она ни возьмется, получается замечательным и достойным и любви, и удив-
ленья. Итак, ни силы ее, ни величина не могут возрасти: ведь самому
большому не стать еще больше, и не найти ничего прямее прямизны, истин-
ней истины, умеренней умеренности. (9) Всякая добродетель не беспре-
дельна, - а предел ее есть полная мера. Стойкости некуда расти, также
как и надежности, правдивости, верности. Что можно добавить к совершен-
ному? Ничего; а если можно, значит, не было и совершенства. Так и добро-
детели чего-то не доставало, если к ней можно что-нибудь прибавить. И
честность не допускает никакого добавления: ведь именно то, о чем я ска-
зал, и делает ее честностью. Что же больше? Разве не таковы и досто-
инство, и справедливость, и верность законам? Разве нет и для них пре-
дельной меры? Способность расти есть признак несовершенства. (10) Всякое
благо подчинено тому же закону: связаны польза личная и общая, неотдели-
мо достойное стремлений от достойного похвалы. Значит, и добродетели
равны между собою, и дела добродетели, и все люди, кому она досталась.
(11) Есть и у посевов и стад добродетели, но смертные и потому неп-
рочные, тленные и ненадежные: они становятся то больше, то меньше, отто-
го и цена им другая. -А человеческие добродетели - все под одну меру:
ведь есть только один разум, прямой и простой, и нет ничего божественнее
божественного, небеснее небесного. (12) Все смертное уменьшается, пада-
ет, ухудшается, растет, исчерпывается, вновь восполняется. Из-за этой
неопределенности жребия и возникает в нем неравенство. А природа божест-
венного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божественно-
го дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум божествен и нет
блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно. А между
божественным и божественным нет различия; значит, нет его и между блага-
ми. Так что равны между собою радость и мужественное, терпеливое
упорство под пыткой: ведь и в том и в другом - одно величье духа, только
в первом случае - спокойное и вольготное, во втором - воинственное и
напряженное. (13) Разве не равны, по-твоему, доблестью храбро идущий на
приступ вражеских стен и терпеливо выдерживающий осаду? Велик Сципион,
сжимающий кольцом Нуманцию2 и принуждающий ее защитников наложить на се-
бя непобедимые руки, но велики духом и осажденные, знающие, что не за-
перт тот, для кого открыт путь смерти, и умирающие неразлучно со свобо-
дою. Точно так же равны между собой и прочие достоинства: спокойствие,
простота, щедрость, стойкость, постоянство духа, терпеливость. Все они
зиждутся на единой добродетели, которая и делает наш дух прямым и неп-
реклонным.
(14) "Так что же, между радостью и несгибаемой терпеливостью среди
мук нет разницы?" - Никакой - в том, что касается самих добродетелей; и
очень большая - в том, на чем они проявляются. У одного дух, как это ес-
тественно, спокоен и волен, второй страдает, - а боль противоестествен-
на. Но эти вещи - не благо и не зло, коль скоро допускают такое разли-
чие; а добродетелью и тот я другой равны. (15) Добродетель от обстоя-
тельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше, тяж-
кие и трудные - хуже. Значит, она непременно будет всегда одинакова.
Ведь и в тех, и в других все, что делается, делается одинаково пра-
вильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих му-
жах равное, ибо ни первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни
второй - в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одина-
ковы. (16) Ведь если бы внешние обстоятельства могли уменьшать либо уве-
личивать добродетель, то честное уже не было бы единственным благом. А
если это допустить, - честного и достойного вообще не оста нется. Поче-
му? Я отвечу: потому что не честно то, что делается против воли, по при-
нужденью. Только добровольное - честное. Прибавь к нему лень, жалобы,
попытки увильнуть, страх - и погибнет самое лучшее в нем: самоудовлетво-
рение. Не может быть честным то, что несвободно: где страх - там
рабство. (17) Все честное спокойно, все безмятежно. Если же оно что-ни-
будь отвергает, если оплакивает, если считает злом, значит, в него про-
никают волнение и разлад с самим собой. Видимость справедливости зовет
туда, опасенье беды тянет назад. А если кто намерен поступать честно, он
любое препятствие, даже считая его за неприятность, бедою не сочтет, а
поступит по-своему - добровольно, с охотой. Все честное делается без
приказа и принуждения, искренно и без примеси зла.
(18) Я знаю, что мне могут сейчас ответить: "Ты хочешь нас уговорить,
будто человеку все равно - что радоваться, что висеть на дыбе, доводя
палача до усталости?" - Я мог бы возразить: мол, сам Эпикур говорит, что
мудрец, даже жарясь в Фаларидовом быке3, воскликнет: "Как отрадно! Ведь
меня это не касается!" Пусть я считаю равными блага того, кто возлежит
на пиру, и того, кто мужественно терпит пытки, - что же ты этому удивля-
ешься, когда даже Эпикур - совсем уж невероятно! - утверждает, будто от-
радно жариться? (19) Но я возражу иначе. Есть большая разница между ра-
достью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй из-
бегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна. При такой
оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели, то и
тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинако-
ва. (20) Никакого значения не имеют и мука, и боль, и все неприятное:
добродетель все перекрывает. Как малые светильники затмевает сиянье
солнца, так боль и тяготы и обиды добродетель отодвигает и попирает сво-
им величием, и везде, где она заблистает, гаснет все непричастное к ней;
и бедствия, выпавшие на долю добродетели, значат не больше, чем дождь,
выпавший в море.
(21) Знай, что так оно и есть: ведь человек добра без промедленья
устремится ко всему прекрасному, и, хотя бы на пути стоял палач и пыта-
тель с огнем, будет смотреть не на грозящие страданья, а на само дело, и
если оно честно, поверит ему, как другому мужу добра, и сочтет полезным
для себя, безопасным и счастливым. Дело честное, но тяжкое и невеселое,
для него все равно что человек добра, изможденный нищетой либо изг-
наньем. (22) Поставь-ка рядом мужа добра, владеющего многими богатства-
ми, и другого, ничего, кроме богатств духа, не имеющего; оба они одина-
ково добродетельны, при всем неравенстве судеб. И о поступках судить на-
до, как о людях: добродетель равно почтенна в том, кто силен и свободен,
и в том, кто хил и закован. (23) И собственную добродетель ты не будешь
чтить больше за то, что судьба дала тебе тело здоровое, а не искалечен-
ное; иначе это было бы все равно, что по внешности рабов ценить хозяина.
Ведь не отличается от рабов то, над чем властен случай: деньги, и тело,
и почести - все шатко, преходяще, смертно, все не для надежного владе-
ния. Иное дело - добродетельные поступки: они свободны и непобедимы, и
нельзя стремиться к ним больше, когда фортуна глядит на них милостиво, и
меньше - когда им препятствуют враждебные обстоятельства. (24) Стремле-
ние в наших делах - то же самое, что между людьми дружба. Ведь, я пола-
гаю, ты не будешь любить мужа добра в богатстве больше, чем в бедности,
или крепкого и плечистого - больше, чем хрупкого и тщедушного; значит,
ты и к делу спокойному и мирному не станешь стремиться с большей лю-
бовью, чем к сулящему расстройство и хлопоты. (25) А не то ты из двух
одинаково добродетельных людей гладкого и умащенного предпочтешь покры-
тому пылью и небритому, а потом и до того дойдешь, что не искалеченный и
владеющий всеми членами станет тебе ближе расслабленного или одноглазо-
го. И понемногу ты в своей привередливости докатишься до того, что из
двух одинаково праведных выберешь пышноволосого и кудрявого. Где двое
равны добродетелью, там прочие различья и не видны: ведь они касаются
даже не частей а просто случайных свойств. (26) Кто будет в своей семье
таким строгим цензором, чтобы любить здорового сына больше недужного или
высокого и стройного - больше коренастого и низкорослого? Звери не раз-
личают своих детенышей и ложатся кормить всех одинаково; птицы делят
корм поровну. Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамем-
нон - к гордым стенам Микен, - ведь любят родину не за то, что она вели-
ка, а за то, что она родина. (27) К чему я это говорю? Хочу, чтобы ты
знал: добродетель на все дела смотрит одинаково, как на свое порожденье,
и все равно лелеет, но больше те, которые труднее; так родительская лю-
бовь сильнее к тем из детей, которых жалко. И добродетель те свои дела,
которые видит в муке и угнетении, не то что больше любит, но по обычаю
хороших родителей больше ласкает и греет.
(28) Почему одно благо не бывает больше другого? Потому что нет ниче-
го ладнее ладного, глаже гладкого. Ведь нельзя сказать, что это равно
чему-нибудь больше, чем то; значит, нет ничего честнее честного.
(29) Так что если природа всех добродетелей одинакова, то и три рода
благ стоят наравне. Да, это так: умеренная радость и умеренная боль -
равны. Веселье не выше стойкости духа, подавляющей стон под пыткой; пер-
вые блага желательны, вторые - удивительны, но и те и другие равны, по-
тому что любая тягостность перекрывается тем большей степенью блага.
(30) Кто считает их неравными, тот смотрит только на внешность, отво-
рачиваясь от самих добродетелей. Истинные блага все одного веса, одного
размера, в подложных - много пустоты, и те, что на взгляд велики и при-
метны, обманывают на проверку весом.
(31) Да, это так, мой Луцилий: что подтверждает истинный разум, то
прочно и вечно, то укрепляет душу и навсегда возносит ее ввысь; что
восхваляется без ума, что есть благо лишь по мненью толпы, то раздувает
душу пустым весельем; а что пугает и считается злом, то сковывает ее
ужасом и гонит, как гонит зверей мнимая опасность. (32) И то и другое
восхищает или гложет душу без причины: ведь первое не заслуживает радос-
ти, второе - страха. Один разум неизменно держится своих суждений, ибо
он не раб, а повелитель чувств. Разум равен разуму, как правильное -
правильному; значит, добродетель равна добродетели, коль скоро она есть
правильность разума. Всякая добродетель есть разум; она есть разум, если
она правильна; а если она правильна, то равна другой. (33) Каков разум,
таковы и поступки; значит, и они равны, ибо все подобное разуму подобно
и между собой. Я имею в виду, что поступки равны между собою благо-
родством и правильностью; в остальном различия будут велики, смотря по
тому, широко или узко то, на что они направлены, славно оно или бесслав-
но, многих или немногих касается. Но лучшее в них во всех одно: их бла-
городство. (34) Так и люди добра равны именно тем, что они - люди добра,
хотя различаются возрастом, - одни старше, другие моложе, различаются
наружностью - одни красивы, другие нет, различаются судьбами - одни бо-
гаты, другие бедны, одни любимы, могущественны, известны целым городам и
народам, другие неизвестны почти никому и неприметны. Но добродетель их
всех уравнивает. (35) О добре и зле не чувству судить: что полезно, что
бесполезно, оно не ведает. Вынести приговор оно может, только если дело
у него перед глазами. Будущего оно не предвидит; прошлого не помнит; как
одно вытекает из другого, не знает. А между тем только так порядок и че-
реда дел и сплетаются в единство жизни, идущей правильным путем. Разум -
вот судья добра и зла; все постороннее и внешнее он не ставит ни во что,
все, что не благо и не зло, считает побочным, ничтожным и неважным, а
все благо для него - в душе. (36) Затем одни блага - те, к которым стре-
мятся намеренно, - он считает первыми: таковы, например победа, хорошие
