из кабинета Ковалича, полковника вытащили немцы. Значит, считал он, Везич
сторговался с ними. Значит, разговоры о том, что сюда придут усташи, -
пустые разговоры, значит, как он и предполагал, хозяевами положения
окажутся немцы, на них и надо ориентироваться. Иван Шох не звонит и не
появляется, а Мачек неожиданно уехал в Белград. Однако, по наведенным
справкам, Шох вместе с ним в столицу не отправился. Видимо, Шох сейчас не
та фигура, которая может быть нужна ему, Шошичу, в ближайшие дни. Либо Шох
переметнется к немцам (о давних его связях с Фрейндтом подполковник не
знал), но тем, считал он, Шох неинтересен вне и без Мачека; немцам куда
как интереснее полковник Везич.
- Я вас прекрасно понимаю, - сказал Шошич, - и совершенно с вами
согласен. К сожалению, лично я не могу решить вопрос. Но я готов доложить
ваш рапорт генералу немедленно.
- Я думаю, что арестованных коминтерновцев надо немедленно забрать к
нам. Сюда. Это так же целесообразно, как и концентрация в одном месте всех
картотек и архивов.
- Шубашич их не отдаст.
- С ним уже был разговор об этом?
- Нет. Но мне так кажется.
- Если кажется, перекрестись, говорят православные, тогда не будет
казаться.
- Единственный, кто мог бы приказать "селячкой страже" передать их
нам, - задумчиво сказал Шошич, - это вице-губернатор Ивкович. Оппозиция
всегда готова подставить подножку парламентскому большинству. И потом
Ивкович связан с Белградом. - Шошич налил ракию себе и Везичу. - Пока что,
во всяком случае. Попробуйте через него, а?
Профессора Мандича дома не было. Горничная сказала Везичу, что
"господин профессор сейчас работают в университетской библиотеке". Везич
нашел профессора в маленьком зале для преподавателей. Тот сначала
недоумевающе поглядел на полковника, потом недоумение сменилось детским,
неожиданным на его лице интересом, а потом Везич прочитал на лице историка
ужас.
Профессор сидел в пустом зале, совершенно один, обложенный горою
книг, и Везичу казалось, что он чувствует себя неприступным и сильным,
когда отделен от мира такой баррикадой фолиантов.
- Немедленно уходите отсюда, - шепотом сказал Везич. - Немедленно. И
скажите всем вашим друзьям, чтобы они тоже уходили. В ближайшие два-три
дня начнутся массовые аресты. Я Везич, редактор Взик говорил вам обо мне.
Это я звонил вам. Цесарец в тюрьме. Вам надо исчезнуть. Эмигрировать.
Затаиться.
- Эмигрировать и затаиться, - так же шепотом повторил Мандич. - А
драться будет кто? Кто будет драться?
- Тише вы...
- Здесь нет шпиков!
- Есть. Здесь всегда было очень много шпиков. В библиотеках и
университетах нельзя жить без шпиков, профессор. Словом, времени у вас
нет. Скажите друзьям, что все картотеки на коммунистов будут переданы
немцам. И сразу же пойдут аресты. Повальные. Вторжение намечено
послезавтра. В Белграде празднуют пасху; люди будут пьяны и беззаботны -
самое время начинать против них войну.
- А если я истолкую ваши слова как полицейскую провокацию? - спросил
Мандич. - Что, если вы просто-напросто запугиваете? Может, вы хотите,
чтобы мы эмигрировали? Может, вы хотите расчистить поле для себя, чтобы
вам никто не мешал творить ваше зло?! Так может быть?
- Может быть и так.
- Ну а почему в таком случае я должен вам верить?
- Слушайте, вы никогда не были функционером, и слава богу, иначе бы
вы сразу завалили организацию - при вашем-то темпераменте. Сообщите мои
слова своим товарищам. Они оценят эти слова правильно. Только сделайте это
сейчас же. Немедленно, профессор!
"...Он мне не поверил, - понял Везич, останавливая машину около дома
Ивана Кречмера, работавшего в "Интерконтиненталь турист-биро". - Он мне не
поверил, и его можно понять. Я не так говорил. С ними надо говорить
по-иному. Я должен был сказать, что для продолжения борьбы сейчас надо
затаиться и уйти в подполье. Тогда бы он поверил. А я говорил с ним как с
самим собой. Чем больше добра мы хотим сделать другому, тем больше мы
стараемся отдавать ему свои мысли и этим приносим зло, ибо каждый человек
живет по-своему".
Из "Интерконтиненталь турист-биро" Везич поехал к Ладе.
- Вот, - сказал он, положив на стол билеты, - в три часа ночи мы
улетаем. Собирай чемоданы. Только самое необходимое. Я съезжу к приятелю и
вернусь.
- У тебя нет приятелей, - сказала Лада. - У тебя никого нет, Петар.
Не езди.
Он посадил ее рядом с собой.
- Давай поскандалим, а? Мы теперь муж и жена, и нам необходимо
периодически скандалить. Иначе будет какая-то чертовщина, а не жизнь.
Давай, Ладица?
Она улыбнулась, и круглые глаза ее показались ему огромными, потому
что в них стояли слезы.
- Нет, - сказала она. - Я не стану скандалить, не научилась этому.
Дура. Надо было учиться. Тогда бы ты остался. Мама говорила, что мужчина
благодарен женщине, если она может настоять на своем. А я не умею. Такая
уж я дура. В Швейцарии я с тобой разведусь. И снова нам станет прекрасно и
свободно...
- Чтобы нам всегда было прекрасно, я должен иметь право смотреть тебе
в глаза, Лада. Я не смогу смотреть тебе в глаза, если не встречусь с
человеком, который меня ждет. Эта встреча нужна не только ему, хотя и ему
она очень нужна. Эта встреча нужна мне. Я не могу уехать, если в доме
пожар, а люди заперты в комнате на последнем этаже и нет лестницы, чтобы
спуститься. Понимаешь?
- Я поеду с тобой, можно?
- Нет. Тогда я ничего не смогу сделать. Вернее, тогда не состоится
встреча. Я должен был бы оговорить заранее, что буду не один. Люди моей
профессии пугливы, Лада.
- Если бы ты был пугливый, ты бы не поехал.
- Если бы я не был пугливым, - медленно ответил Везич, - я бы
уговорил тебя остаться здесь, а не поддался тебе. А я с радостью поддался
тебе. Я испугался, Лада. Я вернулся из Белграда испуганным. Я теперь
никому не верю, кроме тебя, - иначе я бы остался здесь. Понимаешь? Если
драться против кого-то, надо верить тем, вместе с кем ты решил драться. А
я не могу, я не умею верить людям. Полиция учит многому: она учит
осмотрительности, хитрости, анализу, умению расчленять человека на
составные части, выделяя в отдельные папочки зло в нем, добро, увлечения,
слабости. Она многому учит, а научив, убивает веру. Я только одному
человеку на свете верю - тебе. Поэтому я и ухожу с тобой. Убегаю... С
тобой... Понимаешь?
...Рядом с Родыгиным сидел невысокого роста, очень дорого одетый
человек, и сразу было видно, что он привык так одеваться, и привык к тому,
чтобы вокруг него вились официанты, и привык встречать в таких дорогих
загородных ресторанах своих гостей - сдержанным кивком головы и молчаливым
предложением занять место за столом.
- Господин Абдулла, господин Везич, - познакомил их Родыгин.
Везич и Абдулла цепко приглядывались друг к другу.
- На каком языке вы предпочитаете говорить? - спросил Родыгин. -
Господин Абдулла - мусульманин, он не знает сербскохорватского.
- Сербскохорватского, - усмехнувшись, повторил Везич, - я бы на вашем
месте - в Загребе, во всяком случае - не обозначал таким образом наш
язык... Или бы поменял местами... Я готов говорить на немецком или
английском.
- Французский вас не устроит? - с явным сербским акцентом спросил
Абдулла. - Немецкий и английский несколько сковывают меня. Моя стихия -
латинские языки. Но, впрочем, я готов беседовать с вами на английском.
- Времени у меня в обрез, - сказал Везич. - Я уезжаю, - пояснил он,
заметив вопросительный взгляд Родыгина. - Да, да, бегу. Но я обещал прийти
и пришел. Что касается ваших единомышленников, их взяла "селячка стража",
это акция Мачека и Шубашича, которые таким образом готовятся к встрече с
новыми хозяевами. Мне кажется, этот их шаг продиктован желанием доказать
Берлину, что они не дадут спуску вашим друзьям и что незачем для этого
тащить в Загреб Павелича. Арестованные люди - карта в игре за власть.
- Вы убеждены, что эту карту будут разыгрывать только Мачек и
Шубашич?
- Не убежден.
- Я тоже, - согласился Абдулла. - Я далеко не убежден в этом. Что
можно предпринять для их спасения?
- Мне стало известно, что вице-губернатор Ивкович готов к обсуждению
вопроса и может помочь вам.
- С Ивковичем уже говорили. Он занял верную позицию; он встречался с
Шубашичем, но губернатор отказался освободить Кершовани, Прицу и Цесарца с
Аджией. От кого вы, кстати, узнали имя Ивковича?
- От Шошича. Вам это ничего не скажет.
- Почему же, - усмехнулся Абдулла, - имя Владимира Шошича мне кое о
чем говорит.
- Я пытался предупредить через Мандича, что картотека на коммунистов
подготовлена к передаче новой власти. Вашим надо уходить.
- Речь идет только о функционерах или о сочувствующих тоже? - спросил
Абдулла.
- По-моему, речь идет обо всех тех, кто когда-либо разделял идеологию
большевизма. Обо всех поголовно.
- Почему вы решили уйти, Везич? Почему бы вам не остаться? Не все
капитулируют, поверьте мне.
- В Белграде был я, а не вы. С помощником премьера в Белграде говорил
я, а не вы...
- Верно, - согласился Абдулла, - я с помощником премьера не говорил,
я говорю с самим премьером. Не в нем ведь дело, в конце концов. В
Югославии есть иные силы. Эти силы будут вести борьбу.
- Но я боролся против э т и х сил. Я боролся против тех сил, о
которых вы говорите, - заметил Везич. - Думаете, об этом не знают все
в а ш и? Думаете, это легко забывается? Чувствовать себя ренегатом, причем
двойным ренегатом, - можно ли в таком состоянии драться? Я пробовал
говорить с в а ш и м и в Белграде. Меня отвергли, мне не поверили. Если
я потребуюсь и меня позовут и если я увижу толк в том д е л е, которое
призовет меня, я приду.
- Как это понять?
- Это просто понять. Оставьте адрес, по которому я могу снестись с
вами. Я напишу. Только пусть случится то, что должно случиться, и пусть я
увижу то, что должно случиться после случившегося. Я хочу увидеть борьбу,
настоящую борьбу, понимаете?
- Вы еще не встречали Штирлица?
- Его нет. Я звонил по всем телефонам.
- Не надо больше звонить, - попросил Абдулла.
- Вы перестали им интересоваться?
- Перестал. Но я очень интересуюсь вами. И, чтобы я мог дать вам
номер своего почтового ящика в Мадриде или Лиссабоне, мне нужна гарантия.
Вам этот адрес больше нужен, чем мне, полковник. Вы, по-моему, человек
честный, и в полицию вас занесло не из корысти, а по соображениям иного,
более серьезного порядка. Но мой адрес вам понадобится. Когда здесь
начнется то, что должно начаться, вы не сможете спокойно и честно смотреть
в глаза Ладе...
Везич задержал бокал с "Веселым Юраем" на половине пути.
- Вы серьезно работаете, - сказал он.
- Иначе не стоит, - жестко ответил Родыгин, и Везич заметил, как
дрогнули в снисходительной улыбке губы Абдуллы.
- Если бы вы решили остаться в Загребе, никакой гарантии от вас мне
не нужно, - продолжал Абдулла. - Но поскольку вы уезжаете, гарантия должна
быть дана в письменной форме.
- Так я не умею, - сказал Везич. - Так я работал с проворовавшимися
клерками, которых внедрял в марксистские кружки. Я не смел так говорить с
серьезными людьми...
- Повторяю, - словно не обратив внимания на его слова, продолжал
Абдулла, - мне нужно, чтобы вы написали на имя оберштурмбанфюрера Штирлица
коротенькую записку следующего содержания, которое вас ни к чему - в
конечном счете - не обязывает: "Я взвесил ваше предложение и считаю
целесообразным принять его в создавшейся ситуации". Подпишитесь любым
