убит военачальник красных войск легендарный Блюхер>. И дайте шапку:
<Дайрен - кончайло!> Что? Вам не понятно? <Кончайло> - это значит
кончается. В переводе с хорошего русского на плохой японский. Рассердятся?
Значит, они идиоты, если могут сердиться на смешное. Все. До свиданья,
лапочка, я поближе к вечеру загляну. Если что-нибудь особенно срочное -
ищите меня у Фривейского.
РЕЗИДЕНЦИЯ МЕРКУЛОВА
_____________________________________________________________________
- Ходят слухи о готовящемся убийстве арестованных большевиков на
нашей границе, - сказал Фривейский Спиридону Дионисьевичу, забирая со
стола папки со статистическими отчетами по торговле с Японией лесом. - Я
не думаю, чтобы сейчас это было кстати. В дни побед следует быть
великодушным.
- В этом деле надо тщательно разобраться, - ответил Меркулов своей
обычной хитроватой отговорочкой и прищурился на секретаря. - С чего это
вы, миленький? Откуда этакие веяния?
- Ваше превосходительство, позвольте считать наш разговор
несостоявшимся.
- Э, перестаньте, умница моя. Не хитрите, давайте доводы, а то я,
старик, несмышлен в высоких сферах. В них вы разбираетесь, молодые, а мы
только присматриваем, чтоб общее все верно было, общее...
Фривейский улыбнулся:
- Логика - упрямая вещь, Спиридон Дионисьевич. Она как цепь: ухватив
одно кольцо, обязательно потащишь второе. Давайте откровенно: кому выгодно
угрохать красных? Нам? Отнюдь нет. Нам выгодно вывести их на открытый
судебный процесс с адвокатами, экспертами и прессой. Мы бы взяли реванш у
Запада: наша демократия ничуть ихней не хуже. И тогда, на процессе, мы
сможем показать органическую связанность красного подполья с Читой. Умный
судья и злой прокурор докажут, что это есть чистой воды шпионаж. Налицо
компрометация большевизма у нас здесь - хотя бы года на два. Это уже срок.
А если же мы отправляем их без суда, и на границе, на нашей границе, их
рубят лихие молодцы Семенова - не знаю, не знаю... Думаю, общественность
отнесется к этому как к дурно пахнущему экстремистскому жесту. Нам
придется тогда молчать, а те станут вопить. Да и союзники наверняка будут
нос воротить - они весьма щепетильны, деликатно относятся к вопросу, каким
образом лишить жизни политического противника.
- Это все?
- В общих чертах.
- Если бы я не знал вас, миленький, как верного сотрудника, я бы
решил, что вы просто поете с чужого голоса, - уставясь в стол, скрипуче и
монотонно заговорил Меркулов. - Но я знаю вас. Следовательно, я отношу всю
эту наивную тираду за счет вашей молодости. Запомните раз и навсегда и,
если вам суждена карьера политика, никогда не изменяйте правилу, которое я
вам открою: идейный противник перестает быть реальной, ежесекундной вам
угрозой лишь с того момента, как он становится трупом. Запомните: ничто
так легко не забывается толпой, как политическое убийство. Наоборот, оно,
пусть даже самое разнузданное, с помощью прессы, прокуратуры и
исторической науки может стать вашим триумфом. Вы заработаете на нем
политический и моральный капитал, ибо вы сможете приписать молчащему
противнику все! Все, за что в ином случае вам пришлось бы отвечать самому.
И наконец, что за грязные слухи? Кто вам сказал, что семеновцы должны
замучить красных комиссаров на границе? Откуда эти сведения? Кто сказал?
Фривейский сидел опустив голову и хрустел потными пальцами.
- Это носится в воздухе, - ответил он, - я слышал от нескольких
человек.
- Хорошо, я перепроверю у Гиацинтова, откуда и через кого могли
просочиться столь отвратительные клеветнические слухи.
- Не надо перепроверять, - так же тихо ответил Фривейский.
Он поразился сейчас, как точно Исаев предвидел все течение разговора.
Исаев говорил точно так, как будто он сам уже обсуждал с премьером этот
вопрос и выслушал все, что сейчас Спиридон Дионисьевич повторяет скрипучим
голосом.
- Почему? - удивился премьер.
- Не надо, - повторил Фривейский, - я просто не хотел вас огорчать:
по городу ходит листовочка, напечатанная в подполье, про этот план с
высылкой через семеновское Гродеково.
Фривейский положил на стол листовку и подтолкнул ее премьеру
мизинцем. Спиридон Дионисьевич взял листовку, посмотрел ее со всех сторон,
покачал головой.
- Скажите на милость, - сказал он, - глицерину в аптеках на детские
компрессы не сыщешь, а тут, изволите ли видеть, для их печатных мерзостей
где-то сыскивается и глицерин.
Меркулов прочитал листовку, сложил ее пополам и в задумчивости вернул
Фривейскому. Приложил указательный палец к губам и, запрокинув голову,
уставился в потолок. Так продолжалось не меньше минуты. Это означало, что
премьер думает, советуясь с богом. К киоту в такие мгновения он не ходил,
чтобы не перебивать течение мысли.
- Вы умница, - сказал он после долгого молчания. - Миленький мой, вы
умница. Спасибо вам, господь вам поможет во всем. Нуте-ка, соедините меня
с Кириллом Николаевичем.
Когда Фривейский вызвал номер контрразведки, премьер снял трубку и
сказал:
- Полковник, значит, где Блюхер-то сбрыкнулся? Не на нашей, а на
китайской территории? Господи, господи, где ж на земле спокойные есть
веси? Кирилл Николаевич, вы, когда станете очищать атмосферу в нашем
государстве и ежели решите красных выдворить с нашей территории, вы их до
границы пустите с конвоем, чтобы на границе их, спаси бог, семеновские
головорезы не порубали со свойственной им экспансивностью. Пусть красные с
богом едут к себе в Читу, пусть! Мы никого в подвалах не расстреливаем,
подобно большевикам. Пускай они себе спокойно через Китай едут в ДВР. И
поскорее их отправляйте, поскорее, - настойчиво повторил Спиридон
Дионисьевич, и, судя по тому, как он сдержанно улыбнулся, Фривейский
догадался, что Гиацинтов понял замысел старика куда как точно: казнь
красных подпольщиков надо организовать на чужой территории, благо в
Харбине белой эмиграции хоть пруд пруди. За небольшую плату - безработица
там - они кого угодно кончат. Так что с Меркулова взятки гладки: он
демократ, он не уничтожает своих политических противников. Он высылает их,
он их не боится, пусть себе живут. А если их постреляли за границей - что
ж, <спаси господи их души, тут нашего злого умысла нет, мы в дела
иностранных государств не вмешиваемся>.
Фривейский поджал губы: старик нашел выход, о котором Исаев ему
ничего не говорил. Видимо, он тоже не предполагал, что такой выход
возможен.
И стало до того тоскливо секретарю правительства, особенно когда он
вспомнил про назначенную на сегодня встречу с Исаевым, что слезы чуть не
навернулись.
<Коготок увяз - всей птичке пропасть>, - слышалась ему дурацкая и
безысходная поговорка. Она приснилась ему через несколько дней после
первого разговора с Исаевым. И еще ему приснился священник, который шел по
горной дороге в китайском халате, а крест нес, как цирковой жонглер, на
голове.
<Глупость какая, - продолжал думать Фривейский, вернувшись в свой
кабинет, отделанный мореным дубом, - и что меня дернуло пойти с этим типом
набега? Какого черта я пошел с ним на бега? - корил он себя. - И вообще,
почему я должен выполнять его просьбы? В конце концов мне - вера, а он
писака и бумагомаратель. Завтра же я пойду к Гиацинтову и обо всем с ним
поговорю. Завтра же, - вдруг отчетливо и ясно понял он. - Все гениальное -
просто! Почему я не сделал этого вчера или позавчера? А если вскоре из
Европы прибудут врангелевцы? Там есть его люди из Монархического совета -
это уж наверняка. Неизвестно, кто кого одолеет, Меркулов Врангеля или
наоборот...>
Фривейский открыл нижний ящик письменного стола, достал флягу со
спиртом и несколько раз жадно глотнул невесомой влаги. Обожгло, резануло,
высветлило.
<А, черт с ним в конце концов, - подумал он. - Надо только убедить
себя, что я делаю это во имя великих идеалов монархизма. В конце концов
Врангель и Монархический совет - такие же патриоты, как и Меркулов. И
потом - подлость можно оправдать верой. Надо заставить себя поверить - и
все. Лучше врать, веруя, чем терпеть молча. Так и будет. Смена ориентации
- назовем все происшедшее. Это для себя благородно звучит, в это веруешь.
Так? Так. И все>.
КВЖД. ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПУТЬ
_____________________________________________________________________
После часа работы, когда взмокли спины у всех шестерых, рельсы на
участке в три метра были разворочены.
- Давай сюда матрацы из салона и бидоны с керосином, - сказал Блюхер.
- Сейчас зажжем?
- Это кто предлагает?
- Я.
- Проводник?
- Охранник, Василий Константинович.
- Тебе воздух охранять, Петя.
- Я Поликарп, товарищ министр.
Блюхер хмыкнул и проворчал:
- Тем хуже для тебя, Поликарп. Они ж сейчас только и ждут, чтоб мы
засветились.
- Кто?
- Белые, - ответил Поликарпу шепотом из темноты второй охранник,
залегший за пулеметом. - Ни зги не видать, вот они нас и шуруют - не
понял, что ль?
Люди залезли под вагон, замерли. Ветер скулил жалобно, бил
студенистыми песчинками в лица. Тучи опустились еще ниже к земле, и
тусклый сероватый овал в том месте, где была луна, сейчас вовсе исчез.
Внезапно ветер стих. Блюхер прислушался: далеко-далеко на востоке по
гулкой земле цокали копыта многих коней. Поликарп быстро защелкал
затвором. Блюхер нашел его руку, сжал у запястья: мол, тихо! - и так
держал несколько мгновений. Цоканье копыт все ближе, коней много, только
голосов не слыхать. Морозная земля ломко гудит, кони идут прямо на вагон,
а Блюхер шепчет:
- Не стрелять!
И руку не отпускает охранника Поликарпа: горяч, дуралей, сразу палить
начнет.
А кони-то рядом, дыхание их слышно. Вот-вот вырастут из ночи. И вдруг
заливистое ржание резануло ночь, выросли кони из ночи, совсем рядом с
вагоном выросли их морды, согретые белым игольчатым паром; антрацитово, с
загадочной синевой, высветились громадные глаза. Табун стал. Кони
появились, словно в сказке, чтобы так же внезапно исчезнуть, когда
Поликарп ломким, испуганно-обиженным голосом выкрикнул:
- Эвона, паровоз искрит!
Кони - по-видимому, это были жеребцы, отбившиеся от большого табуна,
- ринувшись в сторону, заглушили все звуки окрест, но чем дальше в ночь
уносился табун, тем явственнее доносилась отфыркивание паровоза,
поднимавшегося по пологому подъему в гору.
- Зажигай матрацы! - крикнул Блюхер. - Сейчас мы им, сукиным сынам,
устроим сцену ревности!
Сотня семеновских казаков неслась по промерзлой степи. Сотник повел
своих людей дальней, более верной дорогой - в обход по степи, которая
сейчас, во время морозов, стала как поле ипподрома. Но низкие тучи легли
на землю, звезды затянуло поначалу серой, а потом непроглядно-черной
мглой, и поэтому сотня проблуждала по ночной степи лишний час. Всадники
рассчитывали увидеть хоть махонькой огонек в вагоне Блюхера, но вокруг не
видно ни зги.
- Вроде бы здесь сворачивать, - сказал сотник и махнул нагайкой на
восток. - По этому распадку мы выйдем на них, если князь не спутал.
И он дал шенкеля своему коню. Тот захрипел, приподнялся в свечу и,
захватив огромный кусок ночи передними ногами, махнул вперед - к востоку.
Когда столб пламени выстрелил в небо, машинист сразу врубил тормоз.
Высунувшись в смотровое окошко, он увидел развороченное железнодорожное
полотно. Два японских солдата, посаженные к машинисту для охраны от
