красного лидера. Он тоже рассмеялся вровень с Фривейским: смешок, смех,
хохот; спрятал газету в карман и ушел, рассеянно раскланиваясь на лестнице
со знакомыми.
А в редакции заврекламой визгливо кричал, оправдываясь:
- А откуда я знал, что контрразведка рассердится?! Мне важно, чтобы
не рассердились подписчики! Тоже мне, понимаешь, Наты Пинкертоны!
Заместитель редактора, распекавший рекламу, басил:
- Не визжи! Отвечать приходится мне - по телефону. А вот в девять
часов завтра ты будешь им отвечать не по телефону, а в комнате номер семь,
на Полтавской, три.
- Что за вопли? - спросил вошедший Исаев. - Как я понял случилось
нечто непоправимое.
- Откуда я знал, что тот тип филер?! - жалко кричал заврекламой. -
Откуда я знал, что это из охранного?!
- Вы поменьше об этом распространяйтесь, - посоветовал замредактора,
- а то вам наверняка шею свернут. <Загубили, суки, загубили!>.
- Гиацинтов обижен, что их контору назвали сучьей? - поинтересовался
Исаев.
- Да нет! Совсем наоборот! Их возмутила фривольность тона о погибшем
Васильеве!
По-прежнему усмехаясь, Исаев вышел из кабинета и неторопливо
отправился в кафе <Банзай>. Там он сел в уголке за бамбуковой
перегородкой. Вскоре пришел Чен. Они молча переглянулись. Исаев раскуривал
сигарету и шептал, пока лицо его было скрыто в пахучем голубом дыму:
- Предупредите подполье, что похороны Васильева - провокация. Никто
не должен идти на кладбище...
ХАРБИНСКИЙ ВОКЗАЛ
_____________________________________________________________________
К перрону подходит состав, прибывший из Читы. В салон-вагоне
правительственная делегация ДВР во главе с Федором Николаевичем Петровым и
Василием Константиновичем Блюхером, направляющаяся на переговоры с
японцами в Дайрен.
Звенят разбитые стекла вагонов. Улюлюкают на ночном перроне
белогвардейцы.
Орут:
- Вон отсюда, палачи!
- Убирайтесь, комиссары!
Японская полиция стоит чуть в сторонке, в белых перчатках и
ослепительных гетрах. Лица улыбчивы и доброжелательны. Руки сложены на
животиках: ни дать ни взять - игрушечные полицейские. Делать им сейчас
ничего нельзя: демократия прежде всего. Кричать можно что угодно и кому
угодно. Нельзя разрешать действовать физически. Это нехорошо. Это даже
некрасиво. Этого полиция постарается не допустить.
Выходят наши товарищи на привокзальную площадь, а там кричат еще
пьяней и похабней, просто извозчичьим матом орут.
Делегация садится в две машины и уезжает к зданию представителей ДВР,
которое охраняет японская жандармерия.
На следующий день, после протеста, заявленного делегацией, японские
власти подгоняют к зданию представительства ДВР три броневика и роту
солдат.
Очередной изящный укол: делегация идет к вагонам, чтобы следовать в
Дайрен - к месту переговоров, - а вокруг марширует рота солдат. И не
понять, то ли арестованных увозят, то ли почет оказывают.
Повар, нанятый в Харбине делегацией, полунемец, полутатарин,
проживший на Востоке всю жизнь, шепотом объяснял проводникам салон-вагона:
- Азиаты не лыком шиты. Они не только цветом кожи разнятся, у них и
мозг другой, и видят они не так, как европейцы. Поди догадайся, как они
все вокруг себя видят! Глаза у них с прищуром, необыкновенно хитрющие
глаза. Но и хитрость у них особая, на нашу не похожа. Мы в обход хитрим, с
дальним прицелом и с логикой в замысле, а дальневосточный азиат в лицо
тебе врет и улыбается - это и есть, по-ихнему, хитрость. Думаешь про него:
вот чудак, мне ж твоя хитрость сразу видна. Ан нет! Ему только этого и
надо. Это он так поначалу хитрил. На самом-то деле он подальше нашего
брата задумал, и убить для него - это помочь человеку переместить душу из
бренности в божественность, всего-навсего.
ДАЙРЕН. <ЯМОТО-ОТЕЛЬ>
_____________________________________________________________________
Это самый фешенебельный отель Дайрена. Кругом красное дерево, все
старомодно и учтиво. Делегацию встречает секретарь МИДа господин Шимада.
Он провожает членов делегации на отведенный им второй этаж и
договаривается с секретарем русской делегации, что переговоры будут
вестись здесь же, в сером зале, без прессы, форма - белые костюмы из-за
влажной жары, черные галстуки и штиблеты черного цвета.
- Дьяволы, - ворчит Блюхер, - не иначе, как от своих агентов получили
сведения, что у нас нет белых костюмов. Вот ведь черт возьми, а? Может, мы
и в этих пройдем? Чем наши плохи, серенькие?
- Не годится, - говорит Федор Николаевич Петров. - Придется
раскошелиться, сейчас поедем к портным.
Японцы - народ вежливый и предупредительный - одним нашим не дают
побыть ни минутки. Только наши решат отдохнуть с дороги, как в номер к
каждому стук в дверь: на пороге стоит сахарный от нежных улыбок дипломат,
и просит пожаловать господ делегатов вниз, в ресторан, на торжественный
обед.
Стол накрыт: икра, омары, трепанги, крабы, сыры, вина, ветчина. Не
бывает такого стола в жизни! Наши дипломаты - все из рабочих, только
переводчик - бывший студент да Федор Николаевич Петров прошел курс наук в
тюремном замке Шлиссельбурга.
Японские дипломаты лихо орудуют пятью вилочками, десятью ножичками,
на руки свои не смотрят, жуют быстро, отрезают малюсенькие кусочки, и все
будто само у них режется. А у наших - кроме Петрова, который так же легок
и изящен, - ножи тупые, с вилок все падает, секретарь вывалил кусок курицы
на брюки своему японскому соседу (японец даже не шевельнул бровью - вроде
это и не его ноги), экономический советник опрокинул на себя один из пяти
фужеров, поставленных перед ним официантом, другой советник с такой силой
нажал вилкой на елозившую по тарелке диковинную закусь, что тарелка - тюк!
- и пополам. Василий Константинович до вилки с ножом не дотрагивается
вовсе. Только корочку маслом помазал и жует себе, на хозяев стола
посматривает и все запоминает: кто как и что ест.
- Господа! - возглашает руководитель японской делегации Мацушима. - Я
думаю, что переговоры явят собой образец искренности и взаимного
доброжелательства. Я пью за успех, господа!
Шумит тяжелый океан, с ревом разбивается о высокие каменные глыбы,
замирает в воздухе снежными, устремленными ввысь валами, а потом с
шелестом обрушивается вниз - в самого себя.
Блюхер без ежедневной двухчасовой прогулки не человек. Как бы ни
работал, пусть двадцать часов, все равно обязательно пешочком, размеренным
шагом десять километров отшагай, хоть помри.
- Мой двоюродный дядька, - объяснял Василий Константинович Петрову, -
до восьмидесяти пяти лет жил, а в восемьдесят еще женихался с молодухами.
А все почему? Он по вечерам письмоноше помогал, в соседние деревни письма
разносил. Пятнадцать километров отмахает, а потом сидит у печи, ноги
вытянет и от счастья плачет. Честное слово! Молится и плачет радостно.
Блюхер кладет пистолет в задний карман брюк, надвигает канотье,
смотрит на себя в зеркало и отправляется к океану - тут, в Дайрене, до
него рукой подать. Он перепрыгивает с валуна на валун, уходя все дальше и
дальше - вдоль по пустынному берегу. А за ним - неотрывной тенью два
японца в штатском, шпики. Идут, совсем не скрываясь, даже изредка
переговариваются друг с другом. Им тяжело идти за Василием
Константиновичем, потому что тот в ходьбе быстр. Шпики чуть не бегут за
ним, тяжело дышат, потные. А Блюхер идет и посмеивается. Думает: <Это вам,
сукины дети, за обед в ресторане! Вы лихо жуете, мы - ходим. А ну - кто
кого?!> И Василий Константинович поддает скорости. Один из шпиков, тот,
что поменьше ростом, заглядевшись на военного министра, спотыкается,
падает и расшибает себе лоб. По щеке течет кровь. Второй шпик на ходу
вытирает кровь своему спутнику, но понимает, что дело плохо. Либо надо
останавливаться, чтобы по-настоящему помочь товарищу, либо одному бежать
следом за русским министром.
- Эй, господина! - кричит он, задыхаясь. - Подожди!
Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны,
низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше
ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.
- Э, хоросая господина! - снова в отчаянии кричат шпики в спину
Василию Константиновичу.
Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к
нему - жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.
- Вы кто? - спрашивает Блюхер.
- Васа охрана.
- Шпионы, что ль?
- Сипионы, сипионы, - радостно соглашается тот, что разбил себе лоб.
- Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой
ходи, но твоя быстро ходи, как животное.
- Сейчас пойдем дальсе, - говорит второй шпик, - только остановим
кровь.
- До кости разбил? - спрашивает Блюхер.
- Немнозко до кости.
- Иди сюда.
Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает
осматривать рану.
- Ну-ка, - говорит он второму, - вот мой платок, сбегайте и намочите
его водой.
Шпик убегает вниз, к океану.
- Садись, - говорит Блюхер.
- В васем присутствии нельзя.
- Пиджачок сними - мокрый.
Шпик снимает пиджак, под мышками у него - на кожаных ремешках - два
кольта.
- Хорошие кольты, - говорит Василий Константинович.
- Немнозечко тязеловаты.
- Покажите-ка...
- А вы меня не застрелите?
- У меня свой есть, чтоб застрелить.
- У вас маленький браунинг, им не застрелить.
- А вы откуда знаете, что у меня браунинг?
- Так мы зе сипионы. Когда из отеля вы выходили, я к вам призался
рукой, около портье, помните?
- Нет.
- Вот и хоросо. А я на осцупь все пистолеты знаю. У вас браунинг,
английской фирмы.
- Молодец! - искренне восхищается Блюхер.
Польщенный шпик достает из-под мышки кольт и протягивает Василию
Константиновичу.
- Вот, - говорит он. - Мозно посмотреть.
Блюхер навскидку целится из пистолета. Высоко над ним, распластав
крылья, летит ястреб. Блюхер берет его на мушку. Гремит выстрел. Ястреб,
сломав крылья, стремительно падает на камни.
- Господина, вы великий стрелок, - говорит шпик, - только где я
теперь достану денег, чтобы купить патрон?
- Сколько он стоит?
- Недорого, но все-таки. Мы, сипионы, бедные люди.
Блюхер достает десятидолларовую бумажку и протягивает ее шпику.
- Господин такой седрый, мы не будем вам месать и станем говорить,
что вы осень-осень хоросий министр.
Второй шпик приносит намоченный платок. Блюхер промывает ранку и
предлагает:
- Ну что, обратно пойдем?
- А вам хосется есе походить по берегу.
- Хочется.
- Если бы вы позволили нам идти босиком, - просит шпик, - то мы бы не
месали вам звуком своих шагов сзади и вам бы казалось, что нас нет.
- Если не оглядываться?
- Мозно и оглядываться. Мы будем лозиться, когда вы оглянетесь.
- Разувайтесь, - соглашается Блюхер, - я тоже босиком пойду.
Идет министр босиком, подвернув брюки, песню поет, руками в такт
размахивает, а ветер с океана свистит - свежий, великолепный ветер,
навстречу ему идти всей грудью - нет большей радости.
ЗАЛ <ЯМАТО-ОТЕЛЯ>. УТРО
_____________________________________________________________________
- Следовательно, - заканчивает Петров, - мы вновь выдвигаем только
одно требование: незамедлительная эвакуация японских оккупационных войск
из Приморья. Это справедливое требование, и мы уверены в том, что оно
будет удовлетворено.
Глава японской делегации, протирая очки, говорит:
