потрепал по волосам, сказал что-то на ухо, вернее, почти прокричал,
чтобы расслышала среди гомона. Елень Глуздовна подняла голову, кивнула и
улыбнулась в ответ. Она не оглянулась на телохранителя но он заново
ощутил беспомощное, отчаянное пожатие: защити!..
Другой кто в сердечко запал?.. - размышлял он, выезжая следом за
кнесом и кнесинкой на торговую площадь и настороженно озираясь.
- Не бойся, венн! Мы теперь ученые, начнет кто умышлять, сами шею
скрутим!.. - долетел озорной крик. Волкодав мельком посмотрел в ту
сторону, убеждаясь, что крик не был призван сбить его с толку. Кнес
покинул седло и сам поставил на землю дочь. Волкодав спешился и подошел.
В людных местах он спешивался после.
...Нет, нету у нее сердечного друга. Я бы уж знал. Друга увидеть
охота, поговорить, помиловаться. А кнесинка - то с нами в лес, то с
боярами о делах, то к народу, то с нянькой в хоромах. А может, таков
друг, что видеться не велят и мечтать запретили? Тоже нет: тайная любовь
паче явной видна...
Если по совести, то времена, когда город действительно мог отправить
своего кнеса с посольством, а потом строго спросить с него, миновали
давно и, надо полагать, безвозвратно. Но людям нравилось, что их кнес,
едва приехав домой, по старой памяти чуть не первым долгом шел на
площадь к народу и собирался держать ответ.
Кнес говорил стоя, с дощатого возвышения. Кнесинка стояла на
ступеньку ниже отца, а еще пониже кнесинки, по обыкновению сложив на
груди руки, стоял Волкодав. На него уже перестали указывать пальцами.
Добрые галирадцы успели привыкнуть, что за их любимицей с некоторых пор
всюду следовал мрачный телохранитель. Волкодав обводил глазами
запруженную толпой торговую площадь. Он по-прежнему осязал пальцы
кнесинки у себя на запястьях. Словно клеймо.
Кнес говорил хорошо. Не слишком коротко и не слишком подробно, всего
в меру. Он знал, где пошутить, где заставить гордиться. Галирадские
старцы и святые волхвы внимали ему, сидя в деревянных креслах под
пестрым кожаным пологом - подношением улицы усмарей. Волкодав слушал в
треть уха и на кнесинку не оглядывался. Что он мог для нее сделать?..
Только еще и еще раз обшарить толпу зорко сощуренными, почти не
мигающими глазами...
Симуранами зовутся удивительные существа, похожие на громадных псов,
но наделенные крыльями для полета. Эти крылья дал им Бог Грозы, дал за
то, что однажды их предкам удалось смягчить его гнев. Высоко в горах
гнездятся они, и ни у кого нет над ними власти. Они слушаются только
вилл - хрупких, большеглазых Повелительниц Облаков. "Не кричи: горе, -
наставляет веннская мудрость. - Погоди, покуда увидишь мертвого
симурана..."
Покуда живешь, поневоле в бессмертие веришь.
А жизнь оборвется - и мир не заметит, потери.
Не вздрогнет луна, не осыпятся звезды с небес...
Единый листок упадет, но останется лес.
В младенчестве сам себе кажешься пупом вселенной,
Венцом и зерцалом, вершиной людских поколений,
Единственным "Я", для которого мир сотворен:
Случится исчезнуть - тотчас же исчезнет и он.
Но вот впереди распахнутся последние двери,
Погаснет сознанье - и мир не заметит потери.
Ты ревностью бредишь, ты шепчешь заветное имя,
На свадьбе чужой веселишься с гостями чужими,
Ты занят делами, ты грезишь о чем-то желанном,
О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном,
Как будто вся вечность лежит у тебя впереди...
А сердце вдруг - раз! - и споткнулось в груди.
Кому-то за звездами, там, за последним пределом,
Мгновения жизни твоей исчислять надоело,
И все, под ногой пустота, и окончен разбег,
И нет человека, - а точно ли был человек?
И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда,
Одно Поражение стерло былые победы.
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались - и мир не заметил потери.
9. СЕРАЯ ШЕРСТЬ
Пес проснулся в лесу. В славном, сосновом лесу, которыми знамениты
были коренные веннские земли. Бурые стволы, седые возле земли,
торжественно возносились под самый купол небес, и там, на непредставимой
высоте, пышные синеватые кроны легонько шевелил ветер. А внизу, под
сенью исполинов, зелеными свечами стояли лохматые можжевельники,
кудрявились ягодные кустарнички, коврами лежали лесные травы и мхи, в
которых с лета до поздней осени не было переводу грибам...
Пес поднялся: длинные серые лапы, могучее поджарое тело и пушистый,
слегка изогнутый хвост. Густейшую щетину на шее делил надвое кожаный
ремень. На ошейнике что-то сверкало, точно капля росы, поймавшая
солнечный луч. Краем глаза пес видел переливчатый радужный блеск, но
извернуть голову и рассмотреть, что же там такое, ему не удавалось.
Пес насторожил острые уши, понюхал воздух, вздрогнул и понял, что
надо было спешить.
Он двинулся с места и побежал, ведомый одному ему внятными запахами.
Сперва крупной рысью, а потом, когда слева открылась низина и замаячила
непроницаемая тень частых ельников, - во весь скок. Он не искал дичи и
не прятался от врага, но крепкие лапы по давней привычке несли его
вперед совершенно бесшумно.
Девочка вынула из травяного гнезда розовую волнушку, улыбнулась,
поцеловала круглую мохнатую шляпку и убрала грибок в корзинку. Корзинка
с рассвета успела порядком отяжелеть. Обнаружив очередную семейку
грибов, девочка ставила корзинку наземь и собирала грибы в руки или в
подол, а потом возвращалась и высыпала все разом.
Она давно просила сплести ей заплечный берестяной кузовок вроде тех,
с какими ходили в лес ребятишки постарше, но просьбу не слушали. Мама
считала ее не только дурнушкой, но еще и заморышем: такому дитятку
только дай кузовок, сейчас же пуп надорвет. А корзинка, она корзинка и
есть, в нее сверх меры не всунешь.
Девочка выпрямила спину и потянулась, потом села на камень, поросший
с одного боку пятнистым желто-черным лишайником. Мама не разрешала ей
сидеть на камнях, утверждая, что так недолго и простудиться. Валун в
самом деле был холодным, но девочка, назло запрету, продолжала сидеть.
Все равно кузовка ей в этом году не допроситься. Спасибо и на том, что
хоть взяли в лес по грибы. Не отправили виноватую, как обычно, пасти
гусей да не вручили с собой прялку с изрядной куделью: напрясть, покуда
пасешь, льняных ниток впрок...
Девочка почесала ногтем ямку между ключиц, где раньше висела светлая
бусина, и вздохнула. Из-за этой бусины ей тогда весной всыпали так, что
больно было сидеть. А потом долго внушали, какой горький срам причинила
она, неблагодарная, своему роду. Это ж нарочно не выдумаешь. Отдать знак
своей будущей женственности встречному-поперечному, в первый и последний
раз увиденному... Да без материнского дозволения. Да вперед старших
сестер! Да кому бы доброму, а то за версту по роже видать - злодею
отъявленному...
Не умела хранить, строго приговорила мама, ну так не нужна тебе,
бесстыднице, новая. Пока в поневу не вскочишь...
Вот если бы его попросить, подумала девочка. Он бы мне сразу кузовок
сплел.
Чужой человек появился со стороны ельников. Девочка заметила
незнакомца и испуганно схватилась за края камня, на котором сидела.
Черные ельники лежали посреди светлого бора, словно островок
чужеродного, бессолнечного, враждебного мира. Там не водились ни ягоды,
ни грибы. Только смертоносные поганки как-то проникали сквозь
напластования слежавшейся хвои и стояли в мертвой тишине, бледно-сизые,
едва заметно светяшиеся...
И Барсуки, и Пятнистые Олени ельников сторонились. Девочка никогда
туда не ходила, не приблизилась и теперь. Поиски грибов довели ее лишь
до прогалины, откуда была видна граница черноты. Но и этого, похоже,
хватило, чтобы соприкоснуться со злом. Потому что чужой человек шел
прямо к ней.
Страх высушил горло и сделал ватными пальцы, цеплявшиеся за камень.
Наверное, надо было бежать. Мужчина шел широким, уверенным шагом.
Плечистый, средних лет темнобородый мужчина. Не больно-то убежишь от
такого. А может, он не с худым умыслом? Может, заплутал в чаще, дорогу
хочет спросить?..
Но у человека за спиной не было ни кузовка, ни котомки. Он улыбался,
и от этого было еще страшней.
Он был уже в десятке шагов, когда девочка наконец сорвалась с камня и
побежала, бросив корзину. И сразу услышала, как позади затрещал вереск
под сапогами преследователя. Девочка мчалась, как зайчонок, безошибочно
сознавая, что вот сейчас будет настигнута. Вереск трещал все ближе,
человек на бегу невнятно ругался сквозь зубы. Наверное, он больше не
улыбался. Если она переполошит взрослых, и венны поймут, что кто-то
пытался поднять руку на их дитя...
Девочка почти добежала до низкорослых можжевельников, почему-то
казавшихся ей спасительными. Но нырнуть в густые заросли не успела.
Навстречу, обдав запахом псины, взвилось в бесшумном прыжке мохнатое
серое тело. Матерый зверь с разгона перелетел кусты и встал между нею и
ее преследователем. Полудикий, невероятно свирепый пес знаменитой
веннской породы. Из тех, что не попятятся и от целой стаи волков. Его
самого издали можно было принять за очень крупного волка. А на шее у пса
был кожаный ошейник, и на нем, как драгоценный камень, переливалась
хрустальная бусина,
Девочка, которую он едва не сбил с ног, от неожиданности и нового
испуга растянулась на земле, но сразу вскочила и стала отступать прочь,
пока не уперлась спиной в дерево. Она никогда раньше не видела этого
пса, и не было времени раздумывать, чей он, кто послал его ей на
выручку.
Пес не лаял. И не рычал. Он стоял неподвижно, вздыбив шерсть на
загривке и ощерив в страшном оскале двухвершковые зубы. Когда человек
шагнул в сторону, он шагнул тоже.
Человек был далеко не трусом.
- Ты чей, песик? - спросил он спокойно и даже ласково, решив для
начала попробовать успокоить собаку. Пес не поверил ему и клыков не
спрятал. Девочка смотрела на них круглыми глазами, прижимаясь к дереву
так, словно оно могло расступиться и спрятать ее в своей глубине. Она-то
видела, что рука мужчины медленно подбиралась к поясному ножу.
Человек между тем убедился, что следом за псом не спешил его не менее
свирепый хозяин-венн. Он быстро, очень быстро нагнулся, схватил из-под
ног обросший мхом гнилой сук и запустил им в кобеля, надеясь обозлить
его и вызвать на неразумный прыжок. В другой руке чужака словно сам
собой возник длинный, в полторы пяди, охотничий нож.
Пес в самом деле прыгнул. Только чуть раньше. И намного быстрей, чем
предполагал человек. Мужчина собирался ударить его по морде,
уворачиваясь от клыков, и пырнуть ножом в сердце, вместо этого песьи
челюсти сомкнулись, словно капкан, на его вооруженной руке. Человек
взвыл от боли: обе кости ниже локтя хрустнули, как только что хрустел
вереск у него самого под ногами. Пес опрокинул его наземь, словно
тряпичную куклу, выпустил ставшую безвредной руку и наступил лапами на
грудь.
Человек был большим охотником до опасных драк и давно потерял счет
схваткам, в которых выходил победителем из еще худших положений. Он не
испытал особого страха, даже когда над самым горлом лязгнули острые, как
кинжалы, клыки. Он испугался до судорог, только увидев ГЛАЗА.
Серо-зеленые, каких он у собак не встречал никогда. И еще ВЗГЛЯД.
Взгляд, какого не бывает у зверя.
Мужчина мгновенно облился липким потом и закричал от ужаса, успев
понять, что нарвался на оборотня.
И умер.
От страха.
Пес не стал рвать мертвого. Просто фыркнул и отошел, оставив его
лежать с безумно перекошенным лицом и постыдным мокрым пятном на
