зелье начнет действовать - возлюбите их! Если этого не произойдет, все
будет потеряно.
Я был оскорблен тем, что он предупреждает меня об этом.
42
Перед заходом солнца к нам пришли десять туземцев и повели нас в лес
к востоку от деревни. Среди них были трое старейшин, двое неизвестных нам
стариков, а также двое юношей и три женщины. Одна из них была красивой
девушкой, другая - некрасивой, а третья - почти старухой. Проводник с нами
не пошел. Я не знаю, то ли его не пригласили, то ли он просто не хотел
участвовать в этой церемонии.
Мы прошли весьма приличное расстояние. Уже не было слышно ни детских
криков из деревни, ни лая собак. Остановились мы на уединенной поляне, где
в пять рядов, образуя пятиугольный амфитеатр, стояли скамейки из
обструганных бревен. Посреди поляны располагался обмазанный глиной очаг,
рядом с которым была сложена огромная груда хвороста. Как только мы
прибыли, двое юношей начали разводить огонь. Поодаль я увидел еще одну
выложенную глиной яму, ширина которой была вдвое больше ширины плеч
крупного мужчины. Она уходила под землю под углом, похоже, на немалую
глубину. Создавалось впечатление, что это туннель, открывающий доступ к
глубинам планеты. При свете костра я попытался заглянуть в эту яму с того
места, где сидел, но не увидел ничего интересного.
Шумарцы жестами показали, где мы должны сесть - у основания
пятиугольника. Некрасивая девушка села рядом с нами. Слева от нас, ближе
ко входу в туннель, расположились трое старейших. Справа, у очага, сели
старуха и один из стариков. Другой старик и красивая девушка ушли к
дальнему левому углу. К тому времени, когда мы все расселись, ночь
полностью вступила в свои права. Шумарцы разделись догола, и поняв, что
они ждут от нас того же, мы последовали их примеру. По сигналу одного из
старейшин красавица встала, подошла к костру, засунула в него длинный сук
и подождала, пока он не загорелся, как факел. Затем, подойдя к туннелю,
она высоко подняла факел и стала осторожно спускаться в него. Вскоре
девушка с факелом совершенно исчезла из вида. Еще некоторое время огонь
можно было разглядеть, но вскоре и он исчез. Из отверстия повалил густой
темный дым. Затем девушка появилась, но уже без факела. В одной руке она
несла красный горшок с толстым ободом, в другой - продолговатую бутыль из
зеленого стекла. Двое стариков - высших жрецов? - поднялись со своих
скамеек и приняли эти предметы. Затем они начали причитать без всякой
мелодии, а один из них, запустив руку в горшок, набрал пригоршню белого
порошка - наркотика? - и высыпал его в бутыль. Другой старик стал
торжественно трясти бутылку, очевидно, чтобы порошок быстрее растворился.
Тем временем старуха - жрица? - распростерлась у входа в туннель и стала
распевать слова какого-то гимна, а двое юношей принялись добавлять хворост
в огонь. Моление длилось довольно долго. Девушка, которая опускалась в
туннель, - стройная, с высокой грудью, с длинными шелковистыми
красно-коричневыми волосами - взяла бутыль у старика и перенесла ее на
нашу сторону костра, где некрасивая девушка, выступив вперед, почтительно
приняла сосуд двумя руками и торжественно понесла его к трем старейшинам.
Теперь уже и они стали бормотать что-то нараспев. То, что я считал
ритуалом Представления Бутыли, продолжалось и продолжалось. Сначала я был
очарован этим обрядом, восхищаясь необычностью церемонии, но вскоре мне
стало скучно и я стал развлекать себя, пытаясь понять религиозный смысл
того, что происходило на моих глазах. Туннель, решил я, символизирует вход
в чрево Матери-Земли, питающей корни, из которых получают порошок. Я
придумывал тщательно разработанные метафорические объяснения, связанные с
культом материнства, символическое значение опускания факела в чрево
матери-земли, присутствие некрасивой и красивой девушек, очевидно, должно
было символизировать универсальность женских качеств, двое юношей -
мужское начало и так далее. Все это, конечно, было чепухой, но - так я
думал - выстраивалось в довольно стройную систему, созданную в воображении
такого чиновника, как я, не обладающего особыми интеллектуальными
способностями. Все удовольствия, которые доставляли мне мои размышления,
внезапно испарились, когда я осознал, насколько я снисходительно отношусь
к туземцам.
Я смотрел на шумарцев как на своеобразных дикарей, чьи гимны и
ритуалы не имели не только эстетической ценности, но и не могли содержать
в себе что-либо серьезного. Кто я такой, чтобы так высокомерно относиться
к этим людям? Меня никто сюда не звал, я сам пришел вымаливать снадобье,
которого так жаждала моя душа. Так кто же из нас был выше? Я обвинил себя
в снобизме. Возлюби. Отбрось извращенные логические построения. Прими
участие в их ритуале, если способен, и, по крайней мере, не показывай
внешне ни малейшего пренебрежения к ним, не презирай их. Нельзя презирать
их. Возлюби! Теперь снадобье пили старейшины, возвращая бутыль некрасивой
девушке, которая, когда все трое сделали по глотку, пошла по кругу,
сначала поднеся бутыль старику, затем старухе, потом красивой девушке,
затем двоим юношам и, наконец, Швейцу и мне. Она улыбнулась мне,
протягивая бутылку. В прыгающих отблесках костра она вдруг показалась мне
красивой. В бутылке было теплое тягучее вино. Я чуть не захлебнулся, когда
сделал первый глоток, но все же выпил. Лекарство потекло мне в желудок и
оттуда дальше... в мою душу.
43
Мы все стали единым существом, десять местных жителей и нас двое.
Сначала появилось необычное ощущение легкости, обострилось восприятие,
пропало чувство опоры, возникли видения небесного света, послышались
сверхъестественные звуки. Затем стало заметным биение других сердец и
телесные ритмы, удвоение, умножение сознания. После этого растворились
наши "я", существовавшие в отдельности, и мы стали единым организмом с
двенадцатью личностями. Я погрузился в море душ и пропал как
индивидуальность. Я уже не мог определить, кто я, был ли я Кинналлом,
сыном септарха, или Швейцем, человеком со старой Земли, или старейшинами,
а может быть, жрецами, или кем-либо еще, ибо все они были смешаны во мне
самым невероятным образом, а я в них. И море душ было морем любви. А разве
могло быть иначе? Мы были всеми и каждым из нас. Любовь к самим себе
связывала нас друг с другом, каждого со всеми. Любовь к себе - это любовь
к другим. Любовь к другим - это любовь к себе. И я любил! Я лучше, чем
когда-либо, понимал, почему Швейц сказал "я люблю вас", когда мы впервые
очнулись от действия снадобья - эту странную фразу, столь непристойную на
Борсене, столь нелепую в любом случае в разговоре мужчины с мужчиной.
Я говорил десяти шумарцам "я люблю вас", хотя и не произносил ни
слова, ибо у меня не было слов, которые они могли понять. Но даже если бы
я произнес это на своем родном языке и они поняли бы их, то они с
негодованием отвергли бы их, эти грязные слова, так как среди моих
соплеменников "я люблю вас" было непристойным выражением, и с этим ничего
нельзя поделать. "Я люблю вас"! И именно это я и имел в виду, и они
принимали мою любовь. Я был их частицей. Я, который совсем недавно
снисходительно смотрел на них как на забавных первобытных людей,
поклоняющихся лесному костру. Благодаря им я ощутил звуки леса и журчание
ручья, милосердную любовь великой Матери-Земле, которая дышала под нашими
ногами и которая вырастила для нас коренья, чтобы мы могли лечить ими свои
разлученные друг с другом души. Я познал, что такое быть шумарцем и жить
простой жизнью в месте слияния двух речушек. Я обнаружил, что можно
обходиться без автомобилей и банков и все же принадлежать к сообществу
цивилизованных людей. Я понял, какими людьми с недоразвитой душой сделали
себя обитатели Велады во имя мнимой своей святости, и насколько
полноценной может быть душа, если следовать образу жизни шумарцев.
Все это пришло ко мне не в словах и не в потоке образов, а скорее во
внезапно обретенном понимании, которое снизошло на меня и стало частицей
меня, причем, как это произошло, я не могу ни описать, ни объяснить. Я
слышу, как вы сейчас говорите, что я, должно быть либо лгу, либо поленился
более подробно описать все, что испытал. Но поймите, не все можно изложить
словами, для многого слов нет.
Ведь мне тогда придется говорить обо всем приближенно, с недомолвками
и из самых лучших побуждений можно будет исказить истину. Мне пришлось бы
как-то обозначить мои ощущения словами, расположив их так, насколько
позволяет мне мое искусство рассказчика, а вы затем должны будете
превращать мои слова в какую-либо систему ощущений, привычную для вас.
Однако на каждой стадии такой передачи будет понижаться острота
ощущений, и то, что вам останется, станет всего лишь бледной тенью
испытанного мною во время душевного очищения в Шумаре. Поэтому как я могу
все это вам объяснить? Мы растворились друг в друге, растворились в море
любви, мы, не знавшие языка друг друга, пришли к полному и всеобщему
взаимопониманию наших обычно обособленных душ.
Когда действие снадобья прекратилось, частица меня осталась в них, а
частица их - во мне. Если вы захотите заглянуть в свою душу, если вы
захотите вкусить любви в первый раз за всю свою жизнь, то я могу сказать
лишь одно: не ищите объяснений в красиво выстроенных словах, приложитесь
губами к напитку с порошком. Приложитесь губами...
44
Мы выдержали испытание. Они дадут нам то, что мы хотели. После
причастия любовью наступило время торговли. Мы вернулись в деревню, и
утром наши носильщики вынесли наши сундуки с товарами для обмена, а
старейшины принесли три толстых глиняных кувшина, в которых, очевидно, был
необходимый нам порошок. И мы сложили большую кипу ножей, зеркал и
зажигалок, а они тщательно отмерили порошок из двух кувшинов в третий.
Обменом распоряжался Швейц. От проводника, приведшего нас с побережья,
было мало толку, ибо, хоть он и умел говорить на языке старейшин, он
никогда не беседовал с их душами. По сути торги превратились в нечто
противоположное, ибо когда Швейц со счастливой улыбкой добавил в придачу к
нашей цене несколько безделушек, старейшины ответили ему тем, что отсыпали
еще порошка в наш кувшин. Торги превратились в состязание щедрости и в
конце концов мы отдали все, что было у нас, оставив только несколько
предметов для подарков нашему проводнику и носильщикам. Туземцы же отдали
нам столько этого чудесного порошка, что его вполне могло хватить на
тысячи мозгов.
Когда мы вернулись в бухту, капитан Криш уже ожидал нас.
- Видно, торговля была довольно успешной? - спросил он.
- Разве это столь очевидно? - удивился я.
- Вы были в смятении, когда прибыли сюда. Отсюда же вы уезжаете с
улыбками на лице! Разве не очевидно, что торговля была удачной?
В первый же вечер нашего обратного плавания в Маннеран Швейц
пригласил меня в свою каюту. Он вытащил кувшин с порошком и взломал
печать. Я смотрел, как он осторожно пересыпает порошок в небольшие пакеты,
примерно такие же, как первый, в котором находилась первая моя порция. Он
работал молча, почти не глядя на меня и заполнил пакетов
семьдесят-восемьдесят. Закончив расфасовку, он отсчитал дюжину пакетов и
отодвинул их в сторону. Указывая на оставшиеся, он сказал:
- Это для вас. Спрячьте их хорошенько среди багажа, если не хотите
