дневник" и "Обзор". - Газеты печатают слащавые романы с продолжением о
"чистой любви", сообщают о выставке новых мод из Виши, передают сплетни о
том, что сейчас носят американские миллионеры, и ни слова о том, что нас
ждет, ни слова..."
Шагая по пустой, тихой, узкой - раскинь руки, упрешься в стены
противостоящих друг другу домов - улочке, Везич думал, что зря он пришел
сюда, что Янка Вайсфельда тоже, наверное, уже нет, как и всех почти его
соплеменников, но он ошибся: старик стоял на пороге парикмахерской и
сосредоточенно курил сигарету, внимательно наблюдая за тем, как огонь
медленно, сжимающимся черно-красным ободком пожирал бумагу и табак,
превращая их в серый пепел.
- Шолом! - сказал Везич.
- Хайль Гитлер, - отозвался тот.
- Побреемся?
- Первый клиент за два дня. Извольте садиться, господин полковник.
Везич сел в кресло; Янко, взмахнув голубоватой простыней над его
головой, ловко укрыл ею полковника, заметив:
- Все парикмахеры пользуются белыми простынками, а мне белый цвет
напоминает саван, и поэтому я прошу Фиру подсинять простыни.
- Что у вас тут случилось?
- Исход, - пожал плечами Вайсфельд. - Разве не ясно?
-- А в чем дело?
- Не надо мне делать глазами, полковник. Не надо. Я старый еврей с
головой на плечах. Уж кому как не вам должно быть известно, что шестого
апреля сюда прыгнут парашютисты Адольфа.
- Это точные сведения? - улыбнулся Везич.
- Это точные сведения. Иначе бы евреев никто не заставил давиться в
сплитском порту, чтобы бежать в Испанию или Америку.
- А почему вы не в сплитском порту?
Вайсфельд быстро намылил мягким указательным пальцем левой руки щеки
Везича и ответил:
- Потому что уехали те, которым было на что уезжать. А на что уезжать
мне? Из обстриженных волос денег не сделаешь, даже если их продавать на
щетину в магазин щеток Младена Рухимовича.
- Кто сказал, что шестого будет десант?
- Верные люди. Просто так банкиры не убегают.
- Ну и что будет?
- Это вы меня спрашиваете? - мелко засмеялся Янко. - Это он меня
спрашивает, что будет! Люди рождаются людьми, просто людьми, полковник, и
только папы и мамы делают их католиками, иудеями или православными! В
наследство от родителей люди получают горе или радость. Только не думайте,
что Адольф даст радость хорватским католикам за то, что они католики, а
ему временами приходится целовать папу в зад, чтобы тот не проклял его на
площади святого Петра! Адольф - главный покровитель невежества, и если
папа скажет об этом вслух, всем станет ясно, что он самый жестокий враг
людей, потому что тот, кто создал варваров и невежд, кто опекает их и
говорит им, что они всегда и во всем правы, тот хуже Ирода и хуже Иуды. Вы
думаете, что невежды Гитлера будут гладить по головке хорватских
католиков? Так нет. Хоть вы и католики, но говорите не по-немецки и песни
ваши очень похожи на русские. Моя бабушка из Гомеля, так она мне пела
русские песни. Они такие же грустные, как ваши. Массаж будем делать?
- Да. Собираетесь остаться здесь?
- У вас есть другое предложение?
- Идите в Сплит пешком.
- Спасибо. С дедом, которому девяносто три года, и с внучкой, которой
два месяца. Спасибо. А в Сплите кричать капитану: "Возьмите меня, я вас
буду бесплатно стричь!" И чем я буду кормить жену, деда, трех дочек,
ублюдка зятя и двух внучек, пока мы станем тащиться в Сплит? Показывать
фокусы? Глотать огонь я не умею. Я умею стричь и брить, полковник... А...
Что это мы говорим на такую грустную тему? Вайсфельд и есть Вайсфельд.
Туда ему и дорога! Лучше поговорим о вас. Я думаю, вы не оставите бедного
Вайсфельда, когда здесь будет новая власть. Как вы нужны новой власти, так
и я нужен вам.
- Вайсфельд, и все-таки вам лучше уйти. Продайте свое кольцо,
продайте парикмахерскую и уходите. Хоть в Италию - дуче итальянских евреев
не считает евреями.
- Так ведь я не итальянский еврей, а славянский! Зачем же дуче давать
мне карточку на маргарин?! Слушайте, полковник, лучше поговорим о вас! Обо
мне и думать тошно, не то что говорить. Наши древние считали, что после
смерти темнота и пустота и мечтать надо только о наградах и счастье в этой
жизни. Ну так будет темнота! Как будто сейчас у меня очень много света!
Все нормальные люди открывают свои парикмахерские в шесть часов, а
Вайсфельд открывает в пять. Почему? Потому что, конечно же, этот старик
хочет побольше награбастать денег. А Вайсфельд спит со своей старухой на
двухэтажных нарах, и снизу на него пускает газ дед, а на кушетке дочка и
ублюдок зять, и я должен то и дело закрывать внучек одеялками, потому что
они беспокойные во сне... А здесь я царь! Здесь мое кресло! Здесь есть
окно с нарисованным красавцем. Я отдыхаю здесь. Человек - странное
существо, полковник. Он ищет страдание. Наверное, он думает, что страдание
угодно богу, потому что тот никогда не улыбался. Вы же видели его
фотографии - он всегда серьезен или чуть не плачет от любви к нам. Ну так
и я пострадаю. Пострадаю на свете, а успокоюсь в темноте. Бриллиантин
положим?
- Положим.
Везич достал из кармана ключ от ателье, где жила Лада. Ателье завтра
останется пустым. Сейчас, перед тем как пройти в управление, он поедет за
билетами в Швейцарию. А в ателье пусть живет Вайсфельд. Пусть проживет в
нем столько, сколько ему отпущено прожить.
- Держите, - сказал Везич, протягивая ключ. - Запомните адрес:
Пантовчакова улица, семь. Третий этаж. Там только одна дверь. Документы на
квартиру вы найдете на столе. Приходите завтра утром. Можете жить там,
Янко,
- Полковник решил сказать "адье" славянской родине?
- Молчи, - грустно усмехнулся Везич, погладив Вайсфельда по
старческой, собранной добрыми морщинками щеке. - Руки целовать должен, а
еще гадости бормочет.
- Спасибо за ключи, полковник. Спасибо. Только не надо их мне
оставлять. Так я просто несчастный еврей, а если я поселюсь в вашем доме,
я стану евреем, которого надо обязательно растоптать. Лучше я не буду
нервировать новую власть. Лучше я буду спать на двухэтажных нарах. Оттуда
спокойнее уходить в темноту, чем из вашей квартиры, где, я надеюсь, есть и
сортир и зад не обмораживается зимой, когда ветер продувает сквозь доски.
В управление Везич вошел именно так, как и хотел войти:
рассеянно-небрежно, с легкой улыбкой на лице. Он шел по коридорам,
опасаясь увидеть тот о с о б ы й в з г л я д сослуживцев, которым
отмечен обреченный, но по коридорам быстро пробегали офицеры, мельком
кивали ему, и никто не обращал на него внимания.
Везич вошел в свой кабинет, постоял мгновение, не двигаясь, словно бы
приходя в себя после изнурительной погони, и только потом обвел медленным
взглядом стол, шкафы, кресла и увидел, что сейф взломан, а стальная дверь
с набором секретных замков безжизненно и криво висит на одной створке,
словно символизируя бессилие брони перед силой слабых человеческих рук.
И снова страх холодно сдавил сердце.
"Зачем я пришел сюда? - подумал Везич. - Они ведь могут взять меня
прямо здесь и бросить в подвал. Или отвезти в Керестинец. Или передать
Коваличу. Или вызвать "селячку стражу". Реши я остаться в Югославии, я
должен был бы прийти сюда, явиться к генералу, доложить ему о случившемся
и попросить санкцию на продолжение работы против немцев. А я бегу. Зачем я
здесь?"
Он подошел к телефону и набрал номер Штирлица. По-прежнему никто не
отвечал.
"Послушайте теперь мой разговор с консульством, - зло подумал Везич.
- Это заставит вас поразмыслить, прежде чем решиться забрать меня".
- Простите, что господин Штирлиц, еще не вернулся?
- Кто его просит?
- Полковник Везич.
- Мы ждем его, господин полковник, - ответили на другом конце провода
заискивающим голосом. - Он скоро вернется.
- Я перезвоню, - сказал Везич, - оставьте Штирлицу мой телефон; если
он вернется скоро, я буду у себя в кабинете: 12-62.
(О звонке Везича было немедленно доложено генеральному консулу
Фрейндту и оберштурмбанфюреру Фохту. Они переглянулись, одновременно
вспомнив слова Веезенмайера: "Все наши наиболее явные контакты порвите;
компрометирующие изолируйте".)
А затем Везич поступил так, как должен был и мог поступить человек
отчаянной храбрости, - он пошел в картотеку "политических", в сектор,
занимавшийся коммунистами, и рассеянно, закурив сигарету, попросил:
- Дайте-ка мне материал на наших "москвичей". Адреса, конспиративные
квартиры, запасные явки...
- Господин полковник, - ответил старый, преисполненный к нему
уважения капитан Драгович, - все эти материалы затребовал подполковник
Шошич. Еще вчера утром.
...Шошич встретил Везича радостно, усадил в кресло и сразу же
предложил выпить:
- Мне сегодня привезли далматинскую ракию из смоковницы, просто
прелесть.
- Спасибо, с удовольствием выпью.
- Что это вас не видно в наших палестинах?
- Я был в Белграде.
- Ну и как? Помогло? - спросил Шошич. - Или, наоборот, все испортило?
- И помогло и испортило.
- Разве так бывает?
- Только так и бывает. Все двуедино в нашем мире, все двуедино.
- Еще рюмку?
- С удовольствием.
- Какие-нибудь новости из Белграда привезли?
- Привез. Только рассказывать о них погожу. Дня три-четыре.
- Ах, вот как...
- Именно так. Кто у меня сейф, кстати, разворотил?
- Мы.
- Почему?
- Потому что вы исчезли, а генерал приказал всю секретную
документацию сконцентрировать в одном месте. Не у вас одного взломали
сейф. У майора Пришича нам пришлось провести точно такую же операцию.
- Мне нужны материалы на коминтерновцев. В картотеке сказали, что они
у вас.
- Они у генерала. Я же объяснил. Они все сконцентрированы в одном
месте.
Везич спросил:
- Чтобы сподручнее было передать?
- Кому? - поинтересовался Шошич.
- Представителям власти.
- Какой?
- Разве власть имеет определение? Власть - это власть, дорогой Шошич.
Или нет?
- Власть - это власть, - повторил тот задумчиво и неожиданно спросил:
- Вы сговорились?
- С кем?
- Сговариваются, как правило, с другой стороной. С контрагентом.
- У меня много контрагентов. С каким именно? Вообще-то я умею
сговариваться. Так уж у меня выходит, что я в конце концов сговариваюсь,
особенно если обстоятельства сильнее меня.
- Напишите рапорт генералу, объясните, чем вызвана необходимость
срочного знакомства с картотекой на коминтерновцев, и, я думаю, он даст
указание...
"Хотят передать немцам или усташам документы в полном порядке, чтобы
сразу начали действовать, - понял Везич. - И этим получат гарантии для
себя".
- Как вы понимаете, судьбой коминтерновцев, которых взяли, и тех,
кого должны взять, интересуюсь не только один я, - сказал Везич.
- Верно. Их судьбой мы интересуемся в такой же мере, как и вы. Только
те, которые уже взяты, прошли мимо нас. Это делает нынешняя власть.
- Через "градску стражу"?
- Да. И через "селячку", и через "градску"...
- Но, значит, это выгоднее усташам, чем нам с вами. Вы же знаете, что
в "селячкой страже" мало интеллигентных людей.
- Знаю. Но, повторяю, это случилось вне и помимо нас.
- Я хочу, чтобы вы меня верно поняли: арестованные интеллектуалы из
Коминтерна должны представлять объект игры, а не пыток. Боюсь, что наши
конкуренты из "селячкой стражи" не смогут понять разницы между этими -
столь диаметральными - аспектами проблемы.
Шошич слушал Везича с напряженным вниманием. Он знал, что из тюрьмы,
