было больше долины, выше гор, через которые
перевалили паломники; его верхние ветви, казалось, уходили в космос. Снизу
доверху оно отливало сталью и хромом, а его ветви были усеяны шипами и
иглами. В красном свете гаснущего неба Силен разглядел, что на этих шипах
корчатся и извиваются люди - тысячи, десятки тысяч. Преодолевая немыслимую
боль, он напряг глаза - и узнал некоторых. То были именно тела, а не души
или какие-то там абстракции. И они, безусловно, страдали, но смерть не
приходила, чтобы избавить их от мук.
"ТАК НУЖНО", - написала рука Силена на твердой, холодной груди
Шрайка. С металла на песок закапала кровь.
- Нет! - захрипел поэт и принялся колотить кулаками по
клинкам-скальпелям и колючей проволоке. Он вырывался и извивался, даже
когда хромированный монстр прижал его к себе еще плотнее, нанизывая на
свои клинки, как энтомолог - бабочку. Но Силен обезумел не от боли. Его
жгла адская мука непоправимой утраты. Он ведь почти закончил "Песни"!
Почти закончил!
- Нет! - Мартин Силен рванулся из последних сил, так что во все
стороны полетели кровавые брызги, и принялся выкрикивать ругательства. Но
Шрайк уже нес его к дереву.
Почти минуту эхо металось по мертвому городу, становясь все слабее и
слабее, и наконец замерло. Наступила тишина, нарушаемая лишь хлопаньем
крыльев: это голуби, покружившись в небе, вновь ныряли в трещины куполов и
башен.
Подул ветер, взметнув хрупкие листья на дне пересохших фонтанов.
Найдя отверстие в куполе, он проник внутрь, и медленный вихрь закружил
исписанные страницы. Некоторые вырвались на волю и полетели над тихими
дворами, пустыми улочками и обвалившимися акведуками.
Вскоре ветер стих, и в Граде Поэтов вновь воцарился мертвый покой.
22
Четырехчасовая прогулка обернулась для Ламии Брон сплошным кошмаром,
растянувшимся на целые десять часов. Сначала их занесло в мертвый город,
где пришлось разбираться с Силеном. Она не хотела оставлять его там
одного, не хотелось и тащить его с собой или возвращаться к Гробницам. В
результате крюк вдоль хребта обошелся ей в час потерянного времени.
Дюнам и каменистым пустошам, казалось, не будет конца. Когда Ламия
достигла подножия гор, уже вечерело, и Башня была окутана сумраком.
Сорок часов назад она без особых усилий сбежала по шестьсот
шестьдесят одной ступеньке лестницы Башни. Подъем стал испытанием даже для
ее мускулов, закаленных гравитацией Лузуса. По мере того как Ламия
забиралась выше, воздух становился прохладнее, вид на окрестности -
живописнее, и наконец на высоте четырехсот метров ее взгляду открылась
Долина Гробниц Времени. Правда, отсюда была видна только верхушка
Хрустального Монолита - едва различимая искорка, то появлявшаяся, то вновь
исчезавшая в туманной дымке. Один раз Ламия даже остановилась проверить,
не световые ли это сигналы, но мерцание было хаотичным - скорее всего
какая-нибудь панель на изуродованном фасаде Монолита качалась на ветру,
отражая солнечные лучи.
Перед последней сотней ступеней Ламия наудачу включила свой комлог.
Общие каналы тут же оглушили ее обычной какофонией помех - возможно, виной
тому были приливы времени, нарушавшие радиосвязь в районе Долины. Сейчас
пригодился бы лазерный передатчик - древний комлог Консула был снабжен
именно лазерным ретранслятором... но комлог Консула остался, естественно,
у него, а второй комм-лазер исчез вместе с Кассадом. Пожав плечами, Ламия
преодолела последние ступеньки.
Башню Хроноса построили андроиды Печального Короля Билли. Несмотря на
облик и название. Башня никогда не использовалась как крепость. По замыслу
короля, она должна была служить гостиницей, санаторием и местом летнего
отдыха для людей искусства. После эвакуации Града Поэтов Башня опустела
более чем на сто лет, посещаемая лишь самыми отчаянными искателями
приключений.
Когда страх перед Шрайком немного рассеялся, Башню вновь обжили
туристы и паломники, и в конце концов церковь Шрайка сделала посещение ее
обязательным для участников ежегодного паломничества. Поговаривали, что в
потаенных комнатах - глубоко в толще горы или на верхних ярусах
неприступных бастионов - происходили черные мессы и совершались пышные
жертвоприношения существу, которого почитатели Шрайка именовали Аватарой.
Близящееся открытие Гробниц и непредсказуемое поведение темпоральных
приливов заставили власти эвакуировать жителей северных районов Эквы.
Башня Хроноса снова замерла. Такой ее и увидела Ламия Брон.
Солнце еще заливало светом пустыню и мертвый город, но Башня уже
