состояние в валюте Саллы. Герцог Смор прямо с себя снял несколько колец и
кулон, чтобы я не выглядел нищим у себя на родине. Маркиз Войн подарил мне
кинжал, рукоятка которого была украшена драгоценными камнями. Михан обещал
поговорить с Сегвордом Хелаламом и рассказать ему подробности моего
падения. Михан был уверен, что Сегворд отнесется к этому с сочувствием и
сможет своим влиянием защитить моих сыновей, чтобы на них не пали грехи,
совершенные их отцом.
Позже, глубокой ночью, ко мне пришел герцог Шумарский и вручил
небольшую инкрустированную бриллиантами шкатулку из чистого золота, в
каких обычно хранят лекарство.
- Осторожно откройте ее, - ответил он на мой немой вопрос.
Я открыл и обнаружил, что она до краев наполнена белым порошком. В
изумлении я спросил у него, как ему удалось раздобыть такое богатство?
Герцог рассказал, что недавно тайно посылал своих слуг в Шумар, которые
вернулись с небольшим запасом порошка. Он заверял меня, что у него есть
еще, но я был уверен: он отдал мне все.
- Вы отправляетесь через час, - сказал мне герцог, обрывая поток моих
благодарностей.
Я попросил, чтобы мне позволили позвонить по телефону.
- Сегворд сам объяснит вашей жене, в чем дело, - покачал головой
герцог.
- Мне нужно позвонить не жене, а названой сестре. Больше не
представится возможности проститься с нею.
Герцог понял, что меня мучило: он знал о моей любви. Но он не мог
даровать мне этот звонок. Линии связи могли прослушиваться. Никто не
должен знать, что в эту ночь я находился в доме герцога, поэтому я не стал
настаивать. Позвонить Халум я мог бы завтра из Саллы, когда буду в
безопасности.
Час отъезда наступил быстро. Мои друзья уже разошлись. Герцог один
вывел меня из дома. Нас ждал его великолепный лимузин, окруженный
телохранителями на мотоциклах. Герцог обнял меня. Я залез в машину и
откинулся на спинку сиденья, чтобы скрыть свое лицо за занавесками.
Водитель поднял поляризованные стекла, и машина плавно покатилась, набирая
скорость.
Казалось, мы целый час ехали к главным воротам имения герцога. Затем
мы выехали на шоссе. Я сидел как каменный, совсем не думая о произошедшем.
Наш путь лежал на север. Мы ехали очень быстро: солнце еще не взошло,
когда мы въехали в имение маркиза Война, находившееся у границы с Саллой.
Внезапно густые заросли расступились, и я увидел берега реки Войн. Машина
остановилась. Какие-то люди в темных одеждах помогли мне выбраться из нее,
будто я был калекой, и повели к длинному узкому причалу, едва различимому
в утреннем тумане, окутавшем реку. Я сел в очень маленькую лодку, однако
она быстро помчалась по бурлящим водам широкого Война. Я все еще не
понимал трагизма своего нового положения. Муки пришли со временем.
Приближалась заря. Я увидел причал на поросшем травой берегу. Скорее
всего это был личный причал какого-то аристократа. Только теперь я
почувствовал тревогу. Через мгновение я ступлю на землю Саллы. В каком же
месте? Как мне добраться до жилых районов? Я же не мальчишка, чтобы
просить водителей проходящих грузовиков подвести меня.
Но оказывается, все было устроено моими друзьями. Как только лодка
уткнулась в дерево причала, передо мной выросла возникла какая-то фигура и
протянула руку. Ноим! Он помог мне взобраться на причал и крепко обнял.
- Я знал, что это рано или поздно случится, - прошептал он. - Я очень
рад, что ты будешь со мной.
Расчувствовавшись, он в первый раз за все время нашего знакомства
отбросил вежливое обращение и обратился ко мне со словом "я"!
60
Около полудня я позвонил из имения Ноима в юго-западной Салле герцогу
Шумарскому и сообщил о благополучном прибытии. Разумеется, именно он
попросил Ноима встретить меня на границе. Затем я связался с Халум.
Сегворд уже рассказал ей о причинах моего внезапного исчезновения.
- Какая неожиданная для меня новость, - грустно сказала она. - Ты
почему-то никогда не говорил мне об этом снадобье. Ты рисковал всем, лишь
бы пользоваться им, - значит оно играло важную роль в твоей жизни. И ты
все держал в тайне от своей названой сестры?
Я ответил, что если бы я рассказал о своем увлечении снадобьем, то не
удержался бы и предложил попробовать. На это она сказала:
- Разве открыться перед своей сестрой уж такой ужасный грех?
61
Ноим обращался со мной очень приветливо, подчеркивая, что я могу
оставаться у него столько, сколько пожелаю - недели, месяцы и даже годы.
По всей вероятности, моим друзьям в Маннеране со временем удастся
освободить часть моих капиталов, и я смогу купить земли в Салле и зажить
жизнью сельского барона. Или, возможно, Сегворд, герцог Шумарский и другие
влиятельные лица смогут отменить обвинение в мой адрес, и я вернусь в
южную провинцию. Но до тех пор, сказал мне Ноим, его дом будет моим.
Однако я почувствовал некоторую отчужденность в его отношении ко мне.
Казалось, гостеприимство было оказано только из уважения к тем узам,
которые нас связывали. Причину отчужденности я понял только через
несколько дней. Мы сидели после обеда в огромном беломраморном зале для
пиршеств и вспоминали дни нашего детства. Это была основная тема наших
разговоров, намного более безопасная, чем недавние события. Неожиданно
Ноим спросил:
- Известно ли тебе, что это снадобье является причиной кошмаров у
людей?
- Что ты говоришь, Ноим? - изумился я. - О каких кошмарах ты
говоришь? Я ничего не знаю!
- Теперь ты знаешь! После того как мы разделили с тобой это
дьявольское зелье, в течение нескольких недель я просыпался каждое утро в
холодном поту. Мне тогда казалось, что я схожу с ума.
- И что же ты видел в кошмарах?
- Страшные вещи! Когти. Чудовища. Ощущение, что ты не знаешь, кто ты.
Какие-то обрывки мыслей разных людей, переплетающиеся с собственными
мыслями.
Он отхлебнул из бокала вина:
- Позволь тебя спросить, Кинналл. Ты принимаешь порошок ради
удовольствия?
- Нет. Ради знания.
- Знания чего?
- Знания о себе и о других!
- В таком случае, лучше невежество, - он вздрогнул. - Ты знаешь,
Кинналл, твой побратим никогда не был слишком набожным. Он
богохульствовал, он показывал исповедникам язык, он смеялся над легендами
о богах, не так ли? И с помощью этой дряни ты едва не сделал его верующим,
Кинналл! Страх перед тем, что открывает разум, страшно знать, что нет
никакой защиты, что могут проникнуть прямо к тебе в душу и сам ты можешь
сделать это. Такой страх невозможно перенести.
- Невозможно для тебя, - сказал я, - другие же только и мечтают
повторить общение.
- Кажется, было бы лучше для всех придерживаться Завета, - голос
Ноима звучал твердо. - Личность священна. Душа является собственностью
только ее владельца. Обнажать ее - грязное удовольствие.
- Не обнажать, а делиться ею!
- Что, так лучше звучит? - уголки рта Ноима изогнулись в скептической
улыбке. - Что ж, хорошо. Весьма грязное удовольствие делиться ею, Кинналл.
Даже несмотря на то, что мы побратимы. Когда мы расстались, у меня было
такое чувство, будто я весь изгажен. Пыль и грязь на душе. Ты хочешь,
чтобы это случилось с каждым? Чтобы каждый из нас испытывал чувство вины?
- Здесь не может быть такого чувства, Ноим, - вскричал я. - Отдаешь,
воспринимаешь. После этого чувствуешь себя лучше и чище!
- Грязнее!
- Человек становится более сильным, более участливым к другим.
Поговори с теми, кто испытал это, - предложил я.
- Конечно. Когда они будут потоком литься из Маннерана, эти
безземельные беглецы, тогда можно будет спросить у них о красоте и чудесах
самообнажения, извини меня, единения.
Я видел муку в его взгляде. Он все еще хотел любить меня, но
шумарское снадобье показало ему такое о себе и, возможно, обо мне, что
заставляло его ненавидеть человека, давшего ему это зелье. Ноим был одним
из тех, кому необходимы стены. Я не понял тогда этого. Что же я натворил,
превратив своего побратима в своего врага? Если бы могли еще раз
попробовать это снадобье, может быть, для него это стало ясным. Но нет,
надежды на это не было. Ноим напуган взглядом внутрь себя. Я превратил
своего богохульствующего побратима в ярого приверженца Завета. Теперь я
уже ничего не мог изменить.
После некоторого раздумья Ноим произнес:
- Нужно кое-что попросить у тебя, Кинналл.
- Все что угодно!
- Нехорошо чем-то ограничивать гостя. Но если ты привез с собой хоть
грамм этой гадости, если ты прячешь ее где-нибудь у себя - выбрось все,
что есть, понятно? Его не должно быть в этом доме! Тебе понятно, Кинналл?
Выбрось и можешь об этом мне не говорить!
Никогда прежде я не лгал своему побратиму. Никогда!
Ощущая, как усыпанная бриллиантами шкатулка обжигает мне грудь, я
произнес торжественно чеканя каждое слово:
- На этот счет тебе нечего бояться!
62
Несколько дней спустя известие о моем бегстве стало достоянием
жителей Маннерана и Саллы. Все газеты писали обо мне, как о человеке
огромного могущества, связанного узами кровного родства с септархами Саллы
и Глина, который тем не менее посмел нарушить Завет: занялся постыдным
самообнажением. Я не только нарушил моральные нормы, принятые в Маннеране,
но также нарушил законы этой провинции, принимая некое запрещенное
средство, которое разрушает возведенные богами барьеры между душами разных
людей. Злоупотребляя служебным положением, я организовал тайное плавание к
Южному материку (бедный капитан Криш!). Вернувшись с большим количеством
опасного наркотика, я будто бы дьявольскими уловками вынудил женщину,
бывшую у меня на содержании, его попробовать. Потом я начал распространять
зелье среди наиболее значительных представителей аристократии Маннерана,
чьи имена не раскрываются ввиду их чистосердечного раскаяния. Накануне
своего ареста я бежал в Саллу, и потому скатертью мне дорога! Если же я
попытаюсь вернуться в Маннеран, то буду непременно арестован. Тем временем
в Маннеран-Сити состоится заочный процесс, и в приговоре суда не
приходится сомневаться.
Поскольку государству был нанесен огромный вред в виде подрыва основы
общественной стабильности, с меня взыскивается штраф в размере всех моих
земель и собственности, исключая только часть, необходимую для поддержания
жизни ни в чем не повинных жены и детей. (Значит, Сегвор Хелалам все же
добился своего!) Чтобы мои высокородные дети не могли перевести семейный
капитал в Саллу, на все, чем я владел, наложен арест до Верховного Суда.
Все сделано по Закону. Пусть остерегаются все желающие стать
самообнажающимся чудовищем!
63
Я не скрывался: у меня теперь не было причин бояться ревности своего
царственного братца. Стиррон, мальчишкой возведенный на престол, раньше
мог бы решиться на мое физическое уничтожение, но сейчас, когда он стоял у
власти целых семнадцать лет! Нет, это невозможно. Стиррон уже давно
утвердился в Салле, сейчас он является неотъемлемой частью существования
каждого и всеми любим. А я чужеземец, меня едва помнят старики и совсем не
знают молодые. К тому же я говорю сейчас с маннеранским акцентом и в этой
провинции публично заклеймен позором самообнажения! Если бы я даже задумал
свергнуть Стиррона, где бы я нашел помощников?
По правде говоря, я очень хотел повидаться с братом. В тяжелые
времена всегда обращаются к товарищам былых дней. Ноим чуждался меня, а
