- Ответную благодарность? - Калхас удивился. - Что ты имеешь в виду?
- Моя благодарность приблизила тебя к стратегу. Мы с Тевтамом добыли
тебе жену. Теперь я хочу, чтобы ты посодействовал нам.
Пастух вспомнил свой разговор с Антигеном в македонском лагере.
- Ты как-то уже просил не настраивать против македонян стратега. Но я
и не делаю этого.
- "Просил..." - сморщился Антиген. - Скажем точнее: "предлагал". Не
забывай, прорицатель, Царь оделял меня не меньшим доверием, чем Эвмена. А
положение автократора - это все только нынешнее, сегодняшнее.
- Оно может и кончиться, - выдохнул Тевтам.
Калхас покачал головой.
- По-моему, вы сами себя настраиваете против стратега.
- Не будем препираться, - голос Антигена опять стал медоточивым. -
Ради нашего блага, ради наших побед ты должен внимательно прислушиваться к
Эвмену. Ты можешь направить его к доброму, предостеречь от дурных
советов...
- И подсказывать то, что нужно вам. - Калхас усмехнулся. - Столько
околичностей из-за простого предложения! Может быть, ты мне еще и деньги
принес?
Антиген вспыхнул:
- Не превращай разговор в комедию.
Калхас с иронией посмотрел ему в глаза:
- Как это ты сказал: "Время не исчерпает моей благодарности..."? Так?
Так вот: не стану говорить о нашей с Гиртеадой благодарности красивые
слова, но, надеюсь, она не меньше твоей. Однако Эвмену я буду повторять
лишь то, что говорят боги.
- Ты нас не понял! - протестующе поднял руки Антиген.
- Понял. Лучше не будем больше об этом. - Всем своим видом Калхас
показывал, что поставил точку. - Гиртеада, принеси-ка гостям еще вина.
Переваривая его слова, македоняне приложились к чашам.
- Хорошая жена, - глухо пробасил Тевтам.
- Смелая, за себя постоит, - Антиген криво усмехнулся: - Красивая!..
Отчего же мы сразу про нее не узнали? Лучше бы украли для себя - такая
девушка должна ходить в драгоценностях, спать на пуху, а не резать овощи.
Ты согласен, прорицатель?
- Продай ее мне, - неожиданно предложил Тевтам и оскалился - то ли
улыбаясь, то ли показывая удивительно крепкие для старика зубы.
- Не говори глупости, - обрезал пастух.
- Отдай, он много заплатит, - вкрадчиво произнес Антиген. - Не
отдашь? Тевтам, послушай, он не согласен. Но ведь мы можем поступить с ним
так же, как с Софией, правда, Тевтам? Захотим - и заберем. Прямо сейчас.
Как ты смотришь на это, Калхас?
Пастух улыбнулся, поняв, что они ждут от него испуганной суеты.
Вместо этого он подошел к стоявшему у палаточной стены оружию, взял
дротик, меч и встал перед македонянами.
- Ого! - воскликнул Антиген. - Что это значит?
- Уходите. Придете, когда разум опять вернется к вам.
- Ты что же, будешь драться? - скривился Антиген.
- Уходите.
Македоняне отставили чаши и поднялись.
- Так-то ты привечаешь гостей! - наигранно вздохнул Антиген. - Ладно,
мы уходим.
Тевтам задержался у порога.
- И ты ударил бы его?
- Да, - не раздумывая ответил Калхас.
- И меня?
- Да.
- П-хе! - надменно выпятив губы, Тевтам вышел из палатки.
На двенадцатый день похода влажный морской ветер, долетавший с
Киликийской долины, в последний раз заставил зябко передернуться их спины.
Дорога, словно утомленная подъемом, пошла вниз, воздух стал теплее, суше и
они оказались на пороге Месопотамии. Однажды вечером горы раздались в
стороны, открывая вид на бескрайнюю, сливающуюся с сумеречным на востоке
небом, равнину. Отсюда, из предгорий, горизонт казался необычайно далеким.
Зрелище значительно превосходило даже то, что Калхас видел во время
морского путешествия. Глаза пастуха долго не могли привыкнуть к обилию
пространства. По телу пробегала дрожь от ощущения, что еще одно усилие - и
он заглянет за край мира.
Кругом раздавались возбужденные голоса. Близость гигантской равнины
опьяняюще подействовала даже на македонян. Калхас ощущал, что всех
охватывает детское желание - сорваться и бежать вниз подобно камнепаду,
мчащемуся по склону.
Среди пепельно-серых и бурых просторов, четко проступала темная, с
синеватым отливом линия Евфрата. Ее плавно, едва заметно изгибающиеся
берега окружали зеленые полоски рощ, садов, дикого кустарника. Легкие
струйки дыма выдавали дома, укрытые среди зелени, а прерывающиеся светлые
нити - дороги, соединяющие поселения.
Калхас обернулся назад. Солнце опускалось за горы, в Киликию, обводя
хребты золотисто-алым сиянием. От гор на равнину падали гигантские
угольные тени. Их вершины достигали Евфрата и даже перебирались через
него. Чем ниже было солнце, тем более заметно для глаза тени ползли вдаль.
И вдруг они поблекли, растворились в сумерках, опустившихся на землю -
солнце окончательно скрылось за горами.
- Там теперь и лежит наша дорога, - негромко сказал Иероним.
- Такой простор! - поежился Калхас. - Боязно затеряться в нем.
- Ничего, привыкнуть к равнине легче, чем ты думаешь. Вполне
возможно, что скоро она тебе надоест. Еще будешь скучать по горам.
Калхас видел, что с заходом солнца историком опять овладели заботы и
магия пространств потеряла над ним власть. Но они с Гиртеадой обращали
свои взоры на восток до тех пор, пока ночь не укутала Месопотамию
темнотой.
Несколько дней они шли по предгорьям, к югу. И только там, где Евфрат
стал забирать на восход, удаляясь от гор, повернули к реке. Здесь их
встретил большой военный лагерь. Он был вытянут вдоль Евфрата на много
стадий, а от гор его отделяли ров и высокий вал. По всему было видно, что
войска стоят в нем давно: с внешней стороны рва в огромном количестве
располагались повозки, палатки, целые деревни из шатров торговцев,
компаний гулящих девок и прочего приблудного люда.
О приближении стратега в лагере были предупреждены. Вдоль дороги,
ведущей к воротам, выстроилась почетная стража: воины от каждого из
отрядов, находившихся здесь. Навытяжку стояли македонские гипасписты,
греческие пельтасты, варварские лучники, конница, набранная в предгорьях
Кавказского Тавра. Они долгими криками приветствовали проезжавшего мимо
Эвмена. Их командиры встречали автократора около самых ворот. Ярко
начищенные доспехи, дорогое оружие, разноцветные плащи, отдохнувшие и
сытые лица; как-то сама собой душу Калхаса наполнила гордость за Эвмена и
за себя, едущего совсем рядом с могущественным полководцем.
Словно в пику свежим, бодрым войскам, находившимся в лагере,
аргираспиды приняли мрачный вид, а их запыленные одежды только
подчеркивали его. Калхас прекрасно понимал, в чем тут дело: теперь армия
под командой Эвмена насчитывала почти полтора десятка тысяч человек и
ветераны, соответственно, составляли немногим более одной пятой ее
состава. Отныне они ожидали от стратега большей независимости и взирали на
войска с востока с тем же подозрением, что и на разношерстный сброд
Дотима.
Наутро Калхас убедился в обоснованности беспокойства аргираспидов.
Такого обилия войск он не видел еще никогда. Вначале пастух растерялся
перед суматохой и беспорядком, сопровождавшими выход армии из лагеря. Ему
казалось удивительной невозмутимость стратега. Однако постепенно суматоха
обернулась внушительной, величественной картиной. Ярко и холодно струилось
солнце по тысячам мерно колыхающихся копий; рыжими, серыми толпами ехали
фракийцы и вооруженные подобно им варвары. При приближении стратега рой
мечей выскальзывал из тяжеловесных, широких ножен и вместе с дротами
вздымался к небесам. Горячили лошадей легкие, дикие сакаскины, почти
невесомо вспыхивали их расшитые бисером колчаны и ножны для кривых
скифских ножей. Пращники, лучники, метатели дротиков окружали тучей
походных застав вытянувшуюся вдоль Евфрата колонну. А сзади еще был обоз и
особые отряды, охранявшие его. Аргираспиды терялись в этом суровом
многообразии.
Армия грузно двинулась вниз по течению Евфрата. В переходе от лагеря
находились пригодные для переправы броды, которые охранял предавшийся
стратегу сатрап Верхней Месопотамии Амфимах. Войск у него было немного, но
врагов пока не опасался ни кто: Птолемей воевал только на море, Селевк еще
не решил, на чью сторону стать, Антигон же задержался у Тарса.
Поэтому отряды шли неспешно и шумно. Их вид, вызвавший поначалу у
Калхаса возбужденное - словно перед грозой - состояние, постепенно
становился более спокойным, расслабленным.
После полудня стратег занял место перед сакаскинами, двигавшимися во
главе колонны. Теперь его сопровождала целая свита, среди которой
выделялся полугрек-полумакедонянин Филипп, командовавший в лагере в
отсутствие Эвмена. Статный, седеющий мужчина, немногим старше стратега,
он, как заметил Калхас, принадлежал к таким же почитателям Кардийца, что и
Дотим. Обращаясь к стратегу, он почтительно склонял голову, а когда тот
отвечал, блестел глазами и раздувал ноздри, словно горячий жеребец. В его
преданности было что-то неистовое и безрассудное. Калхасу такая горячность
показалась даже чрезмерной и не приличествующей человеку,
начальствовавшему над большим количеством войск. Но наблюдать за ней ему
было приятно. Вокруг пастуха начинали происходить большие события. Эвмен,
Иероним словно стали выше, величественней, армия выглядела могуче, и
самого себя Калхас ощущал по-другому, чем неделю назад. Сознание важной,
большой ответственности накладывало на всех отпечаток приподнятости и
внутренней собранности.
Аркадянину хотелось, чтобы Гиртеада видела сейчас и его, и всех
остальных. Но время, когда они свободно разъезжали вокруг расположения
войск, кончилось. Гиртеада осталась в обозе, там же, где были и остальные
женщины, где была и сама жена стратега.
Ее привезли в лагерь за несколько дней до автократора. Утром Калхас
мельком видел эту женщину. Несмотря на долгую разлуку с мужем, она вела
себя сдержанно, держалась в стороне. Но ее совиные, широко открытые
светло-голубые глаза внимательно рассматривали окружение мужа. Дотим
попытался завести с ней разговор - женщина, приветливо улыбнувшись ему,
ответила кратко, односложно. Она была осторожна - то ли хотела подчеркнуть
свое положение жены стратега, то ли стремилась разобраться в новых
соратниках Эвмена.
Чем дальше на запад уходили горы, тем пустыннее становилась
местность. Только берег Евфрата отвлекал глаз нескончаемыми рощами
тополей, плакучих ив, лавра, сквозь которые иногда проглядывали заводи,
словно копьями утыканные сухими стеблями камыша. Зимние, понурые рощи были
все же живыми, не то что пустая, выжженная степь, раскрывавшаяся между
горами и рекой.
Ближе к вечеру небо на юге затянула белесая хмарь. Оттуда потянуло
глиной, песком и безнадежной серой сухостью.
- Опять ветер, - сказал Филипп. - Иногда здесь бывают настоящие
пылевые бури.
- Может, остановить армию? - предложил кто-то из военачальников.
- Не надо, - после некоторого раздумья произнес стратег. - Будем
надеяться, что до бури дело не дойдет.
Хмарь сгущалась, темнела. Калхасу чудилось в ее глубине скручивание
каких-то гигантских волокон. Медленно, медленно она затягивала небосвод, и
вместе с ней пастуха начали окатывать волны тревоги. Фыркали кони, до
свиты стратега стали доноситься беспокойные голоса сакаскинов. Воины не
останавливались, но все бессознательно замедлили шаг.
- Скоро мы подойдем к лагерю Амфимаха, - попытался успокоить свиту
Филипп.
- По-моему, буря придет гораздо быстрее, - буркнул Эвмен. -
