все решил с Фривейским... Что ж... Терпение... Посмотрим, как будет
дальше... Во всяком случае, я играю беспроигрышную партию: придет ли
первым фаворит или моя Реганда - он уже в контакте со мной, он уже мой
<приятель>. В крайнем случае с проигрышем выручит Чен...>
- Ну же! - кричал Аполлинэр и хлестал лошадь по крупу. - Ну! Ну!
Остальные лошади ушли вперед, раскачиваются перед глазами спокойно,
медленно. И в этом размеренном раскачивании - обреченность, которая обычно
сопутствует поражению в заезде. Надо это спокойствие и размеренность
поломать. Он знает, надо дать волю инстинктам, сейчас надо смотреть на
мир, и на гаревую дорожку, и на круп лошади, и на тех, кто впереди,
красными глазами. И дышать надо с хрипом и присвистом - как зверь на бегу.
И вот метр за метром, секунда за секундой начинает совершаться
невозможное. Аполлинэр нагоняет остальных лошадей, которые пока идут кучей
без фаворита. Аполлинэр обходит всех по крайней дорожке, приближается к
финишу первым.
Рев на ипподроме сменился тишиной. Только слышно об землю копыта:
цок-цок, цок-цок...
Дзеньк! - колокол бьет у финиша.
Рев на ипподроме возник сразу, словно все раньше замолкли на одно
мгновенье, задержав в себе крик по сигналу невидимой дирижерской палочки.
- У-а-а! А-а-ау! - ревел ипподром, и у всех на лицах было изумление и
даже какая-то радость. Люди были свидетелями чуда. Такого не бывало ни
разу, чтобы сбоившая лошадь, никогда не считавшаяся фаворитом, могла
обойти всех по самому краю и снять громадный выигрыш. Слава богу, что
никто не ставил на нее, а то сразу миллионером стал бы такой человек. Это
разве и успокаивает людей: проиграл - зато и все остальные тоже проиграли.
Нет более ненавидимого человека на ипподроме, как счастливчик, снявший
крупный куш. Даже подлипалы, которые моментально окружают его, даже они,
угодливо глядя ему в лицо, ожидая кутежа, будут ненавидеть его, не говоря
уже о тех, кто горд и горе привык ни с кем не делить.
Исаев осторожно потер переносье большим пальцем левой руки и
посмотрел на Фривейского. Тот был желт, как высушенный лимон. Что может
сделать мгновенье с человеком?! Под глазами у него залегли кругляши
черного цвета. Глаза запали, а руки, лежащие на коленях без сил, казались
ссохшимися, старческими.
Генералы переглянулись, затаив радость: крупный проигрыш соседа
здесь, на бегах, так же приятен, как ненавистен его выигрыш.
Фривейский взял котелок и сказал глухо:
- Честь имею, господин Исаев. У меня заболела голова, пойду
отлеживаться, темечко напекло.
Он поднялся, чтобы уйти, и столкнулся лицом к лицу с генералами. А
они ждут. Это разве не понятно, чего они ждут? Они его унижения ждут, вот
что они больше всего хотят видеть. Это главное зрелище - в перерыве между
бегами.
- В данный момент я стеснен в средствах и просил бы вас отсрочить
платеж моего долга, Максим...
Исаев уперся в него стальными своими глазами и, вместо того чтобы,
как ожидал Фривейский, ответить <что вы, что вы>, деловито
поинтересовался:
- На сколько?
<Боже ты мой, какая гнуснейшая история! Завтра же разойдется слушок
по армии, эти вороны непременно разнесут>.
- Я просил бы вас перенести это на завтра.
- Ну и прекрасно, Алекс. А то оставайтесь? Может, еще какие веселые
истории случатся?
- Голова, - ответил Фривейский. - У меня бывают страшные мигрени.
Благодарю вас, всего хорошего, господа.
Один из генералов пошутил:
- Стреляться пошел.
После следующего заезда Исаев, получив громадный выигрыш, укатил с
генералами на автомобиле в <Версаль> и задал там такой ужин, о котором
немедленно заговорили в городе.
КВАРТИРА ФРИВЕЙСКОГО
_____________________________________________________________________
Фривейский сидел за круглым столом в маленькой гостиной и тупо
смотрел в одну точку перед собой. Жидкие волосы прилипли к мокрому лбу, а
голова у него все время делала чуть заметные движения из стороны в
сторону, словно детская игрушка с пружинкой вместо шеи.
Когда в передней зазвенел тоненький электрический звонок, Фривейский,
вздрогнув, поднялся из-за стола, суетливо причесал волосы, нетвердо
подошел к двери и хрипло спросил:
- Кто?
- Я, - ответил Исаев.
Фривейский несколько мгновений медлил, а потом открыл дверь и замер
на пороге. Исаев сразу понял, что секретарь правительства пьян. Он
отодвинул его плечом, закрыл за собой дверь и прошел в комнаты - без
приглашения.
- Алекс, - начал сыпать Исаев пьяной скороговоркой, - зря вы на меня
сердитесь. Я могу обидеться. И стану болтуном и сплетником, начну болтать,
что помощник Меркулова - уголовный преступник и растратчик, из-под суда
удрал. Нет?
- Макс! - выбросил руку, словно защищаясь, Фривейский.
- Что?
- Макс...
- Э, ерунда, вы реагируете на сплетни, будто я говорю правду. У вас
нет соды? Мучает изжога, сил нет. Почему вы не подходили к телефону? Мы
прекрасно проводим время. Вчера в <Цыпочке> давали потроха под белым
вином, господи, какая прелесть! Я к вам на минуту, Алекс, я вам подвез
денег - вернете их мне на людях, сейчас поедем к цыганам.
Машенька-волшебница поет - холодом морозит, глаза-жуки, чудо-девка... Как
раз тысячу долларов я привез, чтобы слухи не ползли.
Максим Максимович достал из заднего кармана брюк пачку зелененьких
бумажек - завитой Вашингтон смотрит сухо и непреклонно, на губах
презрительная усмешка.
- Ах, доллары, доллары, хорошая валюта, где угодно ходит, не то что
наша российская дребедень. Вот, пожалуйста, здесь тысяча, а могу одолжить
столько же, я в выигрыше. Одна просьба, - болтал Исаев, подталкивая деньги
растерянному Фривейскому, - я тут слыхал, что доблестные жандармы
собираются выпустить целехонькими с нашей земли тех
подпольщиков-большевиков, которые попали нам в руки после блистательной
операции Гиацинтова, когда он взял Васильева и многих других. Так вот, я
достаточно воевал с красными, и, если мою кровь решат разменивать на
либеральные жесты, я стану принимать свои меры. Мне, как патриоту и
газетчику, необходим открытый, беспощадный суд над арестованными
большевиками. Пусть они предстанут перед судом, пусть будет процесс. Если
этого не произойдет, если ваш шеф решит играть в либерального дедушку, я
буду жаловаться в Берлин, моим друзьям из Высшего монархического совета.
- Чего вы, собственно, хотите? - тихо спросил Фривейский. - Я как-то
понять ничего не могу.
- Хитрите, Алекс, хитрите.
- Давайте отнесем этот разговор на завтра.
- Нет, зачем же? Мы сегодня должны все обрешить, Алекс. Я не
шантажист какой, у меня душа нараспашку, вы меня знаете. Будь я продажным
гадом, стал бы вас прижимать: мол, устрой мне хороший заказ, не то
затребую из Верхнеудинска твое дело...
- Перестаньте! Мне гадостно слушать эти сплетни, распускаемые
негодяями...
- А мне как противно их слышать! Но ведь то, что противно нам с вами,
- интересно быдлу. Особенно если документы подложить. Да что это я,
собственно, несу ахинею, пьян, пьян, стыд.
- Никак не пойму, что вам от меня надо, Макс?
- А ничего. Дружбы. Только лишь.
- Вы дьявол.
- Если бы... А в Монархическом совете о вас очень хорошего мнения, и
мне позволено вам об этом сказать. Ну, поехали, Алекс, поехали.
Н о т а
Министерства иностранных дел Дальневосточной Республики
председателю японской делегации на Дайренской
конференции Мацусима
Милостивый государь,
Правительством Дальневосточной Республики получено сообщение,
что в 20-х числах сего месяца в г. Владивостоке происходило
совещание, на котором разрешался вопрос о покупке Китайско-Восточной
железной дорогой у Уссурийской дороги значительного количества
железнодорожного имущества и о передаче всей Уссурийской дороги в
ведение Китайско-Восточной дороги.
В этом сообщении указывается, что в означенном совещании
участвовали управляющий Китайско-Восточной дорогой инженер Остроумов,
инженер Калина, инженер Стивенс и с другой стороны представители так
называемого меркуловского правительства. Совещание пришло к
соглашению о том, что Китайско-Восточная железная дорога получает от
С. Меркулова 2000 скатов вагонных колес и 50000 резиновых тормозных
рукавов, - всего стоимостью 700 тысяч американских долларов. Кроме
того, совещание выяснило готовность С. Меркулова передать Уссурийскую
железную дорогу Китайско-Восточной дороге за единовременную уплату в
пользу С. Меркулова 2 миллионов мексиканских долларов.
Правительство Дальневосточной Республики констатирует еще раз
совершенно беззаконную и хищническую растрату принадлежащего
Дальневосточной Республике имущества, непрерывно практикуемую со
стороны безответственных лиц, вроде упомянутого С. Меркулова и
других, захвативших при помощи русских контрреволюционных офицерских
отрядов южную часть Приморской области и производящих там совершенно
незаконные распродажи имущества Дальневосточной Республики.
В районе действия этих лиц в Южном Приморье в настоящее время
имеются японские военные отряды, и, таким образом, беззаконные
действия этих лиц происходят до некоторой степени под защитой
японских властей и, очевидно, с ведома последних. Таким образом,
ответственность за расхищение имущества Дальневосточной Республики
падает также на японские власти и на японские интервенционистские
отряды, которые своим присутствием на территории Южного Приморья дают
возможность упомянутым лицам производить хищения для своих личных
целей.
Заявляя свой решительный протест по поводу хищений, производимых
названным Меркуловым и другими лицами в Южном Приморье путем
незаконных сделок, Правительство Дальневосточной Республики не может
не возложить общей ответственности за действия этих лиц и
материальной ответственности за последствия этих действий на японских
военных и гражданских представителей в Южном Приморье.
Я. Янсон.
УЛИЦЫ ВЛАДИВОСТОКА
_____________________________________________________________________
Сегодня, в день престольного праздника, валит разодетый веселый люд
по Светланке - вниз, из церкви. Лица у людей чистые, умиротворенные. И
такое спокойствие во всем и благостность и так чист осенний воздух, что
все горести и печали кажутся нереальными сейчас, в этот солнечный,
прекрасный час.
И вдруг откуда-то издалека, поначалу обрывочно и миражно, ко с каждой
минутой все явственнее, начинает звучать величавая похоронная музыка. Люди
прислушиваются, но порой с океана налетает ветер, и тогда музыки не слышно
и кажется, что ее вовсе не было, а просто послышалось, как воспоминание о
пережитом, об отступлении, о разгромах и разлуках.
Но нет: вот она снова - торжественная и грозная музыка похоронного
марша. И такая в ней мощь, будто самые большие оркестры города
соединились. Кого же хоронят? По музыке - не иначе как генерала, но в
газетах ничего не было, вроде бы все начальство живо и здорово, а чумных -
тех жгут, а не хоронят.
Гиацинтов снял трубку телефона:
