ввергнуть его в огонь.
(3) И все же, насколько возможно, будем избегать не только опаснос-
тей, но и неудобств и скроемся под надежной защитой, исподволь обдумав,
как можно прогнать то, что внушает страх. Таких вещей три, если я не
ошибаюсь: мы боимся бедности, боимся болезней, боимся насилия тех, кто
могущественней нас. (4) В наибольший трепет приводит нас то, чем грозит
чужое могущество: ведь такая беда приходит с великим шумом и смятением.
Названные мною естественные невзгоды - бедность и болезни - подкрадыва-
ются втихомолку, не внушая ужаса ни слуху, ни зрению, зато у третьей бе-
ды пышная свита: она приходит с мечами и факелами, с цепями и зверьми,
натравив их стаю на нашу плоть. (5) Вспомни тут же и о темницах, и о
крестах, и о дыбе, и о крюке, и о том, как выходит через рот насквозь
пропоровший человека кол, как разрывают тело мчащиеся в разные стороны
колесницы, как напитывают горючей смолой тунику из горючей ткани, - сло-
вом, обо всем, что выдумала жестокость. (6) Так нечего и удивляться, ес-
ли сильнее всего ужас перед бедствием, столь многоликим и так страшно
оснащенным. Как палач, чем больше он выложит орудий, тем большего дос-
тигнет, ибо один их вид побеждает даже способного вытерпеть пытку, - так
нашу душу легче всего подчиняет и усмиряет та угроза, которой есть что
показать. Ведь и остальные напасти не менее тяжелы - я имею в виду голод
и жажду, и нагноения в груди, и лихорадку, иссушающую внутренности, - но
они скрыты, им нечем грозить издали, нечего выставлять напоказ. А тут,
как в большой войне, побеждает внушительность вида и снаряжения.
(7) Постараемся поэтому никого больно не задевать. Иногда нам следует
бояться народа, иногда, если порядки в государстве таковы, что
большинство дел проводится через сенат, тех сенаторов, что в милости,
иногда же - тех людей, кому на погибель народу отдана власть над наро-
дом. Сделать всех этих людей друзьями слишком хлопотно - довольно и то-
го, чтобы они не были тебе врагами. Поэтому никогда мудрец не станет
гневить власть имущих, - наоборот, он будет уклоняться от их гнева, как
мореход от бури. (8) Ты, когда ехал в Сицилию, пересек пролив. Неосто-
рожный кормчий пренебрег угрозами южного ветра, от которого становится
опасным завиваемое воронками Сицилийское море, и направился не к левому
берегу, а к тому, близ которого бушует водоворот Харибды1. Зато более
осмотрительный кормчий спросит знающих эти места людей, силен ли прибой
и не предвещают ли чего облака, - и держит путь подальше от мест, стя-
жавших дурную славу из-за водоворотов. То же сделает и мудрый: опасного
властителя он избегает, но прежде всего стараясь избегать его незаметно.
Один из залогов безопасности - в том, чтобы не стремиться к ней открыто:
ведь от чего мы держимся дальше, то осуждаем. (9) Еще следует нам обду-
мать, как обезопасить себя от черни. Тут первое дело - не желать того же
самого: где соперничество - там и разлад. Во-вторых, пусть не будет у
нас ничего такого, что злоумышляющему было бы выгодно отнять: пусть твой
труп не даст богатой добычи. Никто не станет или мало кто станет проли-
вать человеческую кровь ради нее самой. Голого и разбойник пропустит,
бедному и занятая шайкой дорога не опасна. (10) Старинное наставление
называет три вещи, которых надо избегать: это - ненависть, зависть и
презрение. А как этого добиться, научит только мудрость. Тут бывает
трудно соблюсти меру: нужно опасаться, как бы, страшась зависти, не выз-
вать презрения, как бы, не желая, чтобы нас топтали, не дать повода ду-
мать, будто нас можно топ тать. Многим пришлось бояться оттого, что их
можно было бояться. Так что будем умеренны во всем: ведь так же вредно
вызывать презренье, как и подозренье.
(11) Вот и выходит, что нужно обратиться к философии: ведь эти писа-
ния не только для хороших людей, но и для не слишком дурных, все равно
что жреческие повязки2. И публичное красноречие, и все, что волнует на-
род, вызывает вражду, а это занятие, мирное и ни во что не вмешивающее-
ся, никто не презирает, ибо даже у худших из людей его чтят все ис-
кусства. Никогда испорченность не окрепнет настолько, никогда не соста-
вится такого заговора против добродетели, чтобы имя философии перестало
быть чтимым и священным. Впрочем, и философией надо заниматься тихо и
скромно. - (12) "Как так? - спросишь ты. - По-твоему, был скромен в фи-
лософии Марк Катон, который своим приговором положил конец гражданской
войне? Который встал между войсками двух разъяренных вождей?3 Который в
то время, когда одни поносили Цезаря, другие Помпея, нападал на обоих?"
- (13) Но можно поспорить, следовало ли тогда мудрецу вмешиваться в дела
государства. - "Чего хочешь ты, Марк Катон? Ведь не о свободе идет дело:
она давно уже погублена! Вопрос лишь в том. Цезарь или Помпеи завладеет
государством? Но что тебе до их соперничества? Ни одна сторона - не
твоя. Выбор - только из двух властителей. Твое дело, кто победит? Побе-
дить может лучший; одержавший победу не может не быть худшим". - Я беру
только ту роль, которую Катон играл напоследок; но и предшествующие годы
были не таковы, чтобы мудрому допустимо было участвовать в этом разграб-
лении республики. На что, кроме криков и сердитых воплей, был способен
Катон, когда народ, подняв его на руки и осыпав плевками, тащил его вон
с форума, или когда его уводили прямо из сената в темницу?4 (14) Позже
мы увидим, надо ли мудрому зря тратить силы5, а покуда я зову тебя к тем
стоикам, которые, когда их отстранили от государственных дел, не оскорб-
ляли никого из власть имущих, но удалились, чтобы совершенствовать свою
жизнь и создавать законы для рода человеческого. Мудрец не станет нару-
шать общепринятых обычаев и привлекать внимание народа невиданным обра-
зом жизни. - (15) "Ну и что? Неужели будет в безопасности тот, кто сле-
дует этому правилу?" - За это я не могу тебе поручиться, как и за то,
что человек умеренный всегда будет здоров; и все-таки умеренность прино-
сит здоровье. Бывает, что корабль тонет в гавани; что же, по-твоему, мо-
жет случиться в открытом море? Насколько ближе опасность к тому, чья
предприимчивость неугомонна, если праздность не спасает от угроз? Быва-
ет, гибнут и невиновные - кто спорит? - но виноватые - чаще. У бойца ос-
тается сноровка, даже если ему пробили доспехи. (16) Кто мудр, тот во
всем смотрит на замысел, а не на исход. Начало в нашей власти; что вый-
дет, решать фортуне, над собой же я не признаю ее приговора. - "А она
доставит тебе волнения, доставит неприятности". - Но разбойник не казнит
нас, даже когда убивает 6.
(17) Ты уже тянешь руку за ежедневной платой. Сегодня заплачу тебе
золотом; а коль скоро я упомянул о золоте, то узнай, как тебе получить
побольше радости от владения им. "Тот более всех наслаждается бо-
гатством, кто меньше всех в богатствах нуждается". Ты просишь открыть,
чьи &'го слова. Чтобы ты видел мою доброжелательность, я взял за правило
хвалить чужое. И это взято у Эпикура, либо у Метродора, либо у кого-то
еще из их мастерской. (18) Но какая разница, кто сказал? Сказано было
для всех. Кто нуждается в богатствах, тот за них боится, а добро, за ко-
торое тревожишься, радости не приносит. Если же кто хочет что-нибудь к
нему добавить, тот, думая о его умножении, забывает им пользоваться: по-
лучает счета, толчется на торжище, листает календарь - и становится из
хозяина управляющим. Будь здоров.
Письмо XV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) В старину был обычай, сохранившийся вплоть до моего времени, -
начинать письмо словами: "Если ты здоров, это хорошо, а я здоров". Нам
же правильнее сказать: "Если ты занимаешься философией, это хорошо". (2)
Потому что только в ней - здоровье, без нее больна душа, и тело, сколько
бы в нем ни было сил, здорово так же, как у безумных или одержимых. Так
прежде всего заботься о том, настоящем, здоровье, а потом и об этом,
втором, которое недорого тебе обойдется, если захочешь быть здоровым.
Упражняться, чтобы руки стали сильнее, плечи - шире, бока - крепче, -
это, Луцилий, занятие глупое и недостойное образованного человека.
Сколько бы ни удалось тебе накопить жиру и нарастить мышц, все равно ты
не сравняешься ни весом, ни силой с откормленным быком. К тому же груз
плоти, вырастая, угнетает дух и лишает его подвижности. Поэтому, в чем
можешь, притесняй тело и освобождай место для духа. (3) Много неприятно-
го ждет тех, кто рьяно заботится о теле: во-первых, утомительные упраж-
нения истощают ум и делают его неспособным к вниманию и к занятиям пред-
метами более тонкими; во-вторых, обильная пища лишает его изощренности
). Вспомни и о рабах наихудшего разбора, к которым поступают в обучение,
хоть этим людям ни до чего, помимо вина и масла2, нет дела, и день про-
шел для них на славу, если они хоре. шенько вспотели и на место потерян-
ной влаги влили в пустую утробу новое питье, еще в большем количестве.
Но ведь жить в питье и потении могут только больные желудком!
(4) Есть, однако, упражнения легкие и недолгие, которые быстро утом-
ляют тело и много времени не отнимают, - а его-то и следует прежде всего
считать. Можно бегать, поднимать руки с грузом, можно прыгать, подбрасы-
вая тело вверх или посылая его далеко вперед, можно подпрыгивать, так
сказать, на манер салиев3, или, говоря грубее, сукновалов4. Выбирай ка-
кое угодно упражнение, привычка сделает его легким5. (5) Но что бы ты ни
делал, скорее возвращайся от тела к душе, упражняй ее днем и ночью, -
ведь труд, если он не чрезмерен, питает ее. Таким упражнениям не помеша-
ют ни холод, ни зной, ни даже старость. Из всех твоих благ заботься о
том, которое, старея, становится лучше. (6) Я вовсе не велю тебе все
время сидеть над книгами и дощечками: и душе нужно дать роздых, но так,
чтобы она не расслабилась, а только набралась сил. Прогулка в носилках
дает встряску телу и не мешает занятиям: можно читать, можно диктовать,
можно беседовать и слушать других; впрочем, и прогулка пешком позволяет
делать то же самое.
(7) Не пренебрегай также напряжением голоса, а вот повышать его и по-
нижать по ступеням и ладам я тебе запрещаю. Впрочем, может быть, ты хо-
чешь выучиться, как тебе гулять; тогда допусти к себе тех, кого голод
научил невиданным прежде ухищрениям. Один сделает размеренной твою по-
ходку, другой будет следить во время еды за твоими щеками, и наглость
каждого зайдет настолько далеко, насколько позволят твои терпеливость и
доверчивость. Так что же? Разве с крика, с сильнейшего напряжения голоса
начинается речь? Нет, для нас естественно разгорячаться постепенно, так
что даже при ссоре сперва говорят, а потом лишь начинают вопить, и никто
сразу же не зовет в свидетели квиритов. (8) Поэтому, как бы ни увлек те-
бя порыв души, произноси речь то с большей, то с меньшей страстью, как
голос и грудь сами тебе подскажут. Когда ты хочешь приглушить и умерить
голос, пусть он затихает постепенно, а не падает резко; пусть он будет
таким же сдержанным, как тот, кто им управляет, и не бушует, как у гру-
бых неучей. Ведь мы делаем все это не для того, чтобы совершенствовался
голос, а для того, чтобы совершенствовались слушатели.
(9) Я снял с твоих плеч немалый труд, а теперь вдобавок к этому моему
благодеянию награжу тебя греческим подарком6. Вот замечательное настав-
ление: "Жизнь глупца безрадостна и полна страха, потому что он все отк-
ладывает на будущее". - Ты спросишь, кто это сказал. Да тот же, кто и
прежние слова. А какую, по-твоему, жизнь называют глупой? Как у Исиона и
Бабы? Как бы не так! Нашу собственную - жизнь тех, кого слепая алчность
бросает вдогонку за вещами вредными и наверняка неспособными ее насы-
тить, тех, которые давно были бы удовлетворены, если бы хоть что-то мог-
