защитой местных властей, представляемой так называемыми агентами
ближайшего гарнизона. Коупленд переселился сюда из восточной Джорджии. На
новом месте семья его стала больше на двух отпрысков, а состояние
увеличилось раз в двадцать. Ему, мужчине, еще не достигшему сорока лет,
удалось обрести то, что в простонародье именуется достатком. И хотя все
его помыслы были направлены на выгодную куплю-продажу шкур, добываемых
индейцами, Джон Коупленд не был лишен смутного, почти инстинктивного, но
тем более непосредственного и сильного чувства долга, которое вполне могло
подвинуть его на жертву шкурных интересов, если бы на карту было
поставлено благополучие его страны или рассеянных по лесам сограждан.
Взаимоотношения поселенцев с их дикими соседями всегда были напряженными,
хотя с годами крики как будто научились ладить с жителями штата Джорджия.
Краснокожие не только оказывали всяческие почести эмиссарам центрального
правительства и тем самым признавали Большого белого отца, как называли
они президента Соединенных Штатов, но даже выказывали готовность принять
те новшества, которые предлагали американцы для воспитания гражданской и
моральной культуры индейцев. Однако, несмотря на эти добрые знаки было
немало трений, которые не могли не стать семенами будущей или уже
назревающей распри, - они не укрывались от острого взгляда нашего
капитана.
Всевозможные мирные договоры, навязанные индейцам, мало-помалу
оставили их без лучшей части исконных владений. А владения эти некогда
простирались едва ли не на всю Джорджию и Флориду, равно как и на нынешние
Алабаму и Миссисипи. Свою уступку крики восприняли довольно спокойно, хотя
нисколько не заблуждались насчет грабительских намерений белых. Они
тешились надеждой на мирную и свободную от опеки цивилизаторов жизнь хотя
бы в тех пределах, на которые согласились. Какое-то время, особенно в годы
войны за независимость и еще десятилетие спустя, их действительно не
трогали. Жители Джорджии, будучи не в силах отражать внешнего врага и
одновременно возделывать собственные поля, благоразумно рассудили индейцев
покуда не тревожить. Но восемнадцать лет, протекшие со времени окончания
войны, постепенно залечили глубокие раны, нанесенные этому штату. У
населения, возросшего чуть ли не вдвое, соответственно разыгрался аппетит,
возбуждаемый благодатными землями. Предприимчивая молодежь с жадной тоской
взирала на долины, бугрившиеся ореховыми и кленовыми рощами, на
великолепие зеленых просторов, среди которых несли свои воды Куса и Окони.
Долго наслаждаться покоем суждено не было. На земле индейцев все чаще
стали появляться поселенцы с повозками и табунами, с женами и детьми,
скотиной и скарбом. Они подыскивали себе лучшие земли, даже не вспоминая о
правовых обязательствах и соглашениях. За несколько месяцев до описанного
нами ночного происшествия как раз и произошла стычка, вызванная бесправием
коренного населения. Индейцы попытались защитить свои владения на берегах
Окони. И хотя конфликт при посредстве центральной администрации был
улажен, в сердце краснокожего племени осталось ядовитое жало.
Тот самый вождь криков, который поддался уговорам и уступил
прекрасный уголок земли, был смешанных кровей, - он был сыном белой
американки. Уже одно это обстоятельство могло лишить его доверия индейцев.
Но произошло наихудшее: у самого сильного племени во главе с потомком
древних мико, или королей окони [мускоги, обитавшие в бассейне реки
Окони], договор отнимал землю и родину. Этот мико снискал славу
заклятейшего врага бледнолицых. Твердость и непримиримость его вошли в
поговорку. Шла молва о его безграничном влиянии на соплеменников и
решающем голосе на совете племен. Теперь все опасались за еще не
отобранные земли.
Капитану, изучившему характер народа, среди которого он жил, было
отчего призадуматься. Зловещая тишина, стоявшая вот уже несколько месяцев,
не предвещала ничего хорошего. События минувшей ночи стали первым сигналом
и совсем лишили его покоя.
2
Первые лучи солнца застали Коупленда за приготовлениями в дорогу. Он
надел штаны, отыскал свои мокасины, приладил к правой ноге ржавую шпору и
сел, наконец, основательно подзакусить.
- Томбу пошли к ирокезам, пусть отвезет шкуры. Ик-Ван пусть пойдет
вниз, к испанцам, он обещал хорошенько их потрясти. Ночью, если я к этому
времени не вернусь, держите ухо востро. Надеюсь, депутат-агент
[правительственный чиновник в США той поры] на месте. Только бы застать
его.
- Когда же ты вернешься? - спросила жена.
- Если бы я знал! Может, пробуду в верховьях денек-другой. Не вернусь
через два дня, ступай к ирокезам. Ты знаешь, они взбунтовались в
Пенсильвании против старика Адамса [Аддамс, Джон (1735-1826); президент
США (1797-1801)]. Черт бы побрал этого тори [заимствованное у англичан
наименование консервативных сил в парламенте]. Если пронюхают краснокожие,
будь уверена, они сумеют воспользоваться заварушкой. И тогда уж доберутся
до нас. На ногу они легки. Нам тоже надо шевелиться, а то через неделю у
них в вигваме будут висеть наши скальпы.
Свое наставление он договаривал уже на ходу, снимая со стены
увесистый бич, которым однажды опрокинул лань. Затем он сунул в карман
камзола массивный пистолет и через полминуты уже был в седле.
Дорога - или, скорее, тропа - вела к жилищу депутата-агента капитана
Маклеллана и поначалу почти терялась в еловом лесу. Земля была покрыта
тонким слоем снега, выпавшего после бури. Глубокая тишина, стройные черные
стволы с темно-зелеными ветвями, белые клочья на них, вспыхивающие
миллионом бриллиантовых искр в лучах восходящего солнца, легкий морозец,
чуть покусывающий кожу, - все это настраивало путника на спокойный лад. Он
даже несколько ослабил поводья, но мысли его все еще были заняты ночным
визитом.
Так ехал он не один час. Плоскогорье незаметно перешло в широкую
долину. В просветах ветвей там и сям замелькали рубленые строеньица. К ним
примыкали картофельные поля и табачные плантации.
Капитан Коупленд подъезжал к Окони. На живописных берегах еще чаще
попадались поселения индейцев. Хижины здесь отличались сравнительно
большими размерами, были окружены надворными постройками и клиньями
возделанной пашни. Встречались даже фруктовые сады. Озирая эти маленькие
хозяйства, капитан Коупленд нахмурился.
"Дернул же черт этого полковника Хокинса привести к индейцам
плотников, кузнецов, ткачей и прочих. Он что? Хочет краснокожих дьяволов
здесь укоренить? А ведь на то похоже, будь он неладен! Они имеют сносные
жилища и ковыряются в земле, как свободные люди. Даже коноплю сеют".
Взгляд его задержался на полоске какого-то огорода, где несколько
девочек весело размахивали у костра охапками конопли.
"Скоро, чего доброго, научатся виски гнать! Ну, тут уж вы хватили
через край, полковник!.. Поживем - увидим. Краснокожий останется
краснокожим. Скорее я своего негра отмою добела, чем эти подлые души
станут порядочными людьми".
Читатель, вероятно, уже догадался, что взгляды капитана Коупленда
значительно расходились с филантропическими устремлениями полковника
Хокинса. И надобно заметить, что взгляды эти начинали прививаться не
только в среде скупщиков, но и в массе всего белого населения южных
штатов. Уже в те давние времена вошло в обычай враждебно коситься на
законных владельцев этой земли, третировать их как человеческие отбросы и
уповать на скорое от них избавление. Господствовало упорное нежелание
признавать их успехи в земледелии и ремеслах именно потому, что индейцы
собирались узаконить свое проживание на исконной земле.
Капитан придерживался общего мнения, которое довольно точно отражало
интересы белых пришельцев. Полковник Хокинс, естественно, не мог возбудить
симпатий человека, в натуре которого доброе уживалось с дурным, а дурное
проявлялось и в ненависти к краснокожей расе. Индеец, по его словам, был
ему противнее хорька.
Миновав примерно двадцать миль пути, он въехал на покатый склон, с
которого, если оглянуться, открывался широкий обзор долины. Капитан еще
раз бросил взгляд на великолепный ландшафт, как бы укрепляя себя в своем
ожесточении, пришпорил коня и пустил его галопом через густой кустарник.
Раскидистые ветви хлестали по лицу. В который раз стряхивал он с себя
снег, осыпавшийся с кустов, как вдруг уловил шорох, не на шутку его
настороживший. Он замер: взгляд его серых глаз скользнул по зарослям
лавра, и конь попятился. Одной рукой капитан нащупывал пистолет, другой,
сжимая бич, готовился нанести удар притаившемуся недругу.
"Бьюсь об заклад, они напали на мой след. Какого черта я не выехал
вчера?"
Он явно опоздал. Едва успел капитан договорить последние слова, как
ветви раздвинулись, и перед ним выросла поистине великанская фигура. Конь
резко отпрянул, и всадник чуть не вылетел из седла. На его пути стоял
вчерашний гость - вождь индейцев. Голова его была все еще перевязана
платком, закрывающим один глаз, в то время как другой, до жути
неподвижный, с уничтожающим презрением уставился на капитана.
- Великий воин, - начал вождь после томительного молчания, - потратил
слова на пса, бросающего семена сорных злаков на тропу бледнолицых и
краснокожих. Сосчитал ли он головы тех, кто остался в его вигваме? Не
найдет ли он, когда возвратиться от бледнолицего агента, свой вигвам
пустым? А кожу с черепов своих родичей высушенной на костре краснокожих?
Грубый презрительный хохот грянул из зарослей, и тут же рядом с
вождем появились два ряда индейцев свирепого вида.
Самообладание - одно из благоприобретенных достоинств многих лесных
поселенцев, кое-чему научившихся за два года общения с индейцами. С миной
наивного недоумения, каковая не всегда дается и самому искусному
дипломату, капитан возразил:
- А что тут особенного? Разве порядочному человеку возбраняется
съездить за парой локтей фланели, если уж большой вождь принес нам голое
дитя, как какой-нибудь...
"Разбойник", - вертелось на языке к Коупленда, но он вовремя
спохватился.
- Дочь воина нуждается в одежде?
- Ничего себе! - все с той же придурковатой наивностью сказал
капитан. - У моей Бетти всего одно платье, да и то оно нужно ей самой.
Ставлю джилль [мера объема жидкости, равная 0,118 л] виски, если бедняжка
не замерзнет к моему приезду.
- Краснокожий воин пришлет одежду, - ответил вождь и, повернувшись к
одному из индейцев, прошептал ему на ухо несколько слов, после чего тот
мигом исчез в зарослях.
- Что ж, если вы избавите меня от этой заботы, я сэкономлю и силы и
деньги. Не забудьте также про туфельки и чулочки. Или мокасины, это уж как
вам понравится, - сказал капитан, поворачивая коня.
Индеец сделал знак, повелевающий задержаться.
- В лесу много троп, а язык бледнолицего раздвоен. Но глаза и уши
краснокожего вождя всегда открыты. Ни один бледнолицый не пройдет по этим
тропам краснокожих воинов. А если он все же пройдет, то они снимут кожу с
его головы и голов его людей.
- Ну уж дудки! - засмеялся капитан. - У вас есть чем заняться, помимо
наших бедных голов: покупать ром, добывать меха и много чего другого!
- Бледнолицый дает ром, чтобы обманывать краснокожего и отнимать у
него силу. Но он не увидит никого, кроме своих родичей, пока не сменятся
три луны. Да пусть не забудет держать язык за зубами.
Индеец повернулся к нему спиной и пропал в зарослях. А наш капитан,
