Доказывает ли это, что он успокоился и начал выздоравливать? Хотелось бы
в это верить. Стараюсь думать о нем как можно меньше.
Не будь его, это был бы самый лучший период моей жизни за многие годы.
Четверг, 5 декабря.
"Санкт-Мориц" [7].
На этот раз снег падает крупными влажными хлопьями, которые на земле тут
же тают, но уже оставляют белые полосы на крышах. Это напомнило мне, что я
должен зарезервировать комнату в отеле, если мы хотим отправиться на
рождественские каникулы. Я долго колебался, подумав сперва о Межеве или
Шамони, куда когда-то ездил с Вивианой. В одной из газет я прочел, что там
на праздники все уже сдано. Это не значит, что мест больше нет, - мне ведь
известно, как делаются газеты, но это служило как бы предостережением: на
обоих курортах собирается много моих молодых коллег, увлекающихся лыжами.
Нет, я вовсе не намерен прятать Иветту. Я ее не стыжусь. Кроме того, у
меня достаточно оснований предполагать, что все и без того в курсе.
Тем не менее будет неприятно, если в одном и том же отеле соберутся
сплошь адвокаты, с которыми я ежедневно встречаюсь во Дворце, особенно если
они явятся туда в сопровождении жен. Мне плевать на то, что я буду играть
смешную роль. На лыжах я и так окажусь смешон. Но я хочу оградить Иветту от
любого конфликта, который мог бы испортить нам каникулы, а с известными
женщинами такой конфликт вполне вероятен.
Вот почему я в конце концов остановил выбор на Санкт-Морице. Публика там
разношерстная, более интернациональная, менее фамильярная. На первых порах
роскошная обстановка "Паласа" выбьет Иветту из колеи, зато нам легче будет
сохранить известную анонимность.
Итак, я позвонил туда. Меня соединили с администратором, и мне
показалось, что моя фамилия известна ему, хотя я там ни разу не
останавливался. У них уже почти полно, подтвердил он, забронировав тем не
менее для меня номер-спальня, ванная и маленькая гостиная.
Он уточнил:
- Вид на каток.
В тот же день после обеда Вивиана раскрыла последний выпуск "Вог" и
показала мне белое платье с тяжелыми складками, отнюдь не лишенное
элегантности.
- Нравится?
- Очень.
- Нынче днем я заказала себе такое.
Не сомневаюсь - для Канна. Платье называется "Ривьера", но я не улыбнулся
- не было охоты: чем ближе час объяснения, тем отчетливей я сознаю, что
пройдет оно трудно.
Тем более трудно, что мое поведение в последние дни успокоило Вивиану.
Впервые на моей памяти она впадает в такую грубую ошибку. Сперва, видя меня
в более уравновешенном, почти спокойном настроении, она встревожилась.
Возможно, даже поговорила обо мне с Пемалем, который довольно часто навещает
ее, но я не знаю, что он ответил.
- У меня складывается впечатление, что твои витамины возымели действие.
- Почему бы нет?
- Тебе сейчас не лучше, чем две недели назад?
- По-моему, да.
Возможно, она думает также, что теперь, когда Иветта у меня под рукой, в
двух шагах от дома, я начал испытывать известное пресыщение. Она и не
подозревает, что все обстоит как раз наоборот и что теперь покидать
Орлеанскую набережную даже на несколько часов кажется мне чем-то чудовищным.
Так вот, пусть она заказывает себе платья для Лазурного берега! Никто не
мешает ей отправиться туда одной, пока мы с Иветтой будем в Санкт-Морице.
Я долго испытывал побуждение пожалеть Вивиану. Это прошло. Я наблюдаю за
ней холодно, как за чужим человеком. Ее размышления о бедной г-же Мориа,
когда мы возвращались из отеля Матиньон, тоже сыграли здесь роль.
Пережевывая прошлое, я констатировал, что сама Вивиана никогда никого не
жалела.
Разве она пожалела Андрие, начиная совместную жизнь со мной? Конечно, мне
попрекать ее этим было бы некрасиво. Тем не менее это факт, и будь ей
сегодня тридцать или даже сорок, она не задумываясь пожертвовала бы мною,
как пожертвовала первым мужем.
Это напомнило мне о том, как он умер, и я несколько стыжусь мысли об этом
сейчас, перед отъездом в СанктМориц, откуда недалеко до Давоса. Воскресенье,
11 декабря. "Жанина".
Пытаюсь сообразить, почему, вернувшись, я записал в блокнот ее имя. Для
этого должны быть какие-то основания. Двигала мной определенная мысль или я
подумал о нашей прислуге просто так, без конкретного повода?
Поскольку было воскресенье, я провел на Орлеанской набережной всю вторую
половину дня и, насколько помнится, начало вечера, но не конец его, потому
что нам с женой предстояла новая встреча с Мориа, который давал в половине
одиннадцатого политический обед на улице Сен-Доминик. В этот вечер Вивиана,
не спросив меня, объявила, что мы проведем Рождество на Юге, в Канне, -
уточнила она. Корина бросила мне взгляд, по которому я заключил, что она
прослышала о моих планах.
Что у нас было с Жаниной такого, чего не происходило бы в другие
воскресенья, а то и по вечерам в будни? Она чувствует себя с нами
естественней и непринужденней, и Иветта однажды заметила:
- Я еще девчонкой мечтала жить в таком месте, где все будут ходить голые,
тратить время только на ласки и ублажать друг друга, как обоим хочется.
Она улыбнулась своим воспоминаниям.
- Я называла это играть в земной рай, и мне было одиннадцать, когда мать
застала меня за этой игрой с одним мальчуганом, которого звали Жак.
Нет, я сделал пометку "Жанина" не в связи с этой фразой и, по-моему, не в
связи с другим размышлением Иветты, с серьезным видом разглядывавшей меня и
Жанину, когда мы совокуплялись.
- Умора! - неожиданно бросила она со смешком, от которого мы замерли.
- Ты о чем?
- Разве ты не слышал, что она сейчас сказала?
- Что я делаю ей чуточку больно.
- Не совсем так. Она сказала: "Мсье, вы делаете мне чуточку больно".
Смехота! Это все равно, как если бы она говорила с тобой в третьем лице,
спрашивая позволения...
Конец фразы получился грубым, образ - комичным. Иветта любит употреблять
в подобных обстоятельствах точные и вульгарные выражения.
Ах да, вспомнил! Эта пометка сделана по поводу одного моего наблюдения, к
которому я собирался вернуться, хоть оно и не особенно важно. Жанина,
кажется, взяла Иветту под защиту - не против меня, но против всего
остального мира. Она, по-видимому, поняла, что нас связывает, а это, на мой
взгляд, уже кое-что из ряда вон выходящее, и всячески старается создать
вокруг нас нечто вроде зоны безопасности.
Не удается мне объяснить свою мысль достаточно внятно! После эпизода, о
котором я упомянул выше, было бы смешно говорить о материнском чувстве, и
всетаки я думаю именно о нем. Для Жанины заботиться о счастье Иветты стало
как бы игрой, но отчасти и смыслом существования. Она благодарна мне за то,
что я стал делать то же самое раньше нее, и одобряет все мои усилия в этом
направлении.
Дело выглядит так, как будто она взяла под свое крыло и меня, хотя, если
я поведу себя иначе и у нас с Иветтой случится, к примеру, размолвка или
ссора, я найду в лице Жанины врага.
Ни в нравственном, ни в физическом смысле она не лесбиянка. В отличие от
Иветты у нее не было сексуального опыта с женщинами до того, как она попала
на Орлеанскую набережную.
Не важно. Я не помню, почему, возвращаясь, думал об этом. Точнее, я не
подозревал, что это окажется связано с последующим событием.
Только теперь я уразумел, по какой причине ей пришло в голову
посоветовать мне в это воскресенье:
- Не слишком утомляйте ее сегодня.
Вторник, 13 декабря.
"Кайар".
Изматывающая судебная речь! Я три часа продержал присяжных в подвешенном
состоянии и добился осуждения на десять лет тюрьмы, тогда как, не вырви я у
суда признания смягчающих обстоятельств, было бы чудом, если бы мой клиент
отделался всего лишь пожизненными каторжными работами.
Вместо благодарности он мрачно взглянул на меня, пробурчав:
- Стоило ради этого шум поднимать!
Уповая на мою репутацию, он рассчитывал на полное оправдание. Зовут его
Кайар, и я сожалею, что его навеки не изъяли из обращения - он того
заслуживает.
В девять вечера я застал Иветту уже спящей.
- Лучше дайте ей поспать, - посоветовала мне Жанина.
Не знаю, какая муха меня укусила. Вернее, знаю. После громадного расхода
нервной энергии, после мучительного ожидания вердикта я почти всегда
испытываю потребность в грубой разрядке и в течение долгих лет тут же
бросался в дом свиданий на улице Дюфо. Такое происходит не с одним мной.
Через приоткрытую дверь я увидел спящую Иветту. Заколебался,
вопросительно взглянув на Жанину, которая слегка покраснела.
- Прямо здесь? - прошептала она, отвечая на мой молчаливый вопрос.
Я кивнул. Мне нужна была всего лишь краткая встряска. Чуть позже я
услышал голос Иветты:
- Хорошо позабавились? Откройте-ка двери, чтобы и мне было видно.
Она не ревновала. Когда я подошел и обнял ее, она осведомилась:
- Жанина как следует поработала?
И, повернувшись набок, снова заснула. Среда, 14 декабря.
Наконец все выяснилось. Провожая меня до лестницы, Жанина заговорила. В
одиннадцать утра Иветта, слегка бледная, еще лежала в постели, и я заметил,
что ее завтрак стоит нетронутым на подносе.
- Не беспокойся. Это пустяки. Билеты на поезд уже купил?
- Лежат в кармане со вчерашнего дня.
- Смотри не потеряй. Знаешь, я ведь впервые в жизни поеду в спальном
вагоне.
Она показалась мне озабоченной, слегка поблекшей, словно я видел ее через
вуаль, и в прихожей поинтересовался у Жанины:
- Это не из-за вчерашнего?
- Нет... Тсс!
Жанина вышла со мной на площадку.
- Лучше я вам сразу скажу, чем она встревожена. Ей кажется, что она
забеременела, и она не знает, как вы к этому отнесетесь.
Я замер, вцепившись рукой в перила и широко раскрыв глаза. Я не
разобрался в причинах своего волнения и сейчас еще не в состоянии этого
сделать; знаю только, что это было одним из самых неожиданных и глубоких
потрясений за всю мою жизнь.
Потребовалась добрая минута, чтобы я пришел в себя и, отпихнув Жанину,
взлетел на полмарша вверх. Я ворвался в спальню с криком:
- Иветта!
Не знаю, какой у меня был голос и что за выражение на лице. Она села на
постели.
- Это правда?
- Что?
- То, что мне сообщила Жанина.
- Она тебе сказала?
Не могу взять в толк, почему Иветта с первого же взгляда не поняла, что
взволнован я от счастья.
- Ты рассердился?
- Да нет же, малыш! Напротив! А я-то вчера вечером...
- Вот именно!
Значит, все объяснялось той же причиной, по которой Жанина в воскресенье
вечером посоветовала мне не слишком утомлять Иветту!
У нас с Вивианой вопрос о детях никогда не вставал. Ей ни разу не
случалось затрагивать эту тему, из чего, равно как из вечно принимаемых ею
предосторожностей, я заключил, что она не желает детей. К тому же я никогда
не видел, чтобы на улице, на пляже или у знакомых она удостоила ребенка
взглядом. Дети для нее чужой, вульгарный, почти неприличный мир.
Мне памятен тон, каким она отозвалась на известие о том, что жена одного
из моих коллег четвертый раз в положении:
- Иные женщины рождены быть крольчихами. Некоторым это даже нравится.
Похоже, материнство внушает ей отвращение; может быть, она рассматривает
его как нечто унизительное?
А вот Иветта, оробев и стыдясь, оставалась в постели совсем по другой
причине.
- Знаешь, если ты хочешь, чтобы я его не оставляла...
- У тебя это уже бывало до меня?
- Пять раз. Я не решалась тебе сказать. Все думала, как мне быть. Я и без
того так осложнила тебе жизнь...
Глаза у меня заволокло, но я не обнял Иветту - побоялся выглядеть слишком
театрально. Я ограничился тем, что пожал ей руку и впервые за весь вечер
