- Ну что за подлецы, боже ты мой праведный! Куш в два миллиона!
Какая, право, подлость!
Всю жизнь торгует Спиридон Дионисьевич, и никто о нем плохого слова
не говорил! Что это, зазорно, что ль, с фирмой контракт заключать?! Им
выгода, но ведь и нам - польза! Ах ты, боже мой, сейчас по городу сплетни
поползут!
- Какой тираж этой гадости? - спросил Меркулов, брезгливо тронув
газету пальцем.
- Большой.
- Где остальные экземпляры?
- У читателей.
Меркулов поднял глаза на Фривейского, догадавшись, что у того
вспышка, и опустился в кресло.
<Помощничек... Тоже, видно, ликует... За дверь бы и на улицу! И на
порог не пускать впредь и навсегда!>
А нельзя! Умен. Умных людей Меркулов ценит. Умному надобно многое
прощать.
- Идите отдохните, милый дружок, - сказал премьер. - У вас лицо с
желтинкой. Не иначе, как желудок мучает? Я вам попозже домашнего врача
подошлю, он в желудочных заболеваниях горазд.
- Я перемучаюсь, - ответил Фривейский, - врач мне не нужен.
- Ну отчего ж? Мне это труда не составит. А газета... Пускай их
пишут. Правда все равно себя скажет, история разберется, кто прав; она -
жрица из беспристрастных...
После ухода Фривейского Меркулов вызвал по телефону полковника
Гиацинтова, начальника контрразведки, и сказал ему:
- Кирилл Николаевич, миленький, послушайте, что о вашем премьере
пишут. Ах, уж читали? Ну и как? Любопытные детали, не правда ли? Только
удивляюсь: как это вы, офицер и дворянин, служите спекулянту и грабителю
русского народа? Я - спекулянт, я, полковник! Да вы не кашляйте в
трубочку, мне в ухо отдает. А коли смешно - смейтесь! Только я старый, я
смешного гораздо перевидал на своем веку, посмешней того, что красные
бумагомаратели выкобенивают, я и это переживу. А вот вы человек на службе!
Мне что? Мне ничего! Я в отставку, и адье, а вам отставка крайнюю скудость
означать будет. И потом - я отставку прошу, вам же ее дают.
Премьер опустил трубку на рычаг и пошел в маленькую комнату, соседнюю
с кабинетом. В углу - киот. Меркулов опустился на колени - молиться.
Просить мира на земле и благоволения человецем.
ПОЛТАВСКАЯ, 3. КОНТРРАЗВЕДКА
_____________________________________________________________________
Гиацинтов в задумчивости держал телефонную трубку возле лба, потом
аккуратно опустил ее на рычаг и вызвал Пимезова, своего помощника.
- Воленька, я попрошу вас пригласить ко мне полковника Суходольского
и всех руководителей отделов.
- Слушаю, Кирилл Николаевич.
Через несколько минут в кабинете у начальника контрразведки собрались
руководители семи важнейших отделов.
- Господа, я пригласил вас для того, чтобы сообщить неприятную
новость, - сказал Гиацинтов. - Нам сегодня же придется провести аресты
выявленных подпольщиков, не дожидаясь окончания работы по ликвидации всех
скрытных красных. Увы, это не моя воля, я выполняю приказ. Мы обязаны в
ближайшие же дни выйти на их газету или в крайнем случае сделать так, чтоб
она не попадала в руки к читателям. Но главная задача - захват московского
представителя, который, по моим сведениям, направлен сюда, - становится
трудновыполнимой, потому что подполье после наших сегодняшних арестов
затаится, как никогда. Следовательно, особое внимание ко всем вновь
появившимся здесь. Тех, кого мы заберем, спрашивать не только про газету,
но и про московского гостя. А вдруг кто знает дату или место приезда? Хотя
- это особая тема, и мы соберемся вскоре, чтобы ее детально обсудить.
Имейте в виду, что красное подполье, которое сегодня мы начинаем забирать,
в недалеком будущем окажется серьезной картой в нашей политической игре.
Гиацинтов оглядел своих сотрудников и усмешливо поинтересовался:
- Не тяжело объясняюсь, а? Так и заносит на усложненные обороты,
будто на дипломатическом приеме нахожусь. Итак, прошу вас начинать аресты
организованно, сразу по всему городу, чтобы никто из наших красных
приятелей не ушел. Допросы проводить настойчиво, я обязан порадовать
нашего премьера сообщением о найденной красной газете. С богом, друзья
мои.
ХАБАРОВСКИЙ РЕВТРИБУНАЛ
_____________________________________________________________________
В кабинете следователя ревтрибунала сидел Филиповский, старший
руководитель группы по борьбе с вооруженным бандитизмом. Он арестован за
то, что во время обыска у баронессы Нагорной похитил жемчужную осыпь.
Сейчас он сидел, зажав кисти рук между коленями; на лбу капли пота, глаза
воспаленные, красные, как у кролика. Следователь позвонил Постышеву и
сообщил об аресте чекиста, а ведь полгода не прошло, как Павел Петрович
самолично вручал Филиповскому именной маузер с серебряной планкой за
беззаветную доблесть. И вот сейчас Постышев сидит напротив Филиповского, а
тот глаз поднять не смеет, головой вертит и все время морщится, будто у
него зубы болят.
- Ты не крути, Филиповский, - попросил Постышев, - ты давай честно.
- Я четыре года с белыми дерусь, я жизни не жалею.
- Погоди, погоди! Я о другом спрашиваю: как ты мог жемчуг украсть?
- Не воровал я! - глухо выкрикнул Филиповский. - Реквизировал...
- Врешь! Если б ты реквизировал, он бы в казне оказался! А ты крал,
как последний гад. Грязный ты человек, дело наше позоришь. Слепой я был,
когда тебе маузер за доблесть вручал, слепой!
- Я четыре года воевал, я в атаку на белого генерала ходил.
- Про то молчи!
- Воля ваша.
- Моей воле - грош цена, тут что трибунал скажет,
- Неужто судить меня станут?
- А ты как полагаешь?
- Так я ж верой и правдой четыре года...
- Хоть сорок четыре! У вора нет прошлого! Товарищ, - спросил
следователя Постышев, - доказательства у вас собраны?
- Сам признался.
- Это, конечно, хорошо, что сам признался. А свидетели есть? Факты
есть?
- Свидетелей нет, и фактов нет, Павел Петрович, только что сам
признался, без давления.
- Цацки где?
Следователь достал из несгораемого ящика драгоценности и положил их
на стол, покрытый пожелтевшим газетным листом. Постышев рассматривал
жемчужную нить недоуменно и с ухмылкой.
- И за что такая цена? - спросил он. - Никак не пойму. Напридумывали
людишки себе кумиров - и ну поклоняться им. А тебе нравится, Филиповский?
- Да разве я в них сведущий? Мне на базаре дед один сказал, что на
камушки хлеба наменяет с салом и водкой. У меня в подчинении трое пацанов:
один чахоточный, другой без ноги, а третьему шестнадцать лет, и за мировую
революцию он сражается единственно по светлому энтузиазму. Госполитохрана
мы, а по ночам в мусорных ящиках за рестораном Хлопьева кожуру
картофельную собираем, чтоб днем не позориться...
- У него дома обыск делали? - спросил Постышев.
- Какой у него дом? В подвале живет, как пес в конуре.
- Семья где?
- На кладбище, - ответил Филиповский, - порубана в девятнадцатом
калмыковцами. Детям своим ни крохи не давал, когда в ЧК работал, голодали
дети, а у меня тогда через руки золота буржуйского поболе проходило. А
теперь по ночам глазыньки их вижу - пропади, думаю, все пропадом, хоть
троих своих теперешних пацанов накормлю, тоже по земле смертниками ходят.
Вон позавчера двоих наших зарезали в малинах. Так неужто и с буржуйских
камушков не могу дать своим пацанам пожрать вволю и водки перед сном
выпить?
Следователь отвернулся к окну, чтобы арестованный не видел его лица.
Тяжело сопит следователь, больно ему слушать Филиповского, а закон какое к
душе отношение имеет? Закон, он и есть закон, он по бумаге писан, не по
сердцу.
- Ты мне нутро не вынимай, Филиповский, - сказал Павел Петрович. - Ты
за троих своих пацанов в ответе. Это так. А сколько им жить на земле
предстоит?
- Как выйдет. Пуля в рожу не смотрит...
- Ничего. Посмотрит. Так вот надо, чтобы твои пацаны жили в стране,
где закон для всех один, а не такой, чтоб чего Филиповский захотел, так то
и вышло. Они подумать могут, что ты над законом, а не он над тобой. В
трибунал пойдешь, товарищ.
Филиповский впервые за весь разговор вскинул голову:
- Ты как меня назвал, Павел Петрович?
- Я назвал тебя товарищем, - сказал Постышев.
Поднявшись, он сказал следователю:
- До суда отпустить. Возвращайся на работу, Филиповский. Ночью в
городе двенадцать бандитских налетов зарегистрировано.
ГУБКОМПАРТ
_____________________________________________________________________
За длинным столом, покрытым красным сукном, сидели комиссары
Хабаровского укрепрайона. Выступал - весь в кожаном - комиссар стройбата,
который занимается понтонной переправой через Амур. Комиссар говорил
хорошо, с выражением, только правда, по бумажке. Выступать умеет; где
надо, покричит, где надо, кулаком над головой взмахнет, а то вдруг на
драматический шепот перейдет, что твой Шаляпин.
- Только смобилизовав свою стальную волю, - говорил он, - только
подняв на должную высоту воспитательную работу, мы сможем взять
светозарные рубежи и добиться новых успехов. Ни для кого сейчас не секрет,
что дела наши идут хорошо...
Постышев бросил реплику:
- Куда как лучше! Бойцы твоего батальона третий день без каши сидят.
- Это детали, Павел Петрович. А я беру вопрос шире, я его в целом
беру, как говорится. Продолжаю. За последние два месяца мы провели около
сорока политбесед, охватив более девятисот сорока семи бойцов.
- Можно твой текст посмотреть? - попросил Постышев. - А то больно
скоро говоришь.
Тот передал комиссару фронта текст. Павел Петрович неторопливо листал
исписанные странички.
- Ты продолжай, товарищ, продолжай, - попросил он,
- Так ведь текст у тебя, Павел Петрович.
- А ты попросту говори, без текста.
Комиссар стройбата растерянно оглядел собравшихся и поднял над
головой кулак:
- Белая гидра контрреволюции, оскалив свою волчью пасть, бряцает
ржавым оружием проклятого империализма! Их свиное рыло пытается хрюкать
возле наших границ, угрожая счастью победившего пролетарьята! Не позволим!
Постышев спросил:
- Кому не позволим и что именно?
- Гидре, собственно говоря, не позволим.
- А какая она, гидра? С ногами? Или змееобразная? Ладно, садись,
комиссар. Возьми свой доклад - липовый он. Я у твоих бойцов только что
был.
- Можно мне, Павел Петрович? - спросил комиссар Особого амурского
полка. - У нас вот какой вопрос: пока имеем передышку на фронте, помог бы
с учителями. Народ грамоты жаждет. Я полагаю, что грамотность - она
главнейшее подспорье в борьбе за мировую революцию.
- Вопрос толковый. Завтра утром выделю тебе троих педагогов -
приезжай и бери. Кто еще?
- Я. С бронепоезда <Жан Жорес>.
- Давай, <Жорес>.
- Так я прикидываю, Павел Петрович, что политработа может человека
засушить, как бабочку в гербарии, если одни беседы про счастливое будущее
проводить, а при этом на глазах у бойцов отваливать военспецам по
шестнадцать рублей золотом, не считая продовольствия.
Постышев прихлопнул ладонью по красному сукну, резко поднялся, зло
посмотрел на моряка с <Жореса>:
- Фамилия твоя, как помню, Солодицкий? Так? Отвечаю. Я сегодня
получил шифровку из Владивостока. Там американцы всех наших профессоров,
ученых, даже студентов к себе увозят, предоставляя им райские условия.
Архивы скупают, библиотеки, за старые письма золото платят. А они счету
денег получше нашего учены. Почему они так поступают? Потому как понимают,
что будущее - за наукой, за спецами. А кто же нас задарма будет учить
