кроме себя, не нуждается, берет жену, хоть ни в ком не нуждается, родит
детей, хоть ни в ком не нуждается, не станет жить, если придется жить,
не видя ни единого человека. К дружбе влечет его не собственная польза,
а естественная тяга. Ведь от роду заложено в нас влечение ко многим ве-
щам, в их числе и к дружбе. Подобно тому как всем ненавистно одиночест-
во, подобно тому как стремление жить сообща естественно объединяет чело-
века с человеком, так есть и здесь некое побуждение, заставляющее нас
стремиться к дружбе. (18) Но, хоть мудрец и любит как никто друзей, хотя
он ставит их наравне с собой, а часто и выше себя, - все же он будет ве-
рить, что все его благо в нем самом, и повторит слова Стильпона, того
.самого, на которого нападает в письме Эпикур. Когда родной город
Стильпона был захвачен, когда он потерял жену, потерял детей, а сам вы-
шел из охватившего все пожара один, но по-прежнему блаженный, Деметрий,
прозванный из-за множества уничтоженных им городов Полиоркетом9, спросил
его, потерял ли Стильпон что-нибудь, и тот ответил: "Все мое благо со
мною!" (19) Вот человек смелый и решительный! Он победил даже победивше-
го врага. Он сказал: "Я ничего не потерял", - и заставил того сомне-
ваться в собственной победе. "Все мое со мной" - со мной справедливость,
добродетель4, разумность, сама способность не считать благом то, что
можно отнять. Мы дивимся животным, которые могут пройти сквозь огонь без
вреда для тела; но насколько удивительнее этот человек, который прошел
сквозь вооруженный строй, огонь и развалины без ущерба и вреда для себя!
Видишь, насколько легче победить целый народ, чем одного человека? Его
речь - это речь стоика, который тоже проносит свое благо нетронутым че-
рез сожженные города. Ведь никто, кроме него самого, ему не нужен, - та-
ковы для него пределы счастья. (20) А чтоб ты не думал, будто мы одни
бросаемся высокими словами, - знай, что и сам упрекавший Стильпона Эпи-
кур написал сходное изречение, которое ты и соблаговоли принять, хотя
сегодняшний мой долг уже погашен. "Кому не кажется верхом изобилия то,
что есть, тот останется бедняком, даже сделавшись хозяином всего мира".
Или же так, если, по-твоему, это звучит лучше (ведь сохранять верность
надо не словам, а мыслям):
"Кто не считает себя блаженней всех, тот несчастен, даже если повеле-
вает миром". (21) Знай, что мысли эти принадлежат всем и, значит, подс-
казаны природой, так что их же ты найдешь и у комического поэта:
Несчастен, кто счастливым не сочтет себя."
Имеет ли значение, как тебе живется, если ты полагаешь, что плохо? -
(22) "Так что же, - спросишь ты, - если объявит себя блаженным и бес-
честно разбогатевший, и хозяин сотен рабов, рабствующий у тысячи хозяев,
значит, он и станет блаженным по собственному приговору?" - Нет, важно
не то, что он говорит, а что чувствует, и не то, что чувствует сегодня,
а то, что всегда. Потому тебе нет причины бояться, что столь великое
благо достанется и на долю недостойных. Только мудрому по душе то, что
есть, глупость же постоянно страдает, гнушаясь тем, что имеет. Будь здо-
ров.
Письмо Х
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Так оно и есть, я не меняю своего мнения: избегай толпы, избегай
немногих, избегай даже одного. Нет никого, с кем я хотел бы видеть тебя
вместе. Убедись же воочию, как высоко я сужу о тебе, если отваживаюсь
доверить тебя тебе самому. Говорят, Кратет', слушатель того самого
Стильпона, о котором я упомянул в предыдущем письме, увидал однажды гу-
ляющего в одиночку юнца и спросил его, что он тут делает один. - "Разго-
вариваю с самим собой", - был ответ. На это Кратет сказал: "Будь осторо-
жен, прошу тебя, и гляди как следует: ведь твой собеседник - дурной че-
ловек!" (2) Обычно мы стережем тех, кто в горе или в страхе, чтобы не
дать им использовать во зло свое одиночество. Да и никого из людей нера-
зумных не следует предоставлять самим себе: тут-то и обуревают их дурные
замыслы, тут и готовят они опасности себе и другим, тут к ним и приходят
чередой постыдные вожделения. Тут-то все, что стыд и страх заставляли
скрывать, выносится на поверхность души, тут-то она и оттачивает дер-
зость, подхлестывает похоть, горячит гневливость. Есть у одиночества од-
но преимущество: возможность никому ничего не открывать и не бояться об-
личителя; но это и губит глупого, ибо он выдает сам себя.
Вот видишь, как я надеюсь на тебя, вернее, как я за тебя ручаюсь (по-
тому что "надеждой" зовется благо, которое либо будет, либо нет): лучше-
го товарища, чем ты сам, я для тебя не нахожу. (3) Я возвращаюсь памятью
к тем полным силы словам, которые ты произносил с таким благородством.
Тогда я поздравил себя и сказал: "Эти слова не просто слетели с языка, -
у них есть прочное основание. Этот человек - не один из многих, он стре-
мится к спасению". (4) Так и говори, так и живи. Смотри только, чтобы
ничто тебя не поработило. Прежние твои моления предоставь воле богов, а
сам моли их заново и о другом: о ясности разума и здоровье душевном, а
потом только - телесном. Почему бы тебе не молить об этом почаще? Смело
проси бога: ничего чужого ты у него не просишь.
(5) Но хочу, как у нас заведено, послать тебе с этим письмом не-
большой подарок. Правдивые слова нашел я у Афинодора2: "Знай, что тогда
ты будешь свободен от всех вожделений, когда тебе придется молить богов
лишь о том, о чем можно молить во всеуслышанье"3. А ведь до чего люди
безумны! Шепотом возносят они богам постыднейшие мольбы, чуть кто приб-
лизит ухо - смолкают, но богу рассказывают то, что скрывают от людей.
Так смотри, чтобы это наставление нельзя было с пользой прочесть и тебе:
живи с людьми так, будто на тебя смотрит бог, говори с богом так, будто
тебя слушают люди. Будь здоров.
Письмо XI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Со мною беседовал твой друг, юноша с хорошими задатками; какова
его душа, каков ум, каковы успехи - все стало мне ясно, чуть он загово-
рил. Каким он показал себя с первой пробы, таким и останется: ведь он
говорил без подготовки, застигнутый врасплох. И даже собравшись с мысля-
ми, он едва мог преодолеть застенчивость (а это хороший признак в моло-
дом человеке), - до того он залился краской'. Я подозреваю, что это ос-
танется при нем и тогда, когда он, окрепнув и избавившись от всех поро-
ков, достигнет мудрости. Никакая мудрость не устраняет природных изъянов
тела или души2: что заложено в нас рождением, то можно смягчить, но не
победить искусством. (2) Некоторых, даже очень стойких людей при виде
толпы народа бросает в пот, как будто они устали или страдают от зноя: у
некоторых, когда им предстоит выступать с речью, дрожат колени, у других
стучат зубы, заплетается язык, губы слипаются. Тут не поможет ни выучка,
ни привычка, тут природа являет свою силу, через этот изъян напоминая о
себе самым здоровым и крепким.
(3) К числу таких изъянов, я знаю, принадлежит и краска, вдруг зали-
вающая лицо даже самым степенным людям. Чаще всего это бывает у юношей,
- у них и жар сильнее, и кожа на лице тоньше; но не избавлены от такого
изъяна и пожилые, и старые. Некоторых больше всего и надо опасаться,
когда они покраснеют: тут-то их и покидает всякий стыд.
(4) Сулла был особенно жесток тогда, когда к лицу его приливала
кровь. Никто так легко не менялся в лице, как Помпеи, который непременно
краснел на людях, особенно во время сходок. Я помню, как Фабиан3, когда
его привели в сенат свидетелем, покраснел, и этот румянец стыда чудо как
его красил. (5) Причина этому - не слабость духа, а новизна, которая
хоть и не пугает, но волнует неопытных и к тому же легко краснеющих
из-за природной предрасположенности тела. Ведь если у одних кровь спо-
койная, то у других она горячая и подвижная и тотчас бросается в лицо.
(6) От этого, повторяю, не избавит никакая мудрость: иначе, если б она
могла искоренять любые изъяны, ей была бы подвластна сама природа. Что
заложено в нас рожденьем и строением тела, останется, как бы долго и
упорно ни совершенствовался наш дух. И помешать этим вещам так же невоз-
можно, как и вызвать их насильно. (7) Актеры на подмостках, когда подра-
жают страстям, когда хотят изобразить страх или трепет либо представить
грусть, подражают лишь некоторым признакам смущения: опускают голову,
говорят тихим голосом, смотрят в землю с понурым видом, а вот покраснеть
не могут, потому что румянец нельзя ни подавить, ни заставить появиться.
Тут мудрость ничего не сулит, ничем не поможет: такие вещи никому не
подвластны - без приказа приходят, без приказа исчезают.
(8) Но письмо это уже просит завершения. Получи от меня нечто полез-
ное и целительное и навсегда сохрани в душе: "Следует выбрать кого-ни-
будь из людей добра4 и всегда иметь его перед глазами, - чтобы жить так,
словно он смотрит на нас, и так поступать, словно он видит нас". (9)
Этому, мой Луцилий, учит Эпикур. Он дал нам охранителя и провожатого - и
правильно сделал. Многих грехов удалось бы избегнуть, будь при нас, го-
товых согрешить, свидетель. Пусть душа найдет кого-нибудь, к кому бы она
испытывала почтение, чей пример помогал бы ей очищать самые глубокие
тайники. Счастлив тот, кто, присутствуя лишь в мыслях другого, исправит
его! Счастлив и тот, кто может так чтить другого, что даже память о нем
служит образцом для совершенствования! Кто может так чтить другого, тот
сам вскоре внушит почтение. (10) Выбери же себе Катона, а если он пока-
жется тебе слишком суровым, выбери мужа не столь непреклонного - Лелия.
Выбери того, чья жизнь и речь, и даже лицо, в котором отражается душа,
тебе приятны; и пусть он всегда будет у тебя перед глазами, либо как
хранитель, либо как при мер. Нам нужен, я повторяю, кто-нибудь, по чьему
образцу складывался бы наш нрав. Ведь криво проведенную черту исправишь
только по линейке. Будь здоров.
Письмо XII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Куда я ни оглянусь - всюду вижу свидетельства моей старости, При-
ехал я в свою загородную и стал жаловаться, что дорого обходится ветхая
постройка, а управляющий отвечает мне, что тут виною не его небрежность
- он делает все, да усадьба стара. Усадьба эта выросла под моими руками;
что же меня ждет, если до того искрошились камни - мои ровесники? (2) В
сердцах я ухватился за первый попавшийся повод разбранить его: "А об
этих платанах явно никто не заботился: на них и листвы нет, и сучья та-
кие высохшие и узловатые, и стволы такие жалкие и облезлые! Не было бы
этого, если бы кто-нибудь их окапывал и поливал!" - Он же клянется моим
гением', что все делает, ухаживает за ними, ничего не упуская, - но де-
ревья-то старые! А платаны эти, между нами говоря, сажал я сам, я видел
на них первый лист. (3) Поворачиваюсь к дверям. "А это кто, - спрашиваю,
- такой дряхлый? Правильно сделали, что поместили его в сенях: ведь он
уже смотрит за двери. Откуда ты его взял? Какая тебе радость выносить
чужого мертвеца?" А тот в ответ: "Ты что, не узнал меня? Ведь я - Фели-
цион, это мне ты всегда дарил кукол на сатурналии; я сын управляющего
Филосита, твой любимец". - "Ясное дело, - говорю я, - он бредит! Это
он-то еще малышом стал моим любимцем? Впрочем, очень может быть: ведь у
него как раз выпадают зубы".
(4) Вот чем обязан я своей загородной: куда бы ни оглянулся, - все
показывало мне, как я стар. Что ж, встретим старость с распростертыми
объятиями: ведь она полна наслаждений, если знать, как ею пользоваться.
Плоды для нас вкуснее всего, когда они на исходе; дети красивей всего,
когда кончается детство. Любителям выпить милее всего последняя чаша, от
которой они идут ко дну, которая довершает опьянение. (5) Всякое наслаж-
денье свой самый отрадный миг приберегает под конец. И возраст самый
