дельцов, связанных с полицией. Интеллигенция станет на мою защиту. Можно
будет тогда обратиться к Ванюшину и ребятам из Ассошиэйтед Пресс. Это на
крайний случай, конечно. Сейчас я должен идти на драку - это лучшее
алиби>.
- Хорошо, - сказал Исаев, - только, Сашенька, давайте договоримся: вы
снимаете свою подпись, во-первых; клянетесь никому не говорить, что это
написали вы, если не хотите мне зла, во-вторых; и, в-третьих, после того,
как я сам поправлю ваш материал и наберу его, эта тетрадка будет сожжена.
- Хотите, дам честное благородное слово?
- Хочу.
- Честное благородное слово, Максим Максимыч! Не обижусь:
дописывайте, переделывайте и жгите - пожалуйста. Но обязательно
напечатайте про этот наш позор. Только неужели вы слову верите?
- Вашему - да. Ну-с, теперь быстренько уходите. И надуйтесь на меня
для вида, а я пойду работать.
Исаев взял тетрадь и побежал - через две ступеньки - вниз, в наборный
цех.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
_____________________________________________________________________
В кабинете у Гиацинтова шторы были приспущены. Настольная лампа
выхватывала из полутьмы зеленоватый овал стола. Гиацинтов чертил на листке
бумаги женские профили. Напротив него сидел Чен.
- Послушайте меня, приятель, - сказал Гиацинтов, - кто ко мне попал,
тот сам не выходит. Если, конечно, я не столкнулся с умным и дальновидным
человеком. Вся ваша липа с американским телеграфным агентством и с
листовками для Лобба мною проверена. Вы им материалы подсовывали
политического характера, чтобы поссорить атамана Семенова с нашим
правительством. Кто вам передавал эти материалы?
- Мне смешно вас слушать, Кирилл Николаевич, - удивился Чен. - Мое
дело - сенсация. И на бирже и в политике. За свежий товар платят больше. В
воздухе тогда носились слухи про Семенова, а что там и как - не это ведь
важно, Кирилл Николаевич, важно, чтоб первым.
- Вполне рационально, вполне... А зачем водичку с солянкой наливали в
бензин для танков?
- Нет, это явная клевета и гнусный домысел!
- Какой смысл моим людям клеветать на вас?
- Я и сам голову ломаю. Может быть, меня с кем-нибудь спутали?
- Да нет, - вздохнул Гиацинтов, - я сам был бы рад, если б спутали...
У вас столько влиятельных защитников! Вон Максим Максимыч уже пятый раз
звонит, справляется о вас.
- Кто, кто?
- Да Исаев. Макс...
- Не изволю знать.
- Полноте, полноте.
- Как вы сказали? Макс?
- Ну да, Максим Максимыч Исаев.
- Право, не помню.
- Значит, не знакомы?
- Совершенно определенно - не знаком.
Гиацинтов достал из стола конверт, бросил его Чену:
- Посмотрите, это занятно.
Чен улыбнулся своей ослепительной, чуть подобострастной улыбкой,
придвинул к себе конверт, достал из него несколько фотографий. На всех
фотографиях были изображены Чен с Исаевым: у касс ипподрома, на улице,
возле редакции.
- Ну как? - поинтересовался Гиацинтов, разглядывая свои квадратные,
лопатообразные ногти. - Признали?
- Нет, не признал. Я ведь имею богатую клиентуру в городе:
большинство уважаемых людей играет на бирже, даже ваши сотрудники.
- Я знаю, - спокойно сказал Гиацинтов. - Вы кого имеете в виду
персонально?
- Многих.
- Уж и многих...
- Честное благородное.
- И всех помните?
- Не всех, но большинство.
- А Исаева забыли?
- Кого?
- Исаева.
- Забыл.
- Вы, между прочим, этим своим упорством ему же хуже делаете. Я уж
забеспокоился - что вы так его выгораживаете, не боитесь ли вы его? Надо
будет мне им заняться как следует.
- Конечно. Проверка - великая вещь.
- Приятель, вы что, меня в дураках хотите оставить?
- Господи, да что вы, Кирилл Николаевич! Я ведь не против того, что
меня посадили, только зачем мне лишнее клеить? На черном рынке играл? Да,
играл! Бизнес имел с иностранцами? Да, имел! За это готов нести наказание.
- А деньги ваши где от бизнеса?
- Кутежи и проститутки жизнь отнимут, не то что деньги.
- Опять-таки верно. Значит, поручителя за вас не найдется?
- Кого угодно про меня спросите - все скажут только доброе.
- Ну что ж, сейчас пригласим того, кто помнит вас.
Гиацинтов позвонил в звоночек. Дверь отворилась, и вошел Стрелков,
агент по кличке Столяр.
- Здравствуйте, гражданин чекист Марейкис, - заговорил он шипучим
голосом. - Не думали, верно, что встретимся? А я - вот он, весь перед
вами! Или забыли Лубянку? Забыли кабинет на третьем этаже?!
Стрелков набрал в рот слюны и, приблизившись, плюнул Чену в лицо.
Чен достал платок, вытер лицо, ни один мускул в нем не дрогнул.
- Я протестую, - сказал он тихо. - Что это такое, Кирилл Николаевич?
Стрелков ударил его наотмашь - ребром ладони по лицу. Хлынула кровь
из носа.
- Я те попротестую, - прохрипел он. - Я те, суке, попротестую!
- Успокойтесь, - сказал Гиацинтов, - поменьше эмоций. Спасибо вам,
Сергей Дмитриевич. До свиданья.
Стрелков вышел из кабинета.
- Послушайте, милый товарищ Марейкис, - заговорил Гиацинтов, - не
считайте нас олухами. Вы свою партию проиграли. Хотите жить - давайте
говорить откровенно. Ну как?
- Тут какая-то чудовищная ошибка, Кирилл Николаевич, право слово!
- Пеняйте на себя. Сейчас вас станут пытать. А как же иначе прикажете
поступать? Не гуманно? Согласен! Так помогите мне не быть жестоким. Вы
делаете нас зверьми, вы, а не кто-либо другой.
Вошло пятеро. Они зажали руки и ноги Чена в деревянные колодки и
разложили на столе набор тупых игл.
- Они сейчас будут вгонять вам иглы под ногти. Это больно очень
больно, - медленно говорил Гиацинтов, продолжая заниматься своим
маникюром. - Начинайте, ребята.
В кабинете стало тихо. Гиацинтов отложил пилки, и, когда иголка стала
входить под ноготь большого пальца, оставляя багровый след, он весь
подался вперед, впившись глазами в лицо Чена. А Чен сидел недвижно, лицо
его словно окаменело, только зрачки глаз стали расширяться.
- В мизинчик, - тихо попросил Гиацинтов, - это нежней, когда в
мизинчик, там мясцо молоденькое.
И снова он весь подался вперед, а Чен продолжал сидеть замерев и
смотрел широко открытыми глазами сквозь полковника, который кусал губы и
часто дышал, наблюдая за иглой, входившей в мизинец.
- Ну! Ну же! - говорил Гиацинтов. - Ну, зачем ты нас всех мучаешь?
Ну, скажи нам что-нибудь...
Чен ответил утиным, крякающим голосом:
- Это ошибка, я ни в чем не виноват.
Сказал он это очень быстро, потому что боялся сорваться на крик.
- Ага, - обрадовался Гиацинтов, - дрогнул! Теперь в безымянный ему
воткните, и чтоб кровь клопчиками, клопчиками капала!
ПОЗИЦИИ БЕЛЫХ
_____________________________________________________________________
Дивизия выстроена в каре. Лица солдат утомлены, глаза воспаленные,
чуть блестят - перед построением выдали по стакану водки. Вдали слышно,
как ворочается гром: это продолжается артобстрел красных.
Посредине каре, на трибуне, стоит главком - генерал Молчанов, а рядом
на красно-зеленом половичке - брат вождя, Николай Меркулов, министр
иностранных дел. Внизу, возле трибуны, замер генералитет, офицеры штаба,
Ванюшин.
- И мы торжественно заявляем, - подняв руку над головой, зычно
выкрикивает Меркулов текст, написанный для него Ванюшиным, - что никакая
иная правда нас не тревожит, кроме правды народной. Мужику будет нарезана
земля, торговцу отдана лавка, а предприниматель позовет рабочего на завод,
уважительно обращаясь к нему по имени и отчеству, как к брату и другу. Для
того чтобы поскорей спасти страну от большевистских оборотней, нам
осталось не так уж много сделать! Я говорю вам - вперед, на Читу! Я говорю
вам - на Хабаровск! Я зову вас к победе! Я вижу вас победителями! Ура!
Победное <ура> несется над каре в сухом, морозном воздухе.
Ванюшин внимательно смотрит в лица солдат и замечает то, чего не
видит, а может быть, и не хочет видеть Меркулов, возвышающийся на трибуне
возле сухого, аскетичного Молчанова, одетого в солдатскую форму, сшитую из
английского тонкого сукна - по-наполеоновски.
Ванюшин видит, как солдаты посмеиваются, подмигивают, подталкивают
друг друга локтями. А глотку все равно дерут: черт его знает, а вдруг
возьмет министр да отвалит за бравый прием еще по стакашке водочки. Чего ж
не поорать-то?
ЦЕНЗУРНЫЙ КОМИТЕТ ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
_____________________________________________________________________
Председатель комитета поздоровался с Исаевым весьма сухо, усадил его
в кресло и, сокрушенно покачав головой, сказал:
- Какая все-таки гнусность вышла. Вместо героической корреспонденции
Ванюшина с фронта - эта гадость о здешних проститутках. Кто вас подвел?
Давайте решать, что делать. По-моему, это граничит с злоумышлением.
- Господин цензор, тогда лучше заранее казните меня.
- О чем вы?
- Это я поставил материал в номер.
- Вы?!
Исаев молча кивнул и мило улыбнулся.
- Зачем?
- А тираж? Газету раскупили за двадцать минут, такой материал публика
читает взахлёб. Согласитесь: что может быть приятнее, чем прочесть о
бесчестье других?
- Вы с ума сошли! - тихо сказал цензор.
- Не надо таких трагичных интонаций. Когда я работал в пресс-группе
Колчака, мы не боялись печатать правду. И потом - почему красные говорят
беспощадную правду о своих трудностях и поражениях, а мы обязаны молчать?
- При чем здесь красные? Меня они меньше всего интересуют!
В кабинет без стука вошел Гиацинтов. Он дружески обнялся с Исаевым,
пожал руку цензору, упал в кресло, забросил ногу на ногу и спросил;
- Он вас давно пытает, наш доблестный страж государственной тайны? Не
обижайтесь, Макс. В общем, он прав. В эти дни можно было бы обойтись без
разоблачений. Меня интересует, кто это вставил в номер?
- Я.
- Ну, перестаньте, старина, это не так смешно, как вам кажется.
Красные наверняка сейчас передают содержание статьи в Москву.
- Зачем им это?
- Позлобствовать, похихикать над нашими горестями.
- Досадно, конечно, но статью поставил в номер я.
- В обход цензуры?
- Когда я верстаю номер, то думаю о газете, а не о цензуре.
- Кто писал статью?
- Черт его знает.
- Где текст?
- Валяется в редакции.
- У кого?
- По-видимому, у метранпажа.
- Метранпаж у нас. Он клянется, что подлинника в типографии никто не
видел после набора.
- А, ерунда какая...
- Вы видели, как набирали этот материал?
- Да.
- На чем он был написан?
- На листочках.
- Я понимаю, что не на веточках. Какие были листочки? Большие,
маленькие, чистые, в линеечку?
- Кажется, чистые.
- Понятно. А через кого этот материал попал к вам?
- Он лежал у меня на столе.
- Вам его принесли?
- Нет, просто я обнаружил этот материал на столе.
- Когда это было?
- Вчера,
- Утром?
- Да.
- Кто дежурил в редакции?
- Не знаю, полковник.
- Сторожиха утверждает, что никого в редакции из посторонних не было
ни ночью, ни утром, кроме девицы у вас, в девять ровно.
- Старая сплетница, - улыбнулся Исаев. - Уволю.
- Правильно поступите. Так кто эта девица?
- Полковник, вы вольны казнить меня, - сказал Исаев шутливо и
протянул на стол обе руки, - можете заковать меня в кандалы.
- Когда казнят, Макс, то в кандалы не заковывают.
- Обидно.
- У вас была Сашенька Гаврилина - не иначе...
- Уж не следите ли вы за нами? Нет?
