Семенова, занялись организацией линии обороны в районе Гродекова. Ситуация
сулила серьезную распрю между двумя белыми лидерами.
Японские представители во Владивостоке сбились с ног, пытаясь
примирить враждующие группировки. Но Меркуловы и Семенов ни на какие
уступки друг другу не шли, а от японцев, увлеченные борьбой, стали
отмахиваться, как от надоедливых мух.
В этой ситуации японский МИД <дал понять> через третьих лиц
заинтересованным сторонам, что переговоры между красной Читой и Токио,
которые ранее каждый раз отклонялись правительством микадо, сейчас
становятся возможными. А как же им быть невозможными, когда началась такая
драка между Меркуловыми и Семеновым? Обязательно надо искать запасную
платформу. В политике, как в хлебопашестве, если не подумаешь о завтрашнем
дне, - пропадешь, и ничто тебе не поможет.
Письмо представителя РСФСР в Германии
министру иностранных дел Германии Розену
Имею честь препроводить Вам при сем в оригинале и в виде копии и
фотографических снимков с приложением дословного немецкого перевода
два документа, исходящих из канцелярии присутствовавшего здесь, в
Берлине, представителя атамана Семенова. Из этих документов
несомненным образом явствует, что некий полковник Фрейберг с помощью
капитана, именующегося Апаровичем, устроил на территории Германии
представительство действующих на Дальнем Востоке против Российской
Советской Республики мятежнических орд ген. Семенова и производит
здесь вербовку для поддержки этих войск.
Препровождая Вам, г. министр, упомянутые документы, позволяю
себе обратить Ваше внимание, что уже самое существование этого так
называемого представительства на территории Германии нарушает
содержащийся в статье I соглашения от 6 мая 1921 г. основной принцип.
Терпимость германских властей по отношению к вербовочной деятельности
полковника Фрейберга несовместима с дружественными отношениями между
Германией и РСФСР. Кроме того, эта деятельность является
преступлением, согласно общему германскому законодательству.
Имею честь просить Вас, г. министр, от имени моего Правительства
немедленно же закрыть устроенное полковником Фрейбергом
представительство и фактически воспрепятствовать его вербовочной
деятельности, равно как и привлечь его и капитана Апаровича к
законной ответственности.
Пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз освидетельствовать, г.
министр, совершенное к Вам уважение.
В. Копп.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ СТАНЦИЯ ЧИТА-II
_____________________________________________________________________
Вокзал пуст. На жарком, раскаленном перроне замер строй почетного
караула, чуть в стороне, под металлическим, давно не крашенным козырьком,
- оркестр Читинского гарнизона. Возле облупившейся ресторанной вывески -
группа военачальников, представители парламентских групп Народного
собрания ДВР, партийные работники: большевики, эсеры и меньшевики. Кадеты
и народные социалисты стоят особняком, оживленно переговариваются,
смеются: лица холеные, очки поблескивают золотом, белые канотье выписаны
из Парижа, штиблеты по последней американской моде - тупорылы, пиджачки
коротенькие, тоже на американский манер.
Вокзальное начальство, упрежденное, что прибывает новый военный
министр и главком, загнало пассажиров в залы ожидания и все двери заперло
- на контролеров надежды нет: народ до зрелищ жадный, сомнет. Все
вокзальные стеклянные двери расплющены прижатыми носами любопытных.
- Говорят, начальник-то, - шепчут в зале ожидания, - свирепый,
порядок приехал навести, растрясет буржуев тутошних.
- Мели, Емеля! Он сам из немцев, а немец - первый буржуй на земле.
- Какой немец! Прикусись. Жид. Жид он.
- Евреи против капитала свирепые. Сейчас гривой своей затрясет
кучерявой - чтоб конфисковать немедля!
- Коль, он мне под юбку залазит!
- Ишь, ишь кадеты стеклами сверкают. Министры-капиталисты! Как при
адмирале сидели в начальниках, так и теперь остались. Эх, Расея, нет на
тебя плетки!
- Погоди, доведут, - подымемся, с заду искры полетят.
- Слышь, папаш, а чего это эсеры все, как есть, нестриженные и с
перхотью на спине?
- Это у них от идейности. Идейный - он завсегда нестриженный. А
перхоть - так то ж мозг зашелушивается изнутри...
- Коль, он мне под юбку залазит!
- Эвон паровоз, паровоз!
Кадеты переговариваются:
- Говорят, весьма способный военный.
- Перестаньте. Откуда? Очередной крикун.
- Гражданин Протопопов, посмотрите, как любопытно, - большевики
молчат, будто воды в рот набрали.
- Меньшевиков боятся.
- Не верю. Ни во что не верю. Придут сюда желтые, весьма скоро
заявятся. Армия может им противостоять, а ее, увы, нет. Есть сброд.
- Американцы тянут с визами...
- Чего вы от них хотите? Союзники - одно слово.
Эсеры прежде всего озадачены вопросом:
- Кто будет его приветствовать?
- Естественно, от большевистской фракции.
- Я спрашивал: те говорят, что приветствие будет от имени
коалиционного правительства.
- Какая, к черту, коалиция? Пауки в банке. Коалиция в России
противоестественна: каждый в Бонапарты метит.
- Двадцатый век - последний век этой цивилизации. И конец миру придет
из России, истерзанной изнутри.
- Меньше афоризмов, Владислав Прокопьевич. Афоризмы надоели, мы с
ними проиграли все, что могли проиграть.
- Граждане, поезд...
Состав министра обороны и главкома медленно приближается к платформе.
Заместители министра, военные руководители, начальник гарнизона медленно
двигаются к тому месту, которое отмечено на перроне мелом: здесь должен
остановиться салон нового министра. Следом за воинскими руководителями
четко вышагивает начальник почетного караула: шашка посредине туловища,
тело сотрясается от шагов, вдалбливаемых в жаркий асфальт, брови
сосредоточенно нахмурены, глаза поедают спины заместителей министров.
Капельмейстер, взятый напрокат из оперного театра, неуклюже морщится
в военном кителе, то и дело обмахивается платочком, подрагивает рукой,
поднятой в уровень с головой: ударить марш встречи надо секунда в секунду,
чтоб все как в прежнее мирное время, когда губернатор появлялся в ложе.
Паровоз остановился. Дверь вагона министра распахнулась, и оттуда
медленно вылез бритый наголо человек в зеленом английском френче - без
орденов и знаков отличия. Оркестр рванул марш торжественной встречи.
Начальник гарнизона стал выкрикивать слова приветствия. Блюхер, не
дослушав его, отвернулся. Из распахнутой двери жена и адъютант протянули
ему махонький гробик. Блюхер принял гроб на руки и пошел сквозь толпу
встречающих к выходу. Оркестр оборвал приветственный марш, веселый и
громкий, только когда Блюхер был совсем рядом. Шел министр с трехмесячной
дочкой Зоенькой, умершей за два часа до приезда в Читу, шел под марш
торжественной встречи, мимо строя почетного караула и примолкнувших
представителей парламентских фракций.
Когда Блюхер в Москве пробовал отпроситься у предреввоенсовета на
неделю хотя бы, пока дочка выздоровеет, тот стал суров и озабочен и много
говорил о том, что революция - это жертвенность и стоицизм.
А Зоенька умерла - зашлась кашлем, сухонькая стала, синенькая.
Первенец, агукать начала, в глазоньках смысл появился - и нет ее.
...На следующий день Блюхер приехал в ставку к семи утра. Первым,
кого он принял, был замначоперод - из бывших офицеров: сухой стареющий
человек с длинной шеей, заросшей седым пухом.
- Введите меня в обстановку, - сказал Блюхер, - вы - грамотный
военный, обсудим все без трескотни и фраз.
- Вот мой рапорт, - сказал замначоперод и протянул Блюхеру листок
бумаги.
- Рапорт после. Сначала давайте-ка займемся делом.
- Гражданин министр, я прошу вас ознакомиться с моим рапортом.
Блюхер взял лист бумаги. Там было всего две строки: <Министру
Блюхеру. Прошу уволить меня из рядов армии ДВР. Евзерихин, заместитель
начальника оперативного отдела штаба НРА>.
- Не знал, что в штабе работает трус.
- У меня солдатские <Георгии> и золотое оружие от Фрунзе.
- В таком случае объяснитесь.
- Я не хочу быть лжецом, гражданин министр.
- Вы лозунгами-то не говорите. Вы по-человечески.
- Я не хочу быть лжецом. Мне совестно получать паек. Армии нет.
Грамотных офицеров нет. Партизанские отряды заражены анархизмом, приказов
не слушают! Мы держимся чудом, поймите! Если белые ударят - мы покатимся
до Москвы! Когда я пытаюсь пригласить в штаб грамотных военных, меня
упрекают, что я протаскиваю гада-интеллигента! Я не могу так больше! Не
могу.
Замначоперод стал весь красный, а длинная шея его посинела, и от
этого белый пушок стал особенно беззащитным и нежным. Блюхер испытал
острый приступ жалости к этому незнакомому человеку.
- Сядьте, - сказал он, - я понимаю вас. Простите за труса. Вы
займетесь переговорами с кадровыми офицерами. Я - партизанами. Где
наиболее трудный участок?
- В Лесном, - тихо ответил замначоперод, - там анархисты сильны.
Блюхер подошел к громадной - во всю стену - оперативной карте.
- Где? - спросил он тихо. - Покажите, пожалуйста.
Замначоперод ткнул длинным узким пальцем в кружок.
- Здесь. Вашего заместителя оттуда на тачке вывезли, под свист. У них
там второй день кутерьма.
ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ РЕСПУБЛИКА. СЕЛО ЛЕСНОЕ
_____________________________________________________________________
Партизанский сход шумит, выбирает нового командира. Прежнего
белобандиты, третьего дня в лесу угрохали. Как пошел на заимку к пасечнику
поговорить про сено для конского запаса, так и не вернулся вовсе. Только
голову нашли. На шест воткнута, язык вывалился - синий, длинный, будто
озорует командир, глаза напрочь выколоты, а чуб аккуратно на две половинки
расчесан. В подбородок вбит гвоздь, а на нем бумага в линеечку, и слова на
ней: <Смерть коммунии>.
- Пущай командиром Кульков станет! - предлагает молоденький
безбородый паренек, весь в пулеметных лентах, галифе у него красного
цвета, с неимоверным кандибобером, маузер болтается чуть не у голенища,
ремень оттянут пятью лимонками, глаза шалые, озорные, но детские еще
совсем глаза.
- Молод, - отвечают ему, - зеленый он, не уходился!
- Рано Кулькову в командирах выкобенивать!
- Дерьмо! Еще та титька не выросла, которую ты опосля сосал, когда
Кульков подымал людей в атаку!
Шумят люди, ругаются, а как же иначе?! Командир - он и есть командир,
его надо со всех сторон обсмотреть, чтобы потом в боевой кампании конфузу
не вышло!
Василий Константинович Блюхер молча сидит на раскладном стульчике
чуть поодаль. В английском мундире, без орденов, быстро сосет мундштук,
перебрасывая его из одного угла рта в другой. Иногда только по лицам
глазами зырк, зырк, и снова будто совсем чужой здесь. Только чем дольше
слушает, тем больше голову бычит.
На середину схода выскакивает Колька-анархист. Клеши широки, словно
Черное море, бескозырка на затылке блинчиком.
- Братва, слушай меня!
Кольку-анархиста любят слушать, потому что говорит он грамотно, с
непонятностями и паузами, а это мужику уважительно, будет над чем потом
помозговать.
