лишь одна нация в мире, которая призвана этим миром управлять, и эта нация
- немцы, только немцы, никто, кроме немцев?!
_______________
' П о р и д ж - овсяная каша (англ.).
В своих бесконечных умопостроениях, когда голова постепенно
очистилась и он обрел былую способность мыслить логически, он поначалу
выдвинул спасительное: в трусливой пассивности немцев виновато
международное еврейство и большевизм. Но ему пришлось возразить себе:
хорошо, а почему русские, попавшие под немецкую оккупацию, не покорились?
Отчего сражались поляки и югославы? Чем руководствовались словаки,
поднявшие свой бунт? Они ведь тоже могли смириться со своей судьбой,
предать своих лидеров и говорить друг другу, что во всем виноваты немцы,
сопротивление бессмысленно, но ведь они-то сопротивлялись!
Нет, сказал себе Геринг, я должен, я обязан, как это ни трудно,
закрыть глаза на эту историческую вину немцев. Если я хочу остаться в их
памяти, я обязан принять бой во имя их же будущего. В конце концов фюрер и
я вывели Германию к вершине ее истории, неужели они и это забудут?! Когда
еще немцы добивались такого взлета? Неужели они лишены чувства
благодарности?! Не думай об этом, сказал он себе, ты ни в чем перед ними
не виноват. Память о человеке аккумулирует лишь его нация. Забудь о том,
что рвет тебе сердце. Думай о вечности, а ее могут тебе дать только они;
мистическая тайна общего языка, единая манера мыслить - вот что есть
гаранты твоего бессмертия.
Стань легендой, продемонстрируй мужество, прими последний бой, и
внуки тех, кто сейчас предает тебя, напишут в твою честь стихи и
воздвигнут памятники...
По прошествии четырех недель он потребовал в камеру книги по истории
права; работал методически, напористо. Зная, что в глазок за ним постоянно
наблюдают стражники, заставил себя постоянно следить за лицом, манерой
двигаться по камере; легенда начинается здесь, сейчас; американские
ублюдки не могут не поделиться со своими друзьями, родными, знакомыми тем,
что они видят каждый день. Нет, не раздавленный и потерявший себя человек
сидит в камере, но уверенный в своей исторической правоте борец, спокойно
смотрящий в глаза тех, кто присвоил себе право обвинять его, рейхсмаршала
"Великой Римской империи германской нации".
Когда американцы вызвали его на допрос и Адриан Фишер сообщил, что он
может выбрать себе адвоката, Геринг лишь пожал плечами:
- Вы думаете, что в той атмосфере истерического страха, который
царствует в оккупированной Германии, кто-то решится защищать второго
человека империи? Зачем делать из процесса фарс? Я полагаю, самым
достойным в создавшейся ситуации - отказаться от защитника. Зачем ставить
несчастного немца в безвыходное положение? Полагаю, самым достойным с моей
стороны будет собственная защита. Полагаю, что лично я, Герман Геринг, в
защите не нуждаюсь, речь идет о защите тех принципов, которым я
следовал...
То же он заявил и британским военным юристам; присутствовавший на
первом допросе чиновник министерства иностранных дел послал в Лондон
шифротелеграмму, в которой сообщал, что Геринг "не похож на поверженного
врага и полон решимости использовать Нюрнбергский процесс как место, где
он сможет пропагандировать нацистские идеи".
И лишь после этих встреч, после того, как врачи и охранники собрали
досье на каждый час, не то что день, проведенный Герингом в тюрьме, лишь
после того, как это досье было изучено психиатрами, криминалистами,
социологами, Уильям Донован, шеф распущенного к этому времени ОСС, новый
заместитель главного обвинителя от США, вызвал Геринга на допрос-один на
один.
- Меня зовут Уильям Донован, - представился он, - воинское звание
генерал, я заместитель главного обвинителя от Соединенных Штатов.
- Да, я знаю об этом.
- Я намерен предложить вам кофе. Вы позволяете себе кофе?
- Да, позволяю.
- Это не реанимирует вашу пагубную страсть к кокаину? Все же кофе -
какой-никакой, а наркотик.
- Вы пользуетесь необъективной информацией. Я никогда не употреблял
наркотики.
- Это информация, почерпнутая мной из истории болезни, которую вели
врачи, прикомандированные к вам и вашей семье. Все они были членами партии
и ветеранами СС. Неужели вы не верите членам партии и ветеранам СС?
Геринг улыбнулся:
- Но ведь фюрер поверил мерзавцам из партии и СС, когда те устроили
заговор против меня. Он был так доверчив... А вот я не верю тем, кто
записывал в мою историю болезни гнусности, чтобы потом давать против меня
показания победителям. Форма торга, вполне распространенное явление в
мировой истории, лишнее свидетельство человеческого несовершенства,
которое может исправить лишь сильное государство, требующее от личности
максимального выявления здорового начала, а не низменного...
- Мы придерживаемся на этот счет иной точки зрения.
- История нас рассудит.
- Уже рассудила.
- О, нет! Главный суд истории впереди, поверьте моему слову.
- С вашим участием? - усмехнулся Донован.
- Нет. Мы с вами прекрасно знаем, кого я имею в виду.
- Вот поэтому я и хочу с вами поговорить откровенно.
Не жду ничего хорошего от откровенного разговора заключенного и
обвинителя.
- Не торопитесь быть столь категоричным. Вы же политик. Где ваша
выдержка?
- Порою для политика значительно важнее твердость, чем выдержка, как
предтеча безвольного компромисса.
- Я должен вас понять так, что вы не заинтересованы в продолжении
разговора? Это не допрос, повторяю. Вы вправе отказаться от разговора, я
пригласил вас именно для разговора.
- Естественно предположить, что ваши сотрудники фиксируют каждое
слово, произнесенное здесь?
- Нет. Я попросил, чтобы наш разговор не записывали.
- Вы обратились с такой просьбой, как заместитель обвинителя или же
как начальник американской разведки?
- У вас прекрасная осведомленность, поздравляю. Думаю, это облегчит
нашу беседу.
- Хотите внести какие-то предложения?
- Я бы не советовал вам переходить границы, Геринг. Это не в ваших
интересах. Вы преподали человечеству целый ряд уроков, в частности, вы
довольно тщательно разработали методы закрытых процессов, когда подсудимые
лишались права общения с миром, их слова были обращены в пустоту. Я
несколько раз смотрел фильм, снятый вашими кинематографистами о процессе
над участниками покушения на Гитлера... Мы пытались найти те пленки, в
которых несчастные говорили о том, отчего они решились на такой подвиг,
но, увы, все было уничтожено вами.
- У вас есть документ с моей подписью, в котором я приказывал изымать
какие-то части этого фильма?
- Свидетели покажут. Опять-таки вы научили мир, как надо работать со
свидетелями в нужном направлении...
- Вы говорите не как солдат, но как инквизитор.
- А кого вы себе напоминали, когда шантажировали Димитрова и
Торглера, зная, кто именно поджег рейхстаг? Солдата? Или Великого
инквизитора? Кого вы себе напоминали, когда приказывали сжигать в печах
миллионы евреев? Когда благословляли убийство тридцати миллионов славян?
Когда приказывали расстреливать наших пленных летчиков?
- Покажите мою подпись под этими приказами, - повторил Геринг, ощущая
жжение в груди и тяжелую боль в висках.
- Есть и подписи, есть показания Кейтеля и Розенберга...
- Кейтель - половая тряпка. Он никогда не имел своего мнения, его
справедливо называли "лакейтелем". А Розенберг, этот истерик, готов на
все, лишь бы выгородить себя, он всегда был мелким честолюбцем, он
выпрашивал у Гитлера министерскую Должность и плакал, когда Риббентропа
сделали ответственным за внешнюю политику, а не его. Хороших же вы нашли
свидетелей... Я разобью их в пух и прах...
- Во-первых, - заметил Донован, набычившись, - эти наши свидетели
являлись членами вашей партии, во-вторых, именно они стояли на трибунах
рядом с вами и фюрером, и, в-третьих, они выполняли ваши приказы, а не вы
- их. Послушали б вы, какие показания дает о вас Бальдур фон Ширах, вождь
гитлерюгенда, а ведь вы всегда говорили о нем как об искрометном таланте,
идейном борце и надежде рейха.
- Так ведь он был гомосексуалистом! Гиммлер, слава богу, не знал об
этом, иначе бы красавцу не поздоровилось... Они очень слабы - в моральном
плане - эти несчастные, он может сказать все, что угодно...
- Значит, вы возглавляли группу педерастов, лакеев и честолюбивых
истериков? Если добавить сюда Гесса, то и безумцев? Кто же правил
Германией?
Геринг понял, что Донован послал его в нокдаун; он ничего не мог
поделать с лицом - он чувствовал, как к щекам прилила кровь; значит,
набухнут жилы у висков, это ужасно выглядит. Геббельс лично цензурировал
фильмы, снятые во время выступлений Геринга и вырезал те куски, когда
приливала кровь и набухали жилы: неэстетично; ближайший соратник фюрера
должен быть красивым, молодым и притягательным для широких масс.
- Что вы от меня хотите?
- Вот этого я и ждал, - усмехнулся Донован. - Я рад, что вы, наконец,
задали тот вопрос, ради которого я вас вызвал. Собственно, дело, которое я
намерен с вами обсудить, сводится к следующему: либо вы помогаете мне, то
есть обвинению Соединенных Штатов, и мы с вами разрабатываем форму
совместного сценария Нюрнбергского процесса, либо вы отказываетесь мне
помочь, и в таком случае, я начинаю думать о своих последующих шагах...
- Как обвинителя? Или как шефа разведки, который может сообщить
прессе о моей внезапной смерти перед началом процесса?
- Ну, зачем же так резко, - ответил Донован. - Это Гиммлер - с вашей
санкции - пошел бы на такой шаг. Мне - трудно, я лицо подотчетное, масса
инстанций имеет право вмешаться в мою работу, назначить расследование - в
Сенате или Конгрессе, при публике и представителях прессы... Впрочем, ваша
идея заслуживает того, чтобы над нею подумать - в плане, конечно же,
оценки тех моральных принципов, которыми ваша система руководствовалась в
каждодневной жизни... Как же точно писал о ней Карл фон Осецки, не устаю
поражаться его дару провидения...
- Кто это?
- Вы действительно не знаете это имя?
- Нет.
- Лауреат Нобелевской премии, он был журналистом, выступал в прессе
против вашей доктрины... Его заморозили в концлагере...
- Он заболел в лагере, вы хотите сказать.
- Нет, его намеренно обливали холодной водой, предварительно раздев
донага...
- Какое варварство... Никто не гарантирован от проникновения в
государственные учреждения садистов...
- Нет, его замораживали вполне нормальные люди. Они выполняли приказ.
- Чей?
- Вышестоящего начальника.
- Вот он и был садистом. Явное отклонение от нормы... Наказание за
противоправительственную агитацию - да, это по закону, но мучить людей
никому не разрешалось.
- А убивать? Или душить газом?
- Докажите. У вас есть мои подписи?
- Да. У нас есть тексты ваших выступлений по поводу уничтожения
евреев.
- Неправда! Я никогда не выступал за их уничтожение. Я настаивал на
их устранении из общественной жизни, на эмиграции, но не на уничтожении. Я
не был согласен с фюрером в этом вопросе.
- Вы выступили против него на партайтаге? На заседании в имперской
канцелярии?
- Нет, я говорил об этом с глазу на глаз. Мы жили в авторитарном
государстве, я присягнул на верность фюреру, следовательно, я не мог
выступать против него, это акт неповиновения, а закон карает неповиновение
верховному главнокомандующему.
- Он стал верховным главнокомандующим во время войны. Ночь
