А при ней наручи, поножи и шлем. Блеск металла был не серебряный и не
стальной, а совсем особенный, никогда прежде не виданный.
Глузд Несмеянович так удивился, что даже забыл сурово выговорить
мастеру за воинский доспех, дерзостно поднесенный дочке. Он сам взял в
руки кольчатую броню, осмотрел с лица и с изнанки, растянул туда и сюда,
поскреб ногтем звено, отыскивая, в каком месте заварено, но так и не
нашел.
- Этот доспех не боится ни соли, ни сырости, государь, - возвысив
голос, чтобы слышали все, сказал Крапива. - В морской воде кипятили!
Галирадские витязи дружно зароптали, обсуждая диковину. Можно было
спорить на что угодно, что нынче же к вечеру дверь мастерской Крапивы
сорвется с петель.
- Я воспретил своей дочери сражаться, - все-таки напомнил кнес.
- Так ведь мало ли что, государь, в дороге случится, - смело возразил
бронник. - Стража стражей, а в броне всяко надежней!
О том, что велиморскому Хранителю Врат приличествовала сведущая в
военном деле жена, Крапива на всякий случай промолчал. Равно как и о
том, что теперь его мастерская вполне могла дождаться заказчиков из
самого Велимора, но уж это всем было ясно и так. Волкодав покосился на
посла, внимательно щурившего глаза, потом на ревнивых оружейников,
стоявших поодаль. Они наделали очень хороших мечей. Не таких, конечно,
как узорчатый меч Волкодава, но все равно неплохих. Все эти клинки, как
один, были на крепкую мужскую руку. Теперь мастера кусали локти: до
легкого и замысловато украшенного не додумался ни один. Хотя бы под
предлогом - игрушечный, мол, для сынишки, которого кнесинка
всенепременно родит воителю-мужу...
...А над вятшим стягом, над тем, что должен был состоять из дружинных
воителей, поставили главенствовать боярина Лучезара. Рассуждение кнеса
можно было понять. Лучезар как-никак приходился кнесинке пусть дальним,
но родственником. Он был молод, крепок и весьма проворен с оружием, а в
бою - отменно смекалист. Что же до излишней вспыльчивости и спеси, их,
по мнению Глузда, важное поручение должно было поубавить.
Когда Волкодав об этом прознал, на него напала тоска. Лучезар,
понятное дело, составил свой стяг из собственных отроков, выбрав тех,
кто был ему особенно люб. Были там и двое наемников: Плишка и Канаон.
Утро отъезда кнесинки выдалось темное и хмурое, хотя и без дождя.
Волкодаву хотелось поскорее уже оказаться в пути и, занявшись делом,
перестать думать о том, как все это будет. Потому-то он явился в кром
задолго до света, когда там почти все еще спали, кроме конюхов и
стряпух, готовивших завтрак. Волкодав подумал, что наверняка не спала и
кнесинка, для которой ныне кончалась последняя ночь под родной крышей.
Вернется ли она сюда еще когда-нибудь?.. Как Знать?..
Он спешился и повел Серка в конюшню, где, как он знал, Спел с
подручными укладывали шерстинку к шерстинке на ухоженных шкурах
дружинных коней. Венн шел не торопясь, ведя послушного жеребца под уздцы
и в сотый раз мысленно перебирая содержимое седельных сумок: не позабыл
ли чего. Недостач покамест не вспоминалось. Ничего: небось что-нибудь да
всплывет, как только он выедет за городские ворота и станет поздно
возвращаться домой.
Волкодав не был вполне уверен, что ему вообще доведется вернуться
сюда. Если вспомнить, как кнесинка хваталась за его руки в день приезда
отца, получалось, что вряд ли она после свадьбы отправит его сразу
домой. Скорее всего, оставит при себе вкупе со старой нянькой,
служанками и лекарем Илладом. Должен же быть подле нее в чужой стране
кто-то, кого она знает еще по дому, кому привыкла полностью доверять...
А что хорошего могло ждать его в Велиморе? Только месть кровника,
который наверняка либо сам побывал на развалинах отцовского замка, либо
наслушался рассказов верных людей. Тогда, весной, Волкодав шел напролом,
не пытаясь скрываться и не думая остаться в живых. И убил Людоеда
посреди ночи, ничуть не заботясь, какое наказание отмерит ему за это
Хозяйка Судеб. Вот она и отмерила. Терпеливо дождавшись, пока он
обзаведется почти всем, ради чего стоит жить...
В Велиморе Волкодава ждала почти верная смерть. И домашние понимали
это не хуже его самого. Эврих, тот вообще предложил всем вместе
потихоньку исчезнуть из города и даже туманно намекнул, будто знает
неподалеку верное место. Волкодав ничего ему не ответил.
...Венн уже протянул руку к воротам конюшни, когда из-за угла на него
кинулся человек.
Первая мысль Волкодава была о братьях Лихих. Но мысль эта мелькнула и
сгинула, точно огонек светляка в летней ночи. Сколько ни пытались
близнецы подобраться к нему втихаря, вот так бросаться они не стали бы
нипочем. Это было просто опасно. Кроме того, братья знали, что в темноте
он видел не хуже Мыша. Нападавший не знал,
Серко испуганно шарахнулся и захрапел, порываясь встать на дыбы.
Волкодав перехватил мелькнувшую руку с ножом. И стиснул пальцами
костлявое юношеское запястье, вынуждая человека безнадежно потерять
равновесие. Еще мгновение - и нож оказался у Волкодава, а незадачливый
убийца лег носом в пыль. Он всхлипывал и невнятно стенал. Венн опустился
рядом на колено, придерживая его руку еще одним захватом из тех, которые
при малейшем нажатии непоправимо калечат.
К тому времени, когда Серко обрел обычную невозмутимость и
возвратился к хозяину, Волкодав рассмотрел, кто покушался на него в
предутренней тьме. Атталик. Юный заложник, сын сегванского кунса,
сразившего когда-то храбрую кнесинку.
Ну и что с ним прикажете делать?..
- Я смотрю, у вас принято набрасываться ни за что ни про что, -
проворчал он, не ослабляя захвата. - И без предупреждения...
Это было тяжкое оскорбление. Мальчишка заерзал, пытаясь его лягнуть.
Волкодав сделал почти неразличимое движение. Атталик дернулся, снова
поцеловал пыль и заскреб по ней свободной рукой. Он не просил пощады и
на помощь не звал. Гордый, очень гордый. Только совсем молоденький,
одинокий и глупый.
- Вставай, - сказал ему Волкодав.
Атталик кое-как поднялся, дрожа от ярости и унижения. Волкодав и не
думал его выпускать. Понукая мальчишку левой рукой, правой он распахнул
двери конюшни и завел внутрь и Атталика, и Серка.
Молодые конюхи побросали работу, остолбенело уставившись на
телохранителя кнесинки и на его чуть не плачущую, согнутую в три
погибели жертву. А пуще всего - на несусветным образом вывернутую руку,
за которую и вел Атталика венн.
Волкодав молча воткнул в притолоку изрядный боевой нож, отобранный у
сегвана. И, ни словом не пояснив происшедшее, потащил мальчишку в
денник, где обычно содержался Серко. Что там происходило, никто из
конюхов не видал. Из денника доносились звонкие шлепки. Ни дать ни взять
кто-то с кого-то спустил штаны и охаживал ремнем по голому заду.
Потом наружу выскочил Атталик - взъерошенный, мокрый, с дорожками от
слез на щеках. К его лицу и одежде прилип мусор и крошки навоза. Он
судорожно подтягивал дорогие шаровары, из которых был вытянут гашник, а
ременный пояс в серебряных бляхах - гордость юноши, считающего себя
мужчиной, - и вовсе подевался неизвестно куда. Над головой Атталика с
задорными воплями вился Мыш.
В дверях юный заложник вскинул блестящие от слез глаза на свой нож,
глубоко всаженный в притолоку. Чтобы вытащить его, нужно было обладать
ростом Волкодава. Да, пожалуй, и его силой. Атталику пришлось бы
громоздить скамью на скамью или, того унизительней, обращаться к
кому-либо с просьбой. Он вылетел вон, даже не замедлив шагов, и конюхи
вернулись к прерванным делам. Жаловаться Атталик не побежит, это все
знали.
Немного позже Волкодав поймал во дворе боярина Крута, чуть не раньше
всех вышедшего из дружинной избы. Он сказал ему:
- За Атталиком, заложником, присмотр потребен, воевода.
- Рассказывай! - велел Крут.
- Он смерти искать вздумал, - сказал Волкодав.
- Что?..
Волкодав вкратце поведал, как юнец пытался на него нападать. Боярин
сперва недоуменно сдвинул брови, но потом подумал и согласно кивнул.
Действительно, для умельца вроде Атталика покушение на Волкодава мало
чем отличалось от прямого самоубийства.
- И что ж ты над ним сотворил? - осведомился боярин, лихорадочно
соображая, видел он сегодня с утра юного сегвана или же нет.
- Вожжами выпорол, - усмехнулся Волкодав. Ею бы не особенно удивило,
если бы Крут расшумелся и предложил ему знать свое место, но Правый
только покачал головой:
- Он сын кунса, телохранитель. А ты кто? Ты унизил его...
Волкодаву захотелось сказать, что знатному человеку, так уж
трясущемуся над своей честью, не грех бы выучиться ее оборонять.
- Верно, унизил, - сказал он. - Атталик с ума сходит по государыне,
воевода, и в петлю готов лезть оттого, что госпожа к нему равнодушна.
Пускай лучше меня ненавидит.
Крут поразмыслил над его словами и вдруг широко улыбнулся. Он тоже
достаточно насмотрелся на подобных юнцов, горячих и безрассудных,
особенно когда дело касалось любви. Да что там! Сорок лет назад Крут сам
был точно таким же и еще не успел этого позабыть. Он знал, что как
следует, до полной безысходности, унизить может только любимая. Девушку
не вызовешь на поединок и никакой силой не заставишь явить
благосклонность. НАСТОЯЩУЮ благосклонность. Которую не купишь подарками
и насильно не вырвешь... (Боярин попробовал представить, чем кончилось
бы дело, попробуй Атталик силой принудить кнесинку, скажем, к поцелую, и
его улыбка стала еще шире.) ...А вот если тебе задал трепку мужчина, тут
кончать счеты с жизнью вовсе не обязательно. Наберись терпения, и
когда-нибудь можно будет поспорить на равных...
Уедет кнесинка, но отныне Атталику будет чем жить. Сын кунса,
выпоротый вожжами... Да чтоб он когда-нибудь такое забыл!..
Волкодав видел: боярин отлично понял его затею. И это было хорошо. Он
не слишком надеялся выразить в словах то, что они оба так хорошо
чувствовали.
- Если бы ты, воевода, драться его поучил, он был бы при деле, -
сказал Волкодав. - И толк, глядишь, будет...
Отъезд кнесинки стал событием, которое Галирад запомнил надолго.
Для невесты приготовили просторную крытую повозку: в такой можно с
удобством расположиться и на ночлег, и днем, во время езды. Повозка
негромко рокотала колесами по бревенчатой мостовой, возглавляя вереницу
обоза и удивляя народ замечательной резьбой на долговечных маронговых
бортиках и прекрасным кожаным верхом, не боящимся ни дождя, ни солнца,
ни снега. Пока, однако, внутри помещалась только старая нянька да
девушки-служанки. Кнесинка предпочла любимую кобылицу. Она сидела в
седле, и не то что лица - даже рук не было видно из-под обширной, как
скатерть, темно-красной фаты. Снежинку вел под уздцы сам велиморский
посланник, шедший, в знак величайшего уважения, пешком.
Путь шествия пролегал галирадскими улицами в стороне от мастерской
хромого Вароха. Тилорн с Эврихом загодя присмотрели вне городских стен,
неподалеку от большака, поросший травой холмик. С этого холмика они
смогут долго следить взглядами за Волкодавом, да и ему не придется
особенно отвлекаться от дела, высматривая его в людской толчее...
Волкодав знал, где они будут его дожидаться, однако почувствовал их
там гораздо раньше, чем смог в ту сторону посмотреть. Это было сродни
прикосновению. Дотянулась невидимая рука и погладила его по щеке. Мы
любим тебя, Волкодав. Мы очень любим, тебя. Мы всегда будем помнить тебя
и ждать, возвращайся ДОМОЙ...
Волкодав поднял голову и - будь что будет - позволил себе несколько
