именем. Это все, что мне от вас нужно.
- Вы должны объяснить мне, зачем вам это, господин Абдулла.
- Мне это нужно для того, чтобы, оставаясь здесь, продолжать работу
против нацистов.
- Что вам даст мое письмо?
- Оно даст мне Штирлица. Он сделал на вас ставку, и вас по его
требованию освободили из-под ареста. Если бы не он, с вами бы покончили. В
этом был заинтересован Мачек, в этом были заинтересованы усташи, которые
очень не любят Мачека, и в этом были заинтересованы наци, которые в равной
мере играют и с Мачеком, и с усташами.
- Таким образом, я передаю вам, русскому резиденту, мое согласие на
сотрудничество с нацистами?
- Да.
- Напишите мне, в таком случае, следующее: "Я, Абдулла,
представляющий интересы СССР, получил от полковника Везича расписку на
согласие фиктивно работать со Штирлицем в интересах рейха. Это согласие
считаю целесообразным".
- Хорошо. Только я внесу коррективы, - согласился Абдулла и, достав
из кармана "монблан" с золотым пером, быстро написал на листочке,
вырванном из блокнота: "Я получил расписку на ваше согласие работать в
пользу рейха, считая эту фиктивную работу необходимой в настоящее время -
в тактических целях. 71". - Такая редакция вас устроит?
Везич прочитал листок, протянутый ему Абдуллой, спрятал его в карман
и попросил:
- Дайте блокнот.
- Пожалуйста.
- Я вырву два листа. На одном я напишу ваш адрес, на другом - письмо
Штирлицу.
- Адрес записывать не надо. Адрес лучше запомнить. Мадрид. Главный
почтамт. Почтовый ящик 2713, сеньору Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье. О
вашем письме я узнаю через три дня, где бы ни находился.
Везич быстро написал свое письмо Штирлицу и еще раз повторил вслух:
- Сеньор дон Серхио-Эммануэль-Мария Ласалье, 2713.
- Верно. Пишите мне лучше по-немецки. О погоде на Адриатике. О
живописи Сезанна. Главное - письмо от вас. Это значит - вы готовы драться.
Еще один вопрос...
- Пожалуйста. - И Везич взглянул на часы.
- У вас же вылет в три, - сказал Абдулла, - еще масса времени.
- Профессор Мандич уже ушел на конспиративную квартиру? - спросил
Везич, поняв, что его весь день "водили" по городу люди этого маленького,
надменно спокойного человека.
- Я не зря спросил вас о сочувствующих. Нет, он еще не ушел. Теперь
мы знаем, что он тоже под ударом, и скроем его... Вы сообщили моему другу
о данных полковника Ваухника. Кто вам сказал о них?
- Генерал Миркович.
- Их два, Мирковича. Который именно? Боривое?
- Да.
- В связи с чем он сказал вам об этом?
- Он понял мое отчаяние.
- А вы не допускаете мысль, что он проверял вас? Может быть, он хотел
понять вашу реакцию? Вы ему больше вопросов не задавали?
- Мы с вами в разведке, видимо, лет по десять служим, а?
Абдулла улыбнулся доброй, открытой улыбкой, и Везич заметил, какие
красивые у него зубы, словно у американского киноактера Хэмфри Богарта.
- Это я как-то упустил, - тоже улыбаясь, согласился он.
- Я сейчас вернусь, - полувопросительно сказал Родыгин, поднимаясь.
- Да-да, - согласился Абдулла, - я жду вас.
- Куда он? - спросил Везич.
- Проверить, не смотрят ли за вами. На улице наши люди, они наблюдают
за теми, кто появляется здесь. Загород, сразу ведь чужих заметишь...
- Вы остаетесь? - спросил Везич.
- Не понял: вы имеете в виду этот кабак или Загреб?
- Я имею в виду Югославию.
- Да, мы здесь остаемся, - ответил Абдулла.
- Идеализм - не ваша религия.
- Именно потому и остаемся здесь, полковник. Мы готовы к войне.
- И если бы я решил остаться...
- Мы бы помогли вам, - ответил Абдулла, - мы умеем помогать друзьям.
Абдулла нарушил правила конспирации. Он не имел права встречаться с
Везичем. Но по своим каналам он узнал о той операции, которую проводил
Штирлиц. Абдулла понимал, как важно сейчас Штирлицу иметь
п о д т в е р ж д е н и е удачи в работе с Везичем, и только поэтому пошел
на то, чтобы нарушить правила конспирации - он был обязан вывести из-под
удара товарища.
(Со Штирлицем он встречался трижды: два раза в Париже и один раз в
Бургосе. В Париже Абдулла носил имя Мустафы, а в Бургосе был сеньором
Ласалье, который ворочал крупными финансовыми операциями на брюссельской
бирже.)
...Той же ночью, выслушав Родыгина, Штирлиц еще раз перечитал записку
Везича и спрятал ее в карман.
- Значит, говорите, Ваухник... Вы, надеюсь, еще не послали шифровку с
указанием точного дня нападения?
- Шифровка ушла час назад.
- Вам не поверят, - сказал Штирлиц, - и зря вы поторопились.
У него были основания говорить так. Он знал, что Шелленберг лично
завербовал Ваухника, словив его с помощью женщин ("Что бы делала разведка
без баб? - смеялся потом Шелленберг. - Без баб разведка превратилась бы в
регистрационное бюро министерства иностранных дел"). Ваухник узнавал
высшие военные секреты рейха. Работал он блистательно, через третьих и
четвертых лиц, и засекли его случайно, получив ключ к коду югославского
посольства. У Гейдриха глаза полезли на лоб, когда он читал шифровки
Ваухника. Он даже не решился доложить их Гиммлеру, сообщив в общих лишь
чертах, что в Берлине существует канал, по которому уходит секретная
информация. На то, чтобы открыть все связи Ваухника, было потрачено три
месяца. Занимался этим лично Шелленберг. Он взял Ваухника с поличным и - в
обычной своей стремительной манере - поставил его перед выбором: или
сотрудничество с РСХА, или расстрел. Ваухник согласился работать с
Шелленбергом и передал ему все свои контакты с французами и англичанами.
И вот теперь, по словам Везича, этот человек сообщил Белграду, что
шестого апреля, именно шестого, рано утром, танки Гитлера пересекут
границу Югославии.
"Значит, игра? - думал Штирлиц. - Значит, Гитлер хочет оказать
давление на Белград "операцией страха"? Значит, ни о каком военном решении
конфликта не может быть и речи? Или, наоборот, чтобы усилить еще больше
панику и нервозность, Шелленберг пошел на то, чтобы открыть Ваухнику дату
нападения? А может, Ваухник нужен Шелленбергу в будущем и ему дана
секретная информация, чтобы поднять акции полковника? В конце концов, за
два дня к войне не подготовишься. А человек, который сообщил - до часа
точно - дату нападения, становится особо ценным осведомителем, в мире
таких раз-два - и обчелся. Причем, видимо, Шелленберг рассчитывал, и, судя
по всему, рассчитывал верно, что этой информацией будут интересоваться и
англичане и американцы. Подготовка Ваухника к внедрению к англичанам?
Смысл? Бесспорно, смысл есть, и причем немалый. У Шелленберга в Британии
были маленькие агенты, а мечтал он о серьезном человеке, который мог бы
иметь прямые контакты с серьезными политиками на высоком уровне. Фигура
военного атташе Югославии для такой роли подходит вполне".
На продумывание и решение вопроса о сообщении Ваухника ушло
мгновение: когда математик отдает годы труда подступам к проблеме, на
заключительном этапе он рассчитывает колонки цифр легко и просто.
Разведчик сродни математику. Если Ваухник действительно дал Белграду
точную дату удара, тогда гипотеза Штирлица правильна. А если Ваухник
играет на дипломатии силы? Если Гитлер пугает Белград? Если он не начнет
драку, а приведет к власти сепаратистов Мачека или Шубашича, Павелича,
которые из честолюбивых, личных интересов готовы растоптать национальное
достоинство своего народа?! Тогда как?
- Хорошо, - сказал Штирлиц, - давайте будем принимать ответственность
вдвоем. Передайте мою шифровку тоже. Я подтвержу дату. Если уж ошибаться,
то лучше ошибаться вместе, чем одному оказаться доверчивым дураком, а
другому мудрым прозорливцем. Только надо добавить, что наши данные
основаны на сигнале Ваухника. Дома поймут, что мы имеем в виду. И очень
жаль, что ушел Везич.
- Не он ушел, а его оттолкнули, - сказал Родыгин. - Он был в Белграде
у одного человека... А тот стал отчитывать его и оскорблять. Везич не
знал, что этот человек отошел от партии. Я бы отнесся к Везичу с
подозрением, согласись он и после этого работать с нами. Но он вернется. Я
в это почему-то верю.
- Ладно, Василий Платонович... Я пойду к "своим", - вздохнул Штирлиц.
- "Мои" волнуются, как я съездил в Сараево. А вам завтра надо двинуть в
Белград и выступить в Русском доме с рефератом о родстве германской и
белогвардейской доктрин в национальном вопросе. Постарайтесь поближе
сойтись с Билимовичем, он в прошлом был профессором университета святого
Владимира.
- Сейчас он в Любляне.
- Именно. "Богоискатели, евразийцы и возрождение России". Такую его
работу помните?
- Как же, как же, - в тон Штирлицу ответил Родыгин. - Его брат -
умница поразительная, бывший ректор Новороссийского университета.
Математик первой величины. Я в свое время пытался дать философский анализ
его работы "Об уравнении механики по отношению к главным осям" -
поразительное, знаете ли, сочинение. А братец в политику лезет?
- Лезет. И это хорошо. Вы его сведите потесней с генералом
Скородумовым и Штейфоном - есть у меня к вам такая просьба.
- Неужели все-таки собираются на нас лезть? - спросил Родыгин, и
Штирлиц понял, что он имел в виду.
- Собираются, - твердо сказал он. - И, по-моему, очень скоро.
- Сколько ж крови прольется, господи, - тихо сказал Родыгин, -
сколько же крови русской прольется...
Лада сидела возле открытой двери и уже не прислушивалась больше к
внезапному скрипу тормозов и к шагам редких прохожих на улице. Она сидела
на чемодане и смотрела в одну точку перед собой, и лицо ее было
осунувшимся, и она не плакала, хотя понимала теперь отчетливо, что
осталась одна и что вольна она плыть по реке и смотреть на облака, и
видеть уходящие мимо берега. Часы пробили три, и Петара не было, и никогда
больше не будет, и случилось это все потому, что она всегда хотела плыть и
не научилась за себя стоять, а побеждают только те, что шумливо и яростно,
до драки, с т о я т, и стоят они не за Петаров или Иванов, а за себя лишь
или за детей, если они появились, а Лада хотела, чтобы все было так, как
есть, и не умела с т о я т ь, и Петара нет, и плыть ей больше некуда, да
и незачем - скучно...
Она поднялась с чемодана ("Сверху лежал мой серый костюм, наверное,
измялся вконец, - машинально отметила она, - и летнее пальто тоже
измялось, око лежит сразу же под костюмом, в Швейцарии же холоднее, чем
здесь, обязательно надо иметь наготове пальто"), прошлась по комнате,
остановилась возле зеркала и долго рассматривала свое лицо, и увидела
морщинки возле глаз и у рта, и, странно подмигнув своему изображению, тихо
сказала:
- Скорее бы, господи, только б скорей все кончилось.
А потом она легла на тахту и закурила, и вспомнила тот осенний день и
вкус того мороженого, и ощутила на своем плече осторожную руку Петара, и
услыхала, как барабанил тогда дождь за окном, и подумала, что люди всю
жизнь обманывают самих себя и понимать это начинают только тогда, когда
все кончается и вернуть прошлое невозможно. Да и не нужно, в общем-то...
МИР НЕ ЕСТЬ ОТСУТСТВИЕ ВОЙНЫ,
НО ДОБРОДЕТЕЛЬ, ПРОИСТЕКАЮЩАЯ ИЗ ТВЕРДОСТИ ДУХА
_____________________________________________________________________
Получив сообщения разведки о том, что завтра утром армии Гитлера
вторгнутся в Югославию, Сталин долго смотрел на большие деревянные часы,
стоявшие в углу кабинета. Он еще раз внимательно пролистал шифровки из
