посмотрев ему вслед, облегченно вздохнул и рванул поводья, чтобы поскорее
убраться восвояси.
По дороге домой у него было довольно времени, чтобы поразмыслить об
этом странном краснокожем.
То, что от индейца ничего хорошего ждать не приходиться, было ясно,
как божий день. Но где и когда грянет гром, и как предотвратить беду, -
этого он не знал. О том, чтобы известить Маклеллана, агента правительства,
не могло быть и речи. От Маклеллана до полковника Хокинса добрых двести
миль, и покуда тревожная весть дойдет до него, - размышлял капитан, - нас
тут всех прихлопнут и освежуют. Благодарение Богу, что хоть мои до сих пор
целы. С другой стороны, если бы краснокожие задумали нас прикончить, разве
бы они отдали нам дитя? Нет, наверняка, нет.
К такому заключению пришел капитан Коупленд и, как мы скоро узнаем,
оказался совершенно прав. Несмотря на то, что мысль о капитане Маклеллане
еще какое-то время не оставляла его, как только он прибыл домой, голос
жены отвлек его от тревожных сомнений и склонил к более разумному, хотя и
менее патриотическому решению: терпеливо ожидать дальнейших событий. А то
обстоятельство, что индейцы сдержали слово и вскоре прислали тяжелый узел
с фланелью, детской одеждой из калико и туфельками, немало способствовало
его успокоению.
В последующие дни наш капитан вошел в колею своей обычной жизни и не
терзался никакими опасениями. В конце концов, недавние события не такая уж
редкость в здешних местах. Да и недосуг ему ломать голову, когда дома
мал-мала меньше, а в поле и на подворье полно работы, да еще и гостям
прислуживать надо. Через несколько недель он испытал новое облегчение,
узнав, что гроза хоть и разразилась, но, по счастью, снесла головы не его
согражданам, а краснокожим из племени чокто, которые живут близ Миссисипи,
- это они подверглись нападению племенного союза криков. Дочитав газетное
сообщение, капитан даже повеселел:
- Пусть себе краснокожие ломают друг другу шеи! Тем меньше будет
работы нам.
К его огорчению, центральное правительство придерживалось на подобные
вещи иных взглядов и приложило немало усилий к замирению обоих племен.
Наш капитан по-прежнему торговал ромом и виски, прибирал к рукам
шкуры бобров и оленей. А в дальнейшей его жизни, кроме ежегодного
прибавления семейства, ничего примечательного не происходило.
С тех пор миновало почти семь лет. Обе придорожные хижины-клетушки
превратились за это время в довольно вместительный дом, из коего
открывался чудесный вид на пышную зелень убегающей за горизонт долины
Кусы. Берега ее успели покрыться аккуратными штрихами цветущих плантаций,
от всей картины веяло покоем и благоденствием, а капитан со временем стал
в своей округе значительной персоной.
Погожим летним вечером он сидел за ужином в компании гостей и
домочадцев: собрались, если судить по обилию блюд, по какому-то
торжественному случаю. На столе уместился весь набор местных деликатесов,
которыми, однако, не побрезговал бы и настоящий гурман. Дикие индейки,
медвежьи окорока, фазаны, перепелки, филе из оленины, разнообразная
выпечка и варенье, - от всего этого просто глаза разбегались.
Во главе стола сидел худощавый молодой человек. Бледное лицо и глаза,
горящие восторгом благочестия, выдавали в нем методистского проповедника,
который не щадил своих сил на распространение евангелистских истин и на
учительство как в религиозном, так и в светском смысле этого слова. За два
года своей миссии этот неистовый поборник веры провел по четыре месяца в
каждом из трех главных племен криков. Свой долг он считал исполненным и
был готов благословить своих соседей и сограждан, а затем навсегда
покинуть индейское поселение Куса.
Рядом с ним сидела девочка, которая в ту далекую зиму столь необычным
образом вошла в семейство капитана. Ее детские черты отличались какой-то
особенной нежностью и несомненным благородством, а глаза - удивительной
смышленостью. Они грустно смотрели на проповедника и, казалось, не могли
оторваться от его изможденного чахоточного лица. И сам он был очарован
милым созданием и увлечен беседой с девочкой больше, чем яствами. Уже не
раз порывался он произнести речь, но Джон Коупленд все время почему-то
перебивал его. Вероятно, у капитана что-то было на уме. Наконец, он сделал
девочке знак, и она вместе с подружкой покинула комнату.
- Вы, я вижу, и слышать не желаете о моем предложении, капитан, -
начал проповедник. - Не могу выразить, как тронуло мое сердце это бедное
создание. Вот уже четыре месяца, с тех пор как она стала посещать мою
школу, меня мучит судьба ребенка. Расстаться с ней будет для меня поистине
тяжелым испытанием. Я бы хотел взять на себя заботу о девочке.
- Все верно, - согласился капитан, - но индеец-то каждый год
аккуратно переправляет меха за ее содержание, да и одежонку присылает. Вы
же видели, платье на ней не из худших. Он, конечно, краснокожий, но над
его собственностью я не властен.
- И больше вы ничего не слыхали о нем?
- Я видел его дважды, - сказал капитан тоном, по которому можно было
понять, что это для него не самая приятная тема. - И всякий раз он был
закутан в свое синее одеяло. В третий раз я видел его лицо. Правда,
издалека, и упаси меня Бог от таких встреч. Эх, если бы не бабье
любопытство... - продолжал он, выразительно взглянув на жену. - Я
собирался в верховья, к полковнику Хокинсу, поговорить о девочке, а может,
и дать объявление в газетах. Но какой бы дорогой я не поехал: вниз ли к
Нью-Орлеану, вверх ли к Нашвиллу, - а о моих планах не знала ни одна душа,
кроме супруги, - краснокожий уже подстерегал меня. Он дал мне проехать
миль сорок на пути в Миллиджвилл и пристрелил моего коня, как собаку. Да,
недешево обошлось мне любопытство миссис Коупленд...
- И ни один из индейцев так и не приоткрыл завесу тайны? Вы говорили,
он сам повесил на шею ребенка коралловое ожерелье. Может быть, это тайный
знак?
- По правде говоря, чем меньше об этом болтаешь, тем лучше. Девочка -
француженка или испанка. Это уж точно. А если вам не терпится узнать
побольше, воспользуйтесь удобным случаем. Вон там, в сарае, храпит один
краснокожий.
- Я должен его увидеть, - сказал проповедник, вставая со стаканом
рома в руке и не обращая внимания на осуждающий взгляд капитана.
Индеец, распластавшись на соломе, спал глубоким сном. Рядом лежал
карабин. Но не успел миссионер приблизиться к спящему, как тот открыл
глаза и вскочил на ноги.
Проповедник сделал знак индейцу следовать за ним и, взяв на руки
девочку, запечатлел на ее лбу нежный поцелуй. Индеец метнул быстрый взгляд
на девочку, впился глазами в коралловое ожерелье и вдруг задрожал, точно в
лихорадке. Он медленно попятился и, издав вдруг дикий вопль, стрелой
перелетел через кусты. Через несколько секунд он уже скрылся в лесу.
Озадаченный миссионер вернулся в дом.
- Ну и как? - спросил капитан, нахмурившись. - Не пропал интерес к
девочке?
- Разумеется, нет. Если вы не против, я поговорю с агентом.
- Ну уж нет! Я-то как раз против, - сухо ответил капитан. - Я должен
сдержать слово, по крайней мере, пока я здесь. Правда, мое пребывание в
Кусе слишком затянулось. Я мечтаю о более спокойном месте. Если не
ошибаюсь, крики опять зашевелились. А это, поверьте, предвещает грозу.
Говорят, вождь окони снова вступил в союз со страшным Текумсе. А два этих
дьявола вместе могут весь мир спалить. Вот когда я буду уже внизу, в
Миссисипи, - слава Богу, эти места принадлежат нам, а не жалким испанцам,
- можете делать все, что вам вздумается.
- Еще бы! - вмешалась хозяйка. - Бедная девочка! Не годится она для
нашей работы. Уж такая, право, неловкая, будто невесть где и родилась. Ей
бы лучше шитьем заниматься или еще каким рукоделием да в школу ходить.
Шьет она отменно, а пишет - не хуже учителя.
Добрая женщина долго еще распространялась бы о талантах своей
молочной дочери, если бы из сада не донесся крик, а через несколько
мгновений в комнату не вбежала бледная как полотно девочка. Ее била дрожь.
Малютка бросилась к проповеднику, с плачем упала перед ним и обхватила
ручонками его колени.
Страх, охвативший ребенка, поверг в смятение всех присутствующих.
Когда же сквозь плач ей удалось выкрикнуть: "Он там!" - все уставились на
дверь и, раскрыв рот, опустились на стулья.
На пороге стоял поджарый, огромного роста индеец. Он окинул комнату
своим цепким взглядом и подвинул себе стул. Судя по облачению, это был
вождь высшего ранга. Его фигура, обтесанная суровой жизнью, казалась
поистине исполинской и таила в себе невероятную силу. Шея и голые руки
были перевиты ремнями мышц. Но самое сильное впечатление производила
голова, по древнему обычаю мико увенчанная диадемой из перьев. Узкий лоб,
резкие бугры скул, образующие две глубокие складки, в коих прятались
тонкие, как лезвия, губы. Одежда его состояла из подобия жилета дубленой
оленьей кожи, полностью закрывавшей широкую грудь, и пестрого поясного
платка, стянутого ремнем с вампумом и не доходившего ему до колен.
Мокасины были богато изукрашены. В правой руке индеец держал карабин, за
поясом боевой нож.
- Токеа! - воскликнул миссионер.
Хозяин хотел было поднести к губам стакан виски, но как только
услышал имя индейца, жажда у него моментально пропала, это было имя
злейшего врага белых. Капитан осторожно поставил стакан и принялся во все
глаза разглядывать вождя.
- Шесть лет и шесть зим прошло с тех пор, как мико окони оставил свою
дочь у бледнолицего брата, - сказал индеец. - Мико явился за тем, чтобы
взять ее в свой вигвам.
- Стало быть, это вы в ту неспокойную ночку принесли нам Белую Розу?
Так называет ее наш проповедник. Почему же вы сразу не открыли свое имя? И
почему не забрали ее раньше? Она доставила нам немало тревожных часов. А
если бы девочка пропала?
- Бледнолицым не надо от краснокожих нечего, кроме звериных шкур и
земельных владений. Станут они думать о каком-то вожде, - с горечью и
презрением усмехнулся индеец. - Но если бы девочка потерялась, ваши дети
поплатились бы за это головами! А теперь краснокожий вождь возьмет то, что
ему принадлежит.
- Неужели вы имеете в виду Розу, ведь ее родителей вы, скорее всего,
убили?! - воскликнул миссионер с такой неожиданной отвагой, что заставил
хозяина дома струхнуть.
Индеец полоснул проповедника презрительным взглядом.
- А где была бы сейчас Роза, если бы Токеа не перехватил руку,
готовую размозжить череп девочки о ствол кедра? Кто ходил ради нее на
охоту, когда она еще ползала на четвереньках? Кто посылал ей меха,
отказывая себе в пище? Отойди, песье племя! Язык твой проворен, но сердце
глухо. Ты убеждаешь нас любить ближних, а эти ближние отнимают у нас
добычу, скот, землю и гонят в бесплодную пустыню.
- Но не станет же мико окони отрывать девочку от добрых людей,
заменивших ей родителей? - возразил неустрашимый миссионер. - Белый отец,
наверно, крепко рассердится. Он бы охотно за все заплатил!
- Нет надобности, - вмешалась миссис Коупленд. - Мы вырастили ее без
всякой платы. Там, где дюжина едоков, можно прокормить и тринадцатого.
- Ясное дело, - произнес капитан не столь энергично и тут же осекся,
ибо индеец надменным жестом приказал ему помолчать.
- Мико окони никогда больше не увидит Белого отца. Тропа мико долгая,
а сердце хочет свободы. Он будет искать свою тропу там, где не ступала
нога бледнолицых. Ему нужна его дочь. Она будет варить ему дичь и шить для
него одежду.
