- Может статься, я к вам перееду. А что? У нас будет прелестный дом.
Заведем девочек из Южной Америки, они все танцовщицы и душки. Нет?
- Перестаньте, право.
- Ну, до свиданья, Алекс, я буду послезавтра, мне хочется увезти вас
куда-нибудь и развеселить.
ВЛАДИВОСТОК
_____________________________________________________________________
Исаев спускался по Алеутскому - к вокзалу. Все заборы были заклеены
приказом главнокомандующего Молчанова: <Братья! Тот, в ком горит любовь к
Родине, придет в наши ряды, наша награда - деревянный крест. Мы -
смертники. Мы не хотим жить без России, умираем за нее и будем умирать,
пока она не воскреснет...>
Исаев поднял воротник пальто и пошел дальше. Он шел и думал: <Наша
награда - деревянный крест, мы - смертники. С такими лозунгами надо
призывать тараканов жрать - все разбегутся. А почему такая глупость?
Потому что писал и умильно плакал, любуясь собой и своим мужеством. В
бронепоезде с теплым сортиром быть мужественным легко. В окопах на
сорокаградусном морозе - трудней>.
Сашенька обещала прийти к трем часам. Смешной человечек. Исаев
вспомнил, как однажды он сказал Дзержинскому: <Не могу влюбиться, Феликс
Эдмундович, потому что моей профессии противна любовь к женщине. Она
расслабляет. Для меня любовь не спорт, который помогает набирать силы, для
меня это нечто громадное, силы отбирающее>.
Возле вокзала все тумбы были заклеены огромными объявлениями, куда
как большими, чем молчановский приказ:
<Новый боевик Макса Линдера в театре на улице Петра Великого, 81, под
названием <Она поклялась любить только военных!> Слабонервных и страдающих
ожирением просим не ходить, потому что никто из них не выдержит
гомерического хохота>.
<Для всех народов все дороги ведут в Рим, а для
охотников-промысловиков во Владивостоке только одна - к Василию Петрову на
Семеновский базар, нумер сорок первый>.
Больше всех бросалось в глаза объявление:
<Лучшая водка - <Нега Лазариди> тройной очистки. Светланская, 18.
Мерси за внимание!>
Исаев вспомнил: Унгерн, перед тем как повести свои войска на красную
Сибирь и ДВР, дал интервью представителям американской и эмигрантской
русской прессы. Он сказал: <Чтобы русские смогли побороть свою психически
врожденную неполноценность, я ввел в моих войсках безграничное пользование
водкой, опием и гашишем>.
Другое объявление гласило:
<Страшен человек, накормленный досыта, утверждает Библия. Приглашаем
всех в нашу диетическую столовую. Гарантируем выход из-за стола с чувством
легкого голода. Обслуживание - лучшие девушки города>.
<Понятно, - подумал Исаев. - Над Библией глумятся, заманивают в
бордель, сволочи. Пузатым старичкам только про диетическую столовую с
девочками свистни, они все сразу поймут, сукины дети>.
Сашенька - ломкая, быстрая, тоненькая - шла к Исаеву, чуть не бежала.
С мороза румяная, красивая, раскосоглазая, словно японочка, улыбчивая;
лицо доброе, есть такие женские лица: только глянь - и сразу делается
радостно, даже если перед тем тоска была...
- Вы замерзли, бедненький Максим Максимович?
- Самую малость.
- Зачем же вы на ветру стояли? Это неразумно.
- Разум - это дикий зверь, его место под лавкой.
- Что станем делать? - улыбнулась Сашенька.
- Вы просили показать вам город с черного хода? Вот я и стану вам его
показывать
- Прекрасно. Откуда начнем?
- С пакгаузов. Посмотрим, что привезли пароходы, видите, сколько их у
причалов? Помните, в <Онегине>:
Глядишь - и площадь запестрела.
Все оживилось; здесь и там
Бегут за делом и без дела,
Однако больше по делам.
Дитя расчета и отваги,
Идет купец взглянуть на флаги,
Проведать, шлют ли небеса
Ему знакомы паруса.
Какие новые товары
Вступили нынче в карантин?
Пришли ли бочки жданных вин?
И что чума? и где пожары?
И нет ли голода, войны
Или подобной новизны?
- Как страшно, Максим Максимыч.
- Отчего?
- Будто он про наше сегодня писал.
- Ничего страшного. Просто он гений. А дальше помните?
Но мы, ребята без печали,
Среди заботливых купцов,
Мы только устриц ожидали
От цареградских берегов.
Что устрицы? пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых,
Слегка обрызнутых лимоном.
Шум, споры - легкое вино
Из погребов принесено
На стол услужливым Отоном;
Часы летят, а грозный счет
Меж тем невидимо растет.
- Но ведь это же про нас! <Часы летят, а грозный счет меж тем
невидимо растет>. Мы пьем, смеемся, а мужики вилы натачивают. Вот наша
горничная на меня волком смотрит. Действительно, только в России могли так
легко и бездумно отдать большевикам в октябре свободу, завоеванную в
феврале.
- Отдали такую же свободу, как у нас? Здесь?
- Конечно.
- Вы считаете, что наша здешняя ситуация может считаться эталоном
свободы?
- В некотором роде.
- Да?
- Да! Да! Да!
- Только, пожалуйста, не начинайте еще интеллигенцию нашу бранить,
обидно за интеллигенцию, когда ее топчут. Как с кем надо счеты свести или
повод для ужина необходим - так айда бранить интеллигентов.
Они прошли контрольный пункт. По журналистскому удостоверению охрана
пропустила Исаева, подобострастно козырнув ему, - провинция испытывает
благостный страх перед прессой. Вдали за третьим пакгаузом, построенным
совсем недавно из американского ребристого металла, стояла цепь японских
солдат с винтовками наперевес. Было слышно, как на причале протяжно
скрежетал плохо смазанный кран. Разгрузку вели русские - это было ясно,
потому что старший кричал басисто:
- Майнай легко, то ж тебе не баба с цицками, а кабриолет с пушкой!
Начальник последнего караула, маленький японский унтер-офицер в
очках, быстро посмотрев удостоверение Исаева, улыбчиво ответил:
- Нельзя идти.
- Почему?
- Нельзя идти, - повторил он, еще более обворожительно улыбаясь. -
Там русские люди ругаются бранными словами, которые недопустимо слушать
такой очаровательной барышне.
Из-за пакгауза выскочил Чен - как обычно фронтоват, в руке тросточка
с золотым набалдашником, пальто - короткое, как сейчас вошло в моду в
Америке, островерхая японская шапка оторочена блестящим мехом нерпы, лицо
лоснится: видно, с утра получил в парикмахерской массаж с кремом-вытяжкой
из железы кабарги - кожа делается пахучей, эластичной, и морщины исчезают.
А откуда у Чена морщинам взяться, когда ему двадцать четыре года. Хотя
морщинки у него под глазами есть: как-никак четыре года он работает в
белом тылу, когда ночью каждый шорох кажется грохотом, а днем в любом,
идущем сзади, видишь филера.
Чен подскочил к унтер-офицеру, что-то сказал ему по-японски, быстрым
жестом сунул в руку зелененькую банкноту, унтер отвернулся, и Чен провел
Исаева с Сашенькой сквозь строй японских солдат. Те смотрели мимо и вроде
бы не видели троих людей, которые прошли, касаясь их плечами.
- Что вы ему сказали? - спросила Сашенька.
- О, я прочел ему строки из Бо Цзю-и, - ответил Чен.
- У нас сегодня день начался с поэзии, - улыбнулся Исаев.
- Что это за стихи?
- Это не стихи. Скорее, это труд по практической математике великого
китайского мудреца - так совершенны рифмы.
Они вышли на причал. Громадный кран, размахивая стальной шеей,
поворачивался, спуская вниз, на бронированную платформу, огромный зеленый
танк. Три танка уже были сгружены, и возле них возились японские техники,
объясняя русским офицерам, как заводится мотор. Сейчас, когда машины
ревели, пуская из выхлопных труб клубы черно-синего дыма, казалось, что
стреляют из пулеметов.
- Какие страшилища, - сказала Сашенька, - словно животные из каменных
веков.
- Каменный век был один, - улыбнулся Исаев, - эпохи в нем - разные.
- Еще семь штук осталось, - заметил Чен. - Правда, что-то стряслось с
краном, боюсь, испортился.
- А отчего разгружают каппелевские солдаты?
- Видимо, не надеются на грузчиков.
- Понятно, - задумчиво сказал Исаев, провожая взглядом
раскачивающийся в воздухе танк.
Вдруг в кране что-то хрустнуло, застонало, потом тонко завизжало, и
танк, нелепо перекувырнувшись в воздухе, грохнулся на камни. Раздался
звон, будто разбили громадную музыкальную шкатулку.
- Стойте здесь, - попросил Исаев девушку, а сам с Ченом побежал к
разбитой машине. Танк лежал на боку. Дула крупнокалиберных пулеметов были
погнуты, потому что удар пришелся как раз на них.
Чен и Максим Максимыч походили вокруг машины, сокрушенно покачали
головами и двинулись обратно, к Сашеньке. Исаев полуобнял Чена и незаметно
сунул ему в карман его модного, с оторочкой пальто маленькую
записочку-шелковку.
- Немедленно в центр, - сказал он. - А теперь по поводу танков.
Поломка крана здесь не поможет, они его быстро починят, Надо что-нибудь
придумать с бензином. Добавлять в бензин воды с соляной кислотой - вся
подача полетит к чертовой матери. Дикость, конечно, но это единственный
способ задержать танки здесь. Если они сейчас уйдут на фронт - это будет
страшным ударом для нас. А шифровку - немедленно Блюхеру. Немедленно, это
только что из сейфа премьера.
- Хорошо, я сделаю это сейчас же.
Исаев пожал Чену руку - и, чтобы слыхала Сашенька, громко сказал:
- Пожалуйста, выпишите мне мотоциклет непременно красного цвета, я
люблю экстравагантность.
Чен приподнял свою нерповую шапку, осклабился и простоял так, пока
Исаев и Сашенька не миновали цепь японских жандармов. Чен хотел было
двинуться следом за ними, но заметил возле унтер-офицера подозрительного
типа в синем пальто. Тип в синем о чем-то просил японского жандарма, но
тот отрицательно качал головой, видно, не хотел пускать.
<Где-то я этого человека видел, - быстро подумал Чен, - надо только
вспомнить, где именно. На Светланке? Или около Полтавской?>
И - от греха - он свернул за пакгауз, а здесь одному ему известными
путями вышел из порта прямо к стоянкам китайских лодок, добрался до
вокзала и успел передать проводнику поезда Владивосток - Харбин Грише
Кикнадзе, связному красных, работавшему под видом бандитствующего
контрабандиста наркотиками, ту самую шелковку с зашифрованным текстом,
которую ему только что вручил Исаев. Дорого бы дал Гиацинтов за эту
шелковку, потому что на ней - сведения обо всех войсках, которые будут
брошены на штурм Благовещенска, Читы и Иркутска. Сведения эти были
известны трем людям: Меркулову, Молчанову и Фривейскому. Теперь их знали
Исаев и Блюхер.
Чен дождался, пока поезд ушел, и двинулся к себе домой. Возле своего
дома он, по профессиональной привычке, оглянулся: к нему пристроились два
филера, один из них - тот, что потерял его в порту. Чен не мот, конечно,
знать, что сейчас его фотографии, размноженные в десятках экземпляров,
Гиацинтов показывает своим агентам и осведомителям, чтобы постараться хотя
бы таким образом выйти на прошлое Чена: вдруг кто-нибудь его опознает?
