поручились. - Она скользнула взглядом по лицам своих сотрудников. - Мы
встретимся здесь, когда этого потребуют события. Связным между мной и вами
назначаю Ли Хента. Работа правительства, господа, будет идти в обычном
режиме. Всего хорошего.
Все стали расходиться, только я вернулся на свое место и вскоре
остался в комнате один. Динамики вновь заработали на полную громкость. На
одной волне слышались громкие мужские рыдания. На другой, сквозь треск и
щелчки помех, гремел чей-то маниакальный хохот. Надо мной, за моей спиной
и с обеих сторон медленно двигались во тьме созвездия, и свет звезд
равнодушно серебрил руины и обломки
Дом Правительства был выстроен в форме звезды Давида. В центре ее,
защищенный низкими стенами и кущами деревьев, рассаженных в особом
порядке, находился сад. Конечно, не такой обширный, как Олений Парк со
своими зелеными просторами, но не менее живописный. Поздним вече ром я
вышел туда на прогулку. Яркое сине-белое небо Центра уже покрывалось
позолотой, когда меня догнала Мейна Гладстон.
Несколько минут мы молча шли бок о бок. Я заметил, что она
переоделась в длинное платье, какие носят величественные матроны на
Патофе: свободного покроя, с пышными складками и вставками сложного
темно-синего и золотого рисунка - точь-в-точь вечерний небосвод у нас над
головами. Руки она держала в карманах, широкие рукава раздувались на
ветру; подол касался молочно-белой каменной дорожки.
- Вы позволили им допросить меня, - начал я. - Любопытно, почему.
- Они не транслировали допрос для своих сообщников. - Голос Гладстон
Я улыбнулся.
- И тем не менее я подвергся всем этим испытаниям с вашего ведома.
- Служба безопасности хотела узнать о них все, что только возможно.
Все, что они выболтают.
- Ценой кое-каких... не очень приятных ощущений с моей стороны, -
заметил я.
- Да.
- Ну и известно теперь безопасности, на кого они работают?
- Этот человек упомянул фамилию Харбрит, - ответила секретарь Сената.
- Наши люди почти уверены, что речь шла об Эмлеме Харбрит.
- Управляющей биржей на Асквите?
- Да. Она и Дайана Филомель связаны со старыми монархистскими
фракциями организации Гленнон-Хайта.
- Они вели себя по-дилетантски, - сказал я, вспоминая легкость, с
какой Гермунд обронил фамилию Харбрит, и непродуманность вопросов его
жены.
- Конечно.
- Связаны ли монархисты с какими-нибудь серьезными организациями?
- Только с церковью Шрайка, - ответила Гладстон. Она остановилась
перед каменным мостиком через ручей и, подобрав свое роскошное
сине-золотое одеяние, присела на кованую железную скамью. - Ни один
епископ до сих пор не вышел из подполья, знаете ли.
- Учитывая беспорядки, их трудно осуждать. - Я остановился перед
скамьей. Поблизости не было ни телохранителей, ни мониторов, но я знал:
одно угрожающее движение в сторону Гладстон, и я очнусь в изоляторе службы
безопасности.
Облака над нашими головами растеряли последнюю позолоту и светились
теперь ровным серебряным светом, отражая огни бесчисленных экобашен ТКЦ.
- Как поступила служба безопасности с Дайаной нее мужем? - спросил я.
- Они были подвергнуты доскональному допросу и... находятся под
арестом.
Понятно. Доскональный допрос означал, что их мозги плавают сейчас в
полностью изолированных от внешнего мира баках. Их тела будут содержаться
в криогенном хранилище до тех пор, пока секретный суд не определит, можно
ли квалифицировать их деяния как государственную измену. После процесса
тела будут уничтожены, а Дайана и Гермунд останутся под "арестом" с
полностью отключенными каналами восприятия и связи. Уже несколько, веков
Гегемония не применяла смертной казни, но альтернативы ей были не из
приятных. Я опустился на другой конец скамьи.
- Вы по-прежнему пишете стихи?
Вопрос удивил меня. Я посмотрел вдоль садовой дорожки, где только что
загорелись летучие японские фонарики и скрытые листвой люм-шары.
- Как вам сказать... - Я задумался. - Иногда я вижу сны в стихах.
Точнее, видел. Раньше.
Мейна Гладстон принялась разглядывать свои руки, сложенные на
коленях.
- Вздумай вы описать то, что сейчас происходит, - спросила она, - что
за поэма бы получилась?
Я засмеялся.
- Я уже дважды начинал ее и бросал... или, вернее сказать, "он"
начинал и бросал. Это поэма о гибели богов и о том, как они противились
своему низвержению. Поэма о метаморфозах, страданиях, несправедливости. И
о поэте, который, как "он" считал, пострадал от несправедливости больше
всех.
Гладстон повернулась ко мне. В полумраке ее лицо казалось
нагромождением морщин и теней.
- И каких же богов свергают с престола сейчас, господин Северн? Само
человечество или ложных богов, которых мы создаем себе на погибель?
- Откуда мне знать, черт возьми? - вспылил я и отвернулся к ручью.
- Но вы принадлежите обоим мирам, не так ли? И человечеству, и
Техно-Центру?
Я рассмеялся.
- В обоих мирах я чужак. Здесь - чудовище, там - экспериментальный
образец.
- Но кто же проводит эксперимент? А главное, зачем?
Я пожал плечами.
Гладстон поднялась. Я последовал ее примеру. Мы перешли ручей,
слушая, как журчит вода. Дорожка вилась между высокими валунами, покрытыми
пышными лишайниками, мерцавшими в свете фонариков.
Гладстон остановилась на верхней ступеньке каменной лестницы.
- Как вы думаете, господин Северн, удастся ли Богостроителям
Техно-Центра создать пресловутый Высший Разум?
- То есть создадут ли они Бога? - уточнил я. - Среди ИскИнов есть и
противники этого проекта. Опыт людей подсказал им, что создание высшего
разума - прямая дорога к рабству, если не к вымиранию.
- Но станет ли истинный Бог уничтожать свои создания?
- Если иметь в виду Техно-Центр и гипотетический Высший Разум, -
возразил я, - Бог не создатель, а создание. Возможно, божество может
чувствовать ответственность лишь за те низшие существа, которые само
создало.
- Тем не менее Техно-Центр, судя по всему, взял на себя
ответственность за людей уже много веков назад, со времени Отделения
ИскИнов, - произнесла Гладстон. Она пристально смотрела на мое лицо -
точно на шкалу какого-то важного прибора.
Я окинул взглядом сад. Дорожка светилась во мраке таинственным белым
светом.
- Техно-Центр преследует собственные цели, - сказал я, понимая, что
секретарю Сената этот факт известен лучше, чем кому бы то ни было.
- И вы считаете, что человечество ему больше ни к чему?
Я поднял руки в знак того, что отвечать не собираюсь.
- Я чужд обеим цивилизациям, - повторил я. - Нет у меня ни
простодушия невольных создателей, ни бремени пугающей проницательности их
созданий.
- С генетической точки зрения, вы - человек до мозга костей, -
сказала Гладстон.
Это не было вопросом, и я промолчал.
- Говорили, что Иисус Христос - во всех отношениях человек, -
продолжала она. - И одновременно божество. Пересечение человеческого и
божественного.
Меня поразило, что она вспомнила эту древнюю религию. Христианство
сменилось сначала дзен-христианством, потом дзен-гностицизмом, потом
десятками и сотнями более жизнеспособных теологий и философских учений.
Впрочем, мир, откуда происходила Гладстон, не был кладовой развенчанных
культов. Я предполагал и надеялся, что не была такой кладовой и она сама.
- Если он в полной мере и человек, и Бог, - сказал я, - тогда я - его
двойник из антимира.
- Нет, - возразила Гладстон. - Я думаю, его двойник - Шрайк, перед
которым собираются предстать ваши друзья-паломники.
У меня отвисла челюсть. Она впервые упомянула Шрайка, хотя я знал (а
она знала, что мне это известно), что именно она хотела открыть руками
Консула Гробницы Времени и выпустить это существо на волю.
- Возможно, вам следовало принять участие в этом паломничестве,
господин Северн, - заметила Мейна Гладстон.
- Я и без того в нем участвую, - ответил я. - В каком-то смысле.
Гладстон взмахнула рукой, и двери ее личных покоев распахнулись.
- Да, в каком-то смысле вы в нем участвуете, - согласилась она. - Но
если женщину, несущую в себе ваше "второе я", распнут на легендарном
стальном дереве Шрайка, будете ли вы вечно страдать во сне?
На это мне нечего было ответить. Я молча стоял перед ней.
- Поговорим завтра утром, после совещания, - произнесла она,
прощаясь. - Спокойной ночи, господин Северн. Приятных сновидений.
8
Мартин Силен, Сол Вайнтрауб и Консул бредут по песку в сторону
Сфинкса, навстречу Ламии Брон и Федману Кассаду, несущим тело отца Хойта.
Вайнтрауб плотнее запахивается в плащ, пытаясь защитить ребенка от ярости
песчаных вихрей и треска разрядов. Он видит, как спускается с дюны Кассад
- черный мультипликационный человечек с длинными ногами на фоне
наэлектризованных песков. Конечности Хойта безжизненно болтаются при
каждом движении его носильщиков.
Силен что-то кричит, но ветер относит его слова в сторону. Ламия Брон
указывает на единственную уцелевшую палатку. Это палатка Мартина Силена,
остальные повалены или разорваны в клочья. В нее забираются все паломники.
Последним влезает полковник Кассад и втаскивает умирающего. В палатке хоть
можно разговаривать - если удается перекричать хлопанье фибропластовой
парусины и треск молний, подобный звуку раздираемой бумаги.
- Умер? - Консул, откидывает полу плаща, в который Кассад завернул
голого Хойта. Крестоформ розово светится.
Полковник показывает на медпакет военного образца, прикрепленный к
груди священника. Все индикаторы красные - только глазок, контролирующий
узелки и волокна системы жизнеобеспечения, мигает желтым. Голова Хойта
запрокидывается, и Вайнтрауб замечает похожий на гусеницу свежий шов,
соединяющий рваные края рассеченного горла.
Он пытается нащупать пульс, но безуспешно. Тогда Вайнтрауб склоняется
над священником и прикладывает ухо к его груди. Сердце не бьется, зато
крестоформ обжигает его щеку. Сол поднимает глаза на Ламию:
- Шрайк?
- Да... мне так кажется... не знаю даже. - Она взмахивает пистолетом.
- Я выпустила всю обойму... Двенадцать пуль, и не знаю, в кого.
- А вы видели? - спрашивает Консул Кассада.
- Нет. Я вошел туда через десять секунд после Брон, но ничего не
заметил.
- Ну, а хреноскопы вашего превосходительства? - вопрошает Мартин
Силен. Его затиснули в дальний угол палатки, где он и сидит, скорчившись,
как эмбрион во чреве: - Разве все это тактическое дерьмо ничего не
уловило?
- Нет.
Из медпакета раздается тревожный зуммер; Кассад достает еще один
плазмопатрон, вставляет в гнездо пакета и, опустив забрало, чтобы лучше
видеть в песчаной буре, вновь устраивается на корточках перед выходом.
Сквозь шлемофон его голос неузнаваем:
- Он потерял больше крови, чем можно компенсировать в наших условиях.
У кого еще есть аптечка первой помощи?
Вайнтрауб роется в своем мешке.
- У меня с собой стандартный набор. Но его недостаточно. Горло
перерезано со знанием дела.
- Шрайк, - шепчет Мартин Силен.
- Неважно. - Ламия обхватывает руками колени, чтобы унять дрожь. - Мы
должны ему помочь! - Она смотрит на Консула.
- Он мертв, - констатирует Консул. - Даже бортовая операционная не
вернет его к жизни.
- Но мы должны попытаться! - кричит Ламия, схватив Консула за
рубашку: - Мы не можем отдать его этим... исчадиям! - Она указывает на
