...Поскольку Гувер переживал сейчас такие же тревожные дни, как и
Донован, он должен был знать все, что происходит в хозяйстве его
могущественного конкурента - а потому возможного союзника - в борьбе за
выживание; впрочем, президент пока еще открыто не обсуждал его, Гувера,
увольнение с этим паршивым социалистом Гопкинсом, но, тем не менее, на
порог Белого дома вход ему был последнее время заказан; Рузвельт обладал
уникальной памятью; он, как никто другой, всегда помнил, на чем состоялся
Гувер.
...Каждая страна обычно являет собою некое двузначие: потомки
недоуменно вопрошают себя, как в одних и тех же географических границах
могли соседствовать да, в общем-то, и определять лицо страны столь
полярные тенденции, как Гитлер и генерал Людендорф - с одной стороны, и
Эрнст Тельман, Томас Манн и Альберт Эйнштейн - с другой; Муссолини - на
одном полюсе, Антонио Грамши, Пальмиро Тольятти, Ренато Гуттузо и Альберто
Моравиа - на другом; как могли существовать в одном историческом срезе
Бисмарк и Маркс, Толстой и "серый кардинал" Победоносцев, Плеханов с
Халтуриным и лидеры грязного черносотенства; как в республиканской Франции
на одной и той же улице могла соседствовать штаб-квартира фашистских
кагуляров гитлеровского ставленника де ля Рокка и мастерские Арагона и
Пикассо; как, наконец, связать воедино такие несовместимости, как
Хемингуэй, Драйзер, Фитцджеральд, Гершвин, Армстронг - по одну сторону, и
Гувер, Форестолл и вожди Ку-клукс-клана - по другую?!
Ситуация, сложившаяся в Америке после окончания первой мировой войны,
была столь любопытной, что кое-какие проекции на последующие повороты
политики вполне возможны и оправданны.
...Американские солдаты вернулись тогда из Европы победителями, но
ведь вернулись домой далеко не все: часть молодых парней, воспитанных на
лозунгах демократии, продолжали служить в оккупационных войсках,
расквартированных Белым домом на захваченных территориях большевистской
России; они, эти американские парни, впервые покинувшие свою родину,
стояли под одними знаменами с агрессорами, вторгшимися в Советскую
Республику по указу королевской Британии, милитаристской Японии,
янычарской Турции - да мало ли еще кто рвал измученное тело России в те
лихие годы?!
Однако доктрина великих свободолюбцев Джорджа Вашингтона и Авраама
Линкольна не была тогда пустой фикцией в Штатах; многие люди верили, что
именно право каждого человека, а уж тем более государства на свободу
выбора обязано быть подтверждено законом, то есть не только словом, но и
делом.
Именно поэтому рабочая Америка активно и открыто поддерживала
большевистскую Россию, провозгласившую - подобно Джорджу Вашингтону в свое
время - свержение ига монархии и создание республики под понятным для
каждого американца девизом: "Свобода, равенство и братство".
"Руки прочь от Советской России!" - был не просто лозунг в Америке;
это было действо, сопровождавшееся забастовками, пикетами рабочих и
демонстрациями полулегальных тогда профсоюзов.
Банки и монополии, провозгласившие, что "большевизм - хуже войны", а
потому финансировавшие оккупационную армию за счет снижения заработной
платы трудящихся, не могли далее терпеть то, что рабочий класс Америки
открыто и недвусмысленно заявил свою позицию по отношению к Ленину и
Советам.
Интересы правящего класса, как правило, воплощаются через
честолюбивые интересы отдельной личности; так получилось и в Америке.
...Министром юстиции в кабинете Вудро Вильсона был директор банка
"Страудсбург нэшнл" Митчел Пальмер; он также состоял председателем совета
директоров концернов "Ситизенс гэс", "Интернэшнл бойлер" и "Скрэнтон
траст".
Получая сводки о состоянии здоровья президента Вудро Вильсона,
страдавшего тяжелым недугом, Пальмер мечтал не только о том, чтобы стать
героем правой Америки, разделавшись с левыми; ему навязчиво и изнуряюще
виделось кресло в Белом доме; на гребне той операции, которую он задумал,
Пальмер мечтал сделаться новым лидером заокеанского колосса, который затем
он был намерен превратить в бастион мирового антибольшевизма.
Как и в любой операции, планируемой с в е р х у, успех дела решает
конспиративность, деньги и подбор верных людей, готовых на все.
Самая природа министерства юстиции предполагала секретность
мероприятий; вопросы финансирования задуманного были решены загодя - во
время тайной встречи Пальмера с двенадцатью его единомышленниками,
хозяевами крупнейших банков и корпораций, недовольных "мягкотелой"
политикой либерала Вильсона; что касается людей, готовых на все, то эту
команду возглавил давний друг Пальмера, директор бюро расследований
министерства Вильям Флинн и начальник вновь созданного секретного отдела
общей информации Джон Эдгар Гувер.
Гуверу тогда было двадцать пять лет; на войну он не был отправлен,
поскольку устроился мелким клерком в министерство юстиции; его болезненная
ненависть к неграм и левым открыла ему быструю дорогу вверх.
Именно он вошел к Пальмеру с предложением завести учетные карточки на
радикалов, то есть на тех, кто пишет, говорит или думает не так, как
в с е.
Пальмер долго передвигал на своем огромном столе чернильные приборы,
раздражающе-педантично ровнял быстрыми, суетливыми пальцами разноцветные
папки, а потом, наконец, сказал:
- Джон, но ведь это - антиконституционная мера.
- Она станет ею, если мы начнем давать интервью щелкоперам, - ответил
Гувер. - До тех пор, пока м о я работа будет внутренним делом
министерства, стоящего на страже конституции, никто, нигде и никогда не
сможет упрекнуть нас в нарушении основного закона.
Пальмер закурил свой медовый солдатский "честерфилд" и ответил так,
как был обязан ответить министр, думающий о президентстве:
- Наша страна исповедует принцип доверия к гражданину. Если вы
полагаете, что ваше дело не нанесет урон святым постулатам свободы -
начинайте с в о е предприятие. Надеюсь, вы понимаете, что я не потерплю
ничего такого, что пойдет во вред конституции Штатов?
Через четыре месяца Гувер собрал первую в истории США картотеку на
инакомыслящих, на все те ассоциации, клубы, союзы, общества, которые
выступали за мир с Россией, демократию в Штатах и расовую терпимость; две
комнаты в министерстве были забиты двумястами тысячами карточек на тех,
кого Гувер посчитал врагами устоев.
Затем он оборудовал тайную типографию, где наладил выпуск
"Коммунистического манифеста" и работ Ленина, то есть провокационно
печатал запрещенную литературу; ее хранение и распространение было тогда
чуть ли не подсудным делом.
Адреса, куда надо будет подбросить эти издания, хранились в сейфе
Гувера; важно наметить день; все дальнейшее было тщательно срепетировано.
После этого Гувер поручил своему секретарю, человеку, фанатично ему
преданному, провести три тайные встречи с лидерами двух гангстерских
групп, чьи дела тогда проходили в министерстве юстиции; контрабанда
наркотиками и продажа запрещенного алкоголя позволила сотрудникам Пальмера
арестовать пять наиболее мобильных мафиози, отвечавших в подпольном
синдикате за о п е р а т и в н у ю работу.
- Я готов освободить ваших людей под залог, - сказал посланец Гувера
шефам гангстерского подполья. - Залог будет не очень большим, хотя, как я
понимаю, вы не постояли бы и перед более серьезными затратами, лишь бы
взять ваших ребят из тюрьмы. Но за эту любезность вы обязаны будете стать
моими добрыми друзьями - отныне и навсегда. А чтобы эта дружба была
реальной и нерасторжимой, нужно действо. И оно обязано быть жестоким. Вы
готовы к этому?
Собеседники переглянулись. - предпочитали не говорить, согласно
кивнули.
Посланец Гувера разъяснил:
- Нужно, чтобы вы провели пару взрывов бомб - следует пугануть
некоторых людей, потерявших голову от растерянности... Красные лезут к
власти... Входите в дело?
Через два месяца неизвестные взорвали бомбу на Уоллстрите.
Пальмер встретился с журналистами:
- Кровавый террор планируют эмиссары, тайно засланные сюда красными.
Нам навязывают гражданскую войну, что ж, мы к ней готовы...
А седьмого ноября, в день, когда трудовая Америка праздновала вторую
годовщину большевистской революции в России, агенты министерства юстиции
ворвались в те клубы, общества и ассоциации, которые были занесены в
картотеку Джона Эдгара Гувера; людей избивали резиновыми дубинками, а то и
просто деревянными длинными палками, в тюрьмы были брошены сотни левых.
Это была "проба сил".
А истинная операция прошла в начале января двадцатого года; Гувер не
спал всю ночь, сидел у телефонов: в его кабинете установили девятнадцать
аппаратов, и все "тревожные" штаты докладывали ему о ходе операции через
каждые два часа.
Массовые аресты - схватили более пяти тысяч человек - были проведены
в штатах Калифорния, Нью-Джерси, Иллинойс, Небраска.
Людей заковывали в кандалы и связывали одной цепью; именно так,
словно рабов в былые времена, их провели по улицам городов на вокзалы,
куда уже заранее были подогнаны тюремные вагоны без окон.
В стране начался шабаш беззакония. Когда первая фаза облавы
окончилась, один из ведущих чиновников штата Массачусетс мистер Лангри
заявил журналистам:
- Ребята, вы меня знаете, я всегда говорю правду, я вам и сейчас
скажу то, что думаю: будь моя воля, я бы каждое утро расстреливал во дворе
нашей тюрьмы партию красных, а уж на следующий день разбирал их дела в
суде, чтоб все было оформлено по закону, как полагается...
Обезумевший на почве расизма и антибольшевизма писатель Артур Эмпи
(его мучили кошмары по ночам, пил сильно действующее снотворное, поэтому
не мог сдерживать дрожь в руках) начал турне по Америке.
- Славяне и евреи, а также негры с мексиканцами являются дрожжами
нового большевистского бунта! Люди чужой крови готовятся устроить кровавое
побоище истинным американцам! Поэтому запомните: лекарство от большевиков
продается не в больнице, а в ближайшей оружейной лавке! Мой лозунг:
"Против красных только один способ - высылка или расстрел на месте!"
Гувер к тому времени получил под свою картотеку еще три зала; вход
охраняли моряки, вооруженные кольтами и ножами; количество подозреваемых
составляло теперь пятьсот сорок семь тысяч американцев; каждая
шестидесятая семья страны подлежала - победи точка зрения Эмпи - высылке
из страны или расстрелу.
В тюрьмах начались пытки: арестованных зверски избивали, вызывали на
очные ставки жен и детей; мучили в их присутствии, требуя признаться в
том, что они участвовали в большевистском заговоре в целях "свержения
законно избранного правительства".
В тюремные больницы искалеченных не отвозили; часть выбросили из
окон, чтобы скрыть следы побоев - "самоубийство", другие сошли с ума;
третьи, не перенеся пыток, умерли.
Помощник министра труда Луис Пост не выдержал; он собрал журналистов
и сказал им:
- Мы перестаем быть страною свободы! Мы превращаемся в олигархическое
государство под лозунгом борьбы против "анархии". Сейчас "анархистом"
считается каждый, кто выступает против бесконтрольной власти финансистов и
тупых консерваторов, которые не желают или не умеют думать о будущем, о
наших детях, а ведь им предстоит жить в ином мире, совсем не в таком, к
какому привыкли мы, старики.
Луис Пост отправил своих сотрудников в тюрьмы, где томились
арестованные "анархисты". Его люди вернулись в ужасе: они увидели ни в чем
