Токеа поднялся, распахнул дверь, и в комнату вошло несколько
индейцев. Среди них - две юные девушки.
- Канонда! - воскликнул миссионер, протягивая руку к одной из них.
Индианка подошла к нему и, сложив на груди руки, смиренно опустила голову.
- Ты и в самом деле хочешь покинуть нас? - спросил проповедник.
Вождь сделал какой-то знак, - девушка не проронила ни слова. Другая
девушка подошла к дрожащей Розе и повалила ее на ковер. Нижний угол ковра
она передала первой индианке, а верхний перекинула через плечо и как бы
обвязалась им. Затем она широкой лентой обернула розе бедра и, подняв ее,
вынудила тем самым обвить руками свою шею. На том их приготовления в
дорогу были закончены. Глазами, полными слез, наблюдали миссионер и жена
капитана, как ребенок, оцепеневший от страха, безмолвно покоряется
неведомой участи. Проповедник подошел к индианке и дрожащим голосом
сказал:
- Канонда, ты всегда отличалась благородством, так обрати свою
сестринскую любовь, свое доброе сердце к этой нежной травинке. Ты могла бы
ей быть вместо матери?
Индианка кивнула.
- А эту книгу, - он протянул ей карманную Библию, - я дарю тебе и
Розе на память о вашем учителе.
Потом, возложив ладони на головы обеих, он благословил их.
Вместе с ношей, в сопровождении мужчин, девушки вышли из комнаты.
Но вождь остался.
- Мико окони, - сказал он, гордо выпрямляясь, - расплатился за молоко
для его дочери. Он уходит. Тропа его долга, а путь тяжел. Но еще тяжелее
сердцу - видеть бледнолицых. Так пусть он никогда их больше не увидит.
С этими словами он повернулся и покинул дом.
Все разом глубоко вздохнули. Первым обрел дар речи капитан.
Получалось, что он, вообще-то говоря, не слишком огорчен случившимся:
одной заботой стало меньше. А уж эта забота, как никакая другая, отнимала
у него сон.
Домочадцы и гости посидели еще пару часов, высказывая разные догадки
насчет планов краснокожего вождя. Потом стали расходиться, весьма
довольные, что несколько дней обеспечены темой для застольных бесед. В
течение последующих месяцев заведение капитана все сильнее притягивало к
себе клиентов, и таким образом история с индейцем даже споспешествовала
обогащению хозяина. Но мало-помалу интерес к ней угас, а позднее
изгладилась самая память и о событии, затерявшемся в превратностях
переменчивой судьбы этого края.
Мы оставляем Джорджию, а с ней и семью скупщика, чтобы протянуть нить
нашего повествования в иные пределы и перебросить ее на пять лет вперед.
3
У северных берегов озера Сабин, в краю тростниковых болот и
кипарисовых чащ, в междуречье Сабина и Натчеза лежит узкая полоса земли.
Она как бы раздвигает обе реки и по мере расширения плавно переходит в
холмистую гряду. Порой кажется, что природе вздумалось немного почудить и
как бы провести границу между двумя большими государствами.
Темный непроходимый лес стеной встает на правом берегу Сабина.
Заросли, ощетинившиеся колючками, преграждают путь человеку, лишь оленю и
койоту дано иногда немного углубиться в них. Почва выстлана густым ковром
вьющихся стеблей. В этом предательском великолепии нет-нет да и мелькнет
пятнистая чешуя гремучей змеи, подстерегающей диких голубей, пересмешников
и белок. Извечный сумрак рассеивается лишь в редких просветах, и тогда
можно увидеть нагромождения гниющих стволов, поваленных частыми в этих
местах торнадо [сильный ураган в тропических широтах Западного полушария].
Это буйство дикой природы достигает своей высшей степени у поросшей
болотными кипарисами низины, но на другой оконечности болот принимает уже
не такой страшный вид. И заблудившийся кормщик мог бы подумать, что по
мановению волшебной палочки попал в один из самых сказочных уголков
Мексики, где развесистые мирты и роскошные лириодендроны сменяются
темно-зелеными купами мангров, а на изумрудном бархате холмов серебрятся
ветви платанов и хлопковых деревьев.
Весь лес подобен огромному шатру, испещренному соцветиями жасмина и
увитому дикой лозы, которая взбирается по стволу до самой вершины, падает
вниз, чтобы оплести другое дерево, и так переходит с мирта на мангр, с
мангра на магнолию, с магнолии на папайю, образуя необозримый зеленый
кров.
В самих же низовьях Натчеза, где он впадает в озеро, взору
открываются густые рощи пальметто, шелестящих на ветру своими широкими
листьями.
Над ручьями и протоками повсюду возвышаются кипарисы и мангры. Ветры
не достигают этого прелестного уголка, но продолжительные ливни в так
называемое зимнее время приводят к такому паводку, что задают немало
работы щедрому солнцу летнего сезона, когда зловонные сумерки тропического
леса наполняются ревом и криками зверей.
По осени же эти места можно принять за райский уголок. Воздух кажется
золотым от солнца, которое садится за гребень лесов на восточном берегу
Натчеза. В небе - ни облачка. Вся природа испускает какой-то
бальзамический аромат. Тишина изредка нарушается трескучим криком попугаев
и свистом пересмешника или плеском водоплавающих птиц, в изобилии
гнездящихся у берегов Натчеза.
Так вот, на узкой тропинке, которая словно по своей воле и милости
вилась между упомянутыми рощами пальметто и лесом, там, где немного
расступаются деревья, маячила фигура девушки.
Она добежала до вывороченного с корнем платана и прислонилась к его
сучьям, чтобы перевести дыхание. Это была индианка лет двадцати с весьма
привлекательным и даже благородным лицом.
Прекрасная линия лба, черные глаза, изящный рисунок губ, - в этих
чертах отражалась ее свободная и веселая душа, но, если судить по римскому
носу и горделивой осанке, ей нельзя было отказать в решительности и
самостоятельности.
Наряд ее в равной степени отличался и простотой, и вкусом. На ней
было безрукавное платье из калико, доходившее чуть ли не до лодыжек.
Волосы ее, как у большинства индианок не спадали длинными прядями, а были
стянуты в узел и заколоты на затылке изящным гребнем. Золотые серьги и
браслеты, полусапожки из кожи аллигатора, изукрашенные ярко-красной
инкрустацией, довершали ее облик. К бедру она прижимала большую порожнюю
корзину. Походка девушки была такова, что ее не назовешь ни ходьбой, ни
бегом. Можно сказать, что индианка шла вприпрыжку, но через каждые
десять-двенадцать шагов она останавливалась, оглядывалась и устремлялась
дальше.
Во время одной такой короткой передышки у выворотня она крикнула:
- Роза, где же ты? - и двинулась навстречу другой девушке, которая,
по всей видимости, не могла угнаться за подругой. - Куда же ты делась,
Роза?
Стоящая перед ней девушка едва-едва вышла из детского возраста.
Темно-карие тоскующие глаза, нежность всего ее облика не померкли бы перед
самой богиней любви. Светло-русые волосы волнами спадали почти до пояса.
Темно-зеленый шелк охватывал стройную фигурку. Мокасины были ярко-красного
цвета, на шее - платок белого шелка. В руке - соломенная шляпа.
Это была та самая Роза, с которой мы познакомились пять лет назад на
постоялом дворе "У индейского короля". Она ласково смотрела на подругу, но
в глазах стояли слезы. Обе расплакались.
Индианка принялась утешать:
- Сердце Канонды для несчастной Розы.
- Верная моя Канонда, - прошептала девушка и вновь залилась слезами.
- Скажи своей Канонде, что гнетет твое сердце? Смотри, вот эта рука
носила Белую Розу, когда она была еще маленькой. За эти плачи держалась
она, когда переправлялись через большую реку. Канонда - след Белой Розы,
Канонда сторожит Розу, как лань своего олененка. Но вот она стала большой,
как стала Белой Розой окони. Так почему ее сердце закрыто? Скажи Канонде,
что тебя печалит?
- Разве ты не знаешь? Белой Розе есть чего страшиться.
- Вождя Соленого моря? Это он причиняет тебе боль?
Роза побледнела и отступила назад. Потом закрыла лицо руками и
разрыдалась. Индианка обняла Розу и отвела в тень. Немного помолчав, она
заговорила взволнованно:
- Тропа девушки окони - печальная тропа. Когда воины уходят на охоту,
мы день-деньской скучаем в вигвамах или ковыряемся в земле. Если бы я была
мужчиной!
- А Эль Золь? - с грустной улыбкой спросила Роза. - Канонде не надо
печалиться.
Индианка одной рукой зажала ей рот, а другой в сердцах погрозила.
- Да, - сказала она, - Эль Золь - большой вождь, и Канонда обязана
ему жизнью. Она будет готовить ему пищу и ткать одежду. С легким сердцем
она последует она последует за ним. Скоро Эль Золь придет в вигвам окони,
и Канонда ласково прильнет к его уху. Он вождь, и мико не будет глух к его
словам. Мико отправит назад дары, что прислал вождь Соленого моря, Белой
Розе не видать его вигвама.
Роза недоверчиво покачала головой.
- Разве Канонда не знает своего отца? Буря может согнуть тростинку,
но не серебряный ствол. Она может вырвать его с корнем, но не согнуть.
Мико смотрит на вождя Соленого моря глазами воина, а не девушки. Он обещал
ему Розу, но твоя бедная сестра скорее умрет, чем...
- Нет, нет! Роза не должна умереть. Эль Золь любит Канонду, и мико
знает, что он более сильный воин, чем вождь Соленого моря.
- Слышишь! - воскликнула вдруг Роза, обернувшись к реке, откуда
доносился отдаленный шум. - Что это? Аллигатор? Или медведь?
Звук несколько ослабел. Но все еще был слышен.
- Канонда! Ты опять вздумала охотиться на водяного гада?
Но индианка уже метнулась в тростник. Розе ничего не оставалось, как
последовать за ней. Доносился шум и плеск, одновременно что-то яростно
шлепало по илистому берегу. Затем все стихло.
Задыхаясь от усталости, Роза продралась сквозь тростник к самой реке,
где и увидела свою Канонду: индианка стояла между двумя высокими
деревьями, росшими прямо из воды.
- Канонда! - с горьким упреком крикнула Роза, когда услышала
предсмертный хрип аллигатора, - он все еще молотил хвостом по прибрежному
илу. - Зачем ты мучишь меня? Роза не хочет терять сестру! Ты не мужчина!
Твое ли дело охотиться на водяных гадов?
- Ты лучше посмотри! - индианка показала на глубокую рану на шее
аллигатора и гордо взмахнула окровавленным ножом. - Я вонзила его по самую
рукоятку! Дочь мико окони знает, как поразить водяного гада. Не то что
этот, - добавила она презрительно. - Канонда - всего лишь слабая девушка,
однако она может научить бледнолицего юношу, как надо расправляться с
водяными гадами.
- Бледнолицего юношу? - переспросила Роза. - Как он сюда попал?
Индианка молча показала на лодку, стоявшую в тростнике: Канонда
увидела его в тот момент, когда он сделал несколько шагов к берегу и вдруг
зашатался. Если бы не подоспела она, он бы попросту упал в воду. Канонда
подхватила его и вытащила на берег.
Чужеземец обессилел от потери крови, сочившейся из бедра, - аллигатор
нанес ему серьезную рану. Заметив это, индианка со словами: "Твой
бледнолицый брат искусан водяным гадом", сорвала с шеи Розы платок и столь
же проворно принялась рвать пучки травы и прутья. Затем, сломав о колено
ствол молоденькой пальмы и содрав с нее кору, нащипала несколько нежных
волокон. После чего подошла к незнакомцу и, первым делом, наложила ему на
бедро жгут из волокон. Потом приладила пучок травы и обвязала рану
платком. Все это заняло у нее считанные секунды.
- А теперь нужны твои руки, сестра, - сказала она Розе.
Канонда подхватила раненого под мышки сзади и с помощью Розы понесла
через заросли. Насколько легка и неуследима в движениях была она минуту
