менее, оказались образцово подогнаны друг к другу. Никто и ничто не могло
бы сдвинуть их с места.
Зато верхняя часть стены состояла из глиняных кирпичей, обожженных на
солнце. Глядя на них, Калхас думал, что ливень вкупе с ураганом в
состоянии размыть ее. Он готов был верить рассказу Иеронима о мидийцах,
которые взяли крепость царя Нина, отведя русло реки Тигр и размыв стены.
Но обожженные кирпичи все же выдерживали дождь, хотя и не могли бы
выдержать ударов таранов, установленных в осадных башнях.
- У Антигона нет людей, которые могли бы построить осадные башни, -
уверенно говорил Иероним.
Эвмен в ответ с сомнением качал головой и напоминал о Кассандре,
который мог прислать Одноглазому умельцев из Эллады.
- А вот это придется убирать. - Стратег указывал на кварталы,
примыкавшие к стене с внешней стороны. - Тяжелая работа.
- Не думаю, что жители будут довольны разрушением их домов, - сказал
Калхас на обратном пути.
Эвмен как-то странно посмотрел на него, но согласился.
- В Тарсе длинные стены, следовательно, чтобы защищать их, нужно
слишком много воинов. Неужели ты, стратег, собираешься оборонять этот
город? - поддержал сомнения прорицателя историк. - Где нам найти стольких
людей? А где взять метательные машины?
- Нужно быть готовым ко всему и продумать все варианты, - ответил
стратег, показывая своим видом, что продолжать разговор не намерен.
Калхас был даже благодарен ему за это. Он не хотел проводить вторую
половину дня в скучных стратегических рассуждениях. Он соскучился по
Гиртеаде и стремился к ней. Они не торопясь ехали на лошадях по Тарским
улицам, и с каждым шагом, приближавшим пастуха к дому, на сердце у него
становилось все светлее.
Когда стратег отпустил их, Калхас торопливо прошел к комнате, где
должна была ожидать его Гиртеада, со спокойствием и нежностью открыл
дверь...
Девушки в комнате не было. Калхас удивленно посмотрел на пустое ложе,
потом сел на него и стал ждать, когда Гиртеада вернется. Он не думал ни о
чем плохом, ему казалось, что через несколько мгновений она появится в
дверях.
Но вместо нее в дверях появился Иероним. Историк выглядел смущенным и
расстроенным.
- Что случилось? - спросил Калхас.
- Только держи себя в руках. Эвмен сказал, чтобы ты прежде всего
держал себя в руках, - пробормотал Иероним.
- Ты о чем? Что такое? - Калхас весь подался вперед.
- Люди Софии забрали Гиртеаду.
- Как? - закричал аркадянин. - А охрана?
- Это... это стратег разрешил. Эвмен отдал Софии девушку... Стой! -
раскинув руки Иероним сумел остановить Калхаса в дверях. - Прежде чем
бежать куда-то, послушай меня. Он же не насовсем отдал ее. Просто он хочет
сбить недовольство в городе. Завтра Эвмен самолично отправится к Софии и
будет сватать для тебя Гиртеаду. Он обещал... Обещал!
Пастух смотрел на историка непонимающими глазами. Происшедшее было
чудовищно и бессмысленно. Его разум не принимал объяснений, и далеко не
сразу слова Иеронима начали сбивать волну возмущения, поднявшуюся в его
груди. Калхас думал даже не о себе. Его приводила в отчаяние мысль о том,
что сейчас переживает Гиртеада.
- Почему стратег не предупредил меня?
- Он и мне не говорил ни слова. - Стараясь успокоить аркадянина,
Иероним положил руки ему на плечи. - Город и действительно волнуется, а
Эвмен рассчитывает на то, что хотя бы месяц мы еще будем оставаться здесь.
Селевк до сих пор не говорит ничего определенного и... есть масса прочих
сложностей. Нам нужна устойчивость или хотя бы видимость устойчивости. А
здесь, в Тарсе, она исчезает из-за одной девушки.
- Не в девушке дело. Все прекрасно понимают, что скоро сюда придет
Антигон. Все видят, что Эвмен не вызывает отряды с Востока, - ощущение
непоправимости сделанного волнами накатывалось на Калхаса.
- Хорошо. Пусть будет так. Но Гиртеада - повод, удобная форма для
выражения недовольства. Я тебя умоляю, потерпи... Завтра стратег пойдет к
Софии. Через несколько дней вы опять соединитесь и вместо того, чтобы
пытаться избить тебя, горожане будут гулять на свадебном торжестве,
которое устроит Эвмен!
Иероним говорил совершенно искренне. Эта искренность обезоруживала
Калхаса, однако не прибавляла спокойствия. Аркадянин освободился из рук
историка и сел на ложе, готовясь к пытке ожиданием.
На следующий день ему уже не нужно было подавлять возмущение. Эвмен
сдержал слово. Он действительно побывал у Софии. Но вернулся от нее с
лицом, на котором явно было можно прочитать следы недавнего унижения и
вызванного им гнева. София отказала. Причем отказала, явно наслаждаясь тем
фактом, что может отказать самому стратегу.
- Не волнуйся и не беспокойся зря, - сказал тем не менее Эвмен
Калхасу. - Я не оставлю попыток вызволить твою Гиртеаду.
- А зачем вообще нужно было отдавать ее? - не скрывая гнева спросил
прорицатель. - Ты сам себя поставил в глупое положение, Эвмен, когда
проявил слабость перед городом. Отказ Софии - плата за твою слабость.
- Я не позволю всем, кому угодно, плевать мне в лицо!
Эвмен побагровел от ярости. Его пальцы сжались на рукоятке меча,
висевшего у пояса. Калхас чувствовал, как напряглись за его спиной Иероним
и Тиридат, присутствовавшие при разговоре. Но пастуха это нисколько не
обеспокоило. Он дрался бы с Эвменом, Тиридатом, дрался бы со всеми
телохранителями вместе взятыми. Ему казалось, что даже если его раздерут
на части, каждый кусок его плоти станет впиваться в обидчика.
- Твой разум помрачен, - неожиданно ровным голосом сказал стратег. К
удивлению пастуха Эвмен смотрел на него так же приветливо, как и обычно.
Калхас не успел заметить перемены - настолько быстро она произошла в
человеке, который мгновение назад готов был обнажить оружие. - Позволь мне
действовать так, как я считаю нужным. Девушка будет у тебя. Только следует
потерпеть.
- Терпеть? - скрипнул зубами пастух. - Терпи, если твоя
государственная мудрость не подсказывает больше ничего!
Разум пастуха действительно был слеп. Сразу после разговора со
стратегом Калхас покинул его дом. Пастух не взял с собой ни одной монеты
и, сохранись его старая аркадская одежда, он сменил бы на нее богатое
платье, подаренное Эвменом.
Оказавшись на улице, Калхас начал почти бегом кружиться по городу. Он
не знал и не хотел знать, куда и зачем стремится - просто ноги не давали
душе переполниться горечью и болью. Пара телохранителей стратега,
пытавшиеся было в отдалении следовать за ним, потеряли аркадянина в толпе
на базарной площади, и Калхас оказался предоставлен самому себе.
Перед ним мелькали дома, люди, занятые повседневной суетой,
по-зимнему пустые сады, крепостные стены. Когда же глаза прояснились,
Калхас понял, что ноги принесли его к дому Софии. Сумасшедшая надежда
побудила пастуха подойти к воротам и трижды ударить в них. Он молился
Гермесу, чтобы уступчивость стратега подала Софии мысль не тратиться на
наемную охрану и чтобы собаки, как и в прошлый раз, не напали на него. Он
с наслаждением представлял, как разобьет Сопатру физиономию.
У него даже не спросили, кто стучит в ворота. Одна из створок
медленно отворилась и перед Калхасом предстал самодовольный, наглый
садовник. За его спиной стояло несколько мужчин с руками каменотесов и
неподвижными туповатыми лицами. "Эти не станут избивать, - подумал про
себя Калхас. - Эти будут убивать". Тем не менее он сделал шаг вперед и изо
всей силы опустил кулак на переносицу Сопатра.
Словно сухая ветка под ногами, хрустнула кость. Садовник отшатнулся,
и тут же Калхас дал ему другой рукой оплеуху. Взвизгнув, философ кинулся
под защиту охранников. Те некоторое время пребывали в явном недоумении.
Решительность пастуха явно вызвала в них опасения, что сейчас появятся его
сообщники в превосходящем числе. Лишь истошный крик Сопатра: "Он же один!
Бейте его!" - принудил наймитов к активным действиям.
Они старались бить в висок, в печень, кадык. Это были не воины, а
убийцы, рабы-надсмотрщики, которые кулаками зарабатывали право лизнуть
хозяйский сапог. Голыми руками справиться с ними было невозможно, и Калхас
медленно отступал, стараясь, чтобы какой-нибудь из их ударов не оглушил
его. Стыд и злость заставляли пастуха сопротивляться, он и не думал
показывать им спину. Но, к счастью для него, злость не задавила
окончательно животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже гудела
от ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали клещами
на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и побежал, легко отрываясь
от тяжелых на ногу преследователей.
"Пусть считают свои синяки, - подумал он, слыша за спиной затихающий
топот их ног. - Одному здесь делать нечего".
Медленно остывая от драки, Калхас покинул пределы Тарса. Гермес не
помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он сам не сумел
удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку нужно беречь, а он
разжал пальцы, забыл об опасности, забыл о желании Эвмена быть
справедливым...
Справедливость! В том, что произошло, не было ни грана
справедливости, и стратег не мог не знать об этом. "Он хочет быть угодным
всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это невозможно. Это погубит
его, как губит нас с Гиртеадой". Калхас, словно плакальщицы, царапал свою
грудь и готов был выть от горя. Когда боль отступала, он опять говорил с
собой, но слова утешения не приносили. "Эвмен не поможет. Он желает
помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные политические расчеты,
что желание это будет забыто". Аркадянин жалел, что рядом с ним нет
Дотима. Наемник благоговел перед стратегом, но он обязательно придумал бы,
как обмануть и Софию, и Эвмена. "А что делать мне? Неужели я не в
состоянии сделать ничего?"
Калхас сел около ручья, темного от приносимого с полей мусора, и
продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались молитвой
и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу, просил бога хотя
бы подать знак о своей милости. Вслед за молитвой приходило раздражение:
Калхас сокрушался из-за собственной слабости, зависимости от тех, кто
сильнее. В первый раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и
груз этого чувства оказался тяжек. Превозмогая его, он сжимал зубы,
выпрямлял спину - словно поза решительного, самоуверенного человека могла
помочь ему решить, как поступить.
Ветер был теплым, а земля - прохладной. Кое-где сквозь старую,
уставшую траву на берегу ручья виднелось ее ежегодно дряхлеющее тело. На
солнечных местах стоял звон от мух и мошкары: бесконечная киликийская
осень еще не кончилась. А где-то там, среди нависших над равниной гор
Дотим уже сражался с Антигоном, несогласным со стратегическими расчетами
Иеронима.
Совершенно мирный вид вокруг Калхаса не вязался с сознанием того, что
вскоре вокруг стен Тарса будет литься кровь. Расслабленно перекликались
горожане, готовившие к зиме свои сады и земельные участки, где-то вдалеке
разноголосо постанывал скот. Против воли прислушиваясь к голосам жителей
Тарса, пастух убеждался в том, что в осаду садиться они не захотят и при
первом удобном случае выдадут стратега Антигону. "Так ради чего заигрывать
с ними?" - с отчаянием спрашивал неизвестно у кого Калхас и в очередной
раз сдавался перед морским валом из любви и горя.
За спиной аркадянина находилась то ли тропинка, то ли заросшая
дорога, по которой несколько раз проезжали унылые тяжелые повозки с
