просить у тебя прощения. Но договор наш по-прежнему в силе. Ну, Геральт,
твоя цена?
- Хорошо, - сказал ведьмак. - Прошу дать мне твой зеленый шарф,
Калантэ. Пусть он всегда напоминает мне о цвете глаз прекраснейшей из всех
известных мне королев.
Калантэ рассмеялась, сняла с шеи ожерелье с изумрудами.
- Эта безделушка, - сказала она, - выполнена из камней
соответствующего оттенка. Сохрани ее вместе с приятными воспоминаниями.
- Можно и мне кое-что сказать? - скромно произнес Дани.
- Разумеется, зятек, прошу, прошу.
- Я продолжаю утверждать, что я - твой должник, ведьмак. Моей жизни
угрожал кинжал Раинфарна. Меня убили бы стражники, если б не ты. И коли
заходит речь о какой бы то ни было цене, платить должен я. Ручаюсь, меня
на это хватит. Чего ты желаешь, Геральт?
- Дани, - медленно проговорил Геральт, - ведьмак, которому задают
такой вопрос, обязан просить, чтобы его повторили.
- Повторяю. Ибо, видишь ли, я - твой должник еще и по другой причине.
Когда я узнал там, в зале, кто ты такой, я возненавидел тебя и подумал о
тебе очень скверно. Я считал тебя слепым, кровожадным орудием, кем-то
таким, кто бездумно и беспощадно убивает, отирает кровь с клинка и
пересчитывает деньги. Но я убедился, что профессия ведьмака действительно
достойна уважения. Ты защищаешь нас не только от Зла, притаившегося во
тьме, но и от того, которое сидит в нас самих. Жаль, что вас так мало.
Калантэ улыбнулась. Впервые за эту ночь Геральт готов был признать,
что улыбка получилась естественной.
- Хорошо сказал мой зять. К этому я должна добавить два слова. Ровно
два. Прости, Геральт.
- А я, - серьезно сказал Дани, - повторяю: чего ты желаешь?
- Дани, - так же серьезно сказал Геральт, - Калантэ, Паветта. И ты,
благородный рыцарь Турсеах, будущий король Цинтры. Чтобы стать ведьмаком,
надобно родиться под сенью Предназначения, а очень мало таких, кто так
рождается. Поэтому-то нас так мало. Мы стареем, погибаем и не можем никому
передать свои знания, свои способности. Нам недостает наследников. А этот
мир полон Зла, которое только и ждет момента, когда нас не станет.
- Геральт, - шепнула королева.
- Да, королева, ты не ошиблась. Дани! Ты дашь мне то, что уже имеешь,
но о чем не знаешь. Я вернусь в Цинтру через шесть лет, чтобы проверить,
было ли Предназначение ко мне благосклонно.
- Паветта, - раскрыл глаза Дани. - Неужели ты...
- Паветта! - воскликнула Калантэ. - Ты... Неужели...
Принцесса потупилась и покраснела. А потом ответила.
__________________________________________________________________________
ГЛАС РАССУДКА V
- Геральт! Эй! Ты здесь?
Геральт оторвался от пожелтевших шероховатых страниц "Истории мира"
Родерика де Новембра - интересного, хоть и несколько спорного
произведения, которое изучал со вчерашнего дня.
- Я здесь. В чем дело, Нэннеке? Я тебе нужен?
- К тебе гость.
- Опять? Кто на сей раз? Дюк Эревард собственной персоной?
- Нет. На сей раз Лютик, твой дружок, шалопай, трутень и бездельник,
жрец искусства, блистающая звезда баллады и любовных виршей. Как обычно,
осиянный славой, надутый, словно свиной пузырь, и пропахший пивом. Хочешь
его видеть?
- Конечно. Это ж мой друг.
Нэннеке, вздохнув, пожала плечами.
- Не понимаю такой дружбы. Он - полная тебе противоположность.
- Противоположности сходятся.
- Ясно. Вот, изволь, шествует, - указала она движением головы. - Твой
великий поэт.
- Он действительно великий поэт, Нэннеке. Думаю, не станешь
утверждать, будто не слышала его баллад.
- Слышала, - поморщилась жрица. - А как же. Ну что ж, я в этом не
разбираюсь, возможно, умение ничтоже сумняшеся перескакивать с волнующей
лирики на непристойное свинство как раз и есть талант. Ну ладно. Прости, я
вынуждена уйти. Мне не хочется слушать ни его виршей, ни вульгарных
шуточек. Я сегодня не в настроении.
Из коридора донесся заливистый смех, треньканье лютни, и на пороге
библиотеки возник Лютик в лиловой курточке из толстого сукна с кружевными
манжетами, в шапочке набекрень. Увидев Нэннеке, трубадур преувеличенно
почтительно поклонился, метя по полу приколотым к шапочке пером цапли.
- Мое глубочайшее почтение, э, почтеннейшая матерь, - дурашливо
запищал он. - Хвала Великой Мелитэле и жрицам ее, сосудам добродетели и
мудрости...
- Перестань паясничать, Лютик, - фыркнула Нэннеке. - И не именуй меня
матерью. При одной мысли, что ты мог бы быть моим сыном, меня охватывает
ужас.
Она повернулась и вышла, шурша длинным платьем. Лютик, строя
обезьяньи рожицы, изобразил поклон.
- Ну ничуть не изменилась, - сказал он добродушно. - По-прежнему не
воспринимает шуток. Взъярилась на меня за то, что, приехав, я немного
поболтал с привратницей, этой премиленькой блондиночкой с длинными
ресницами, девичьей косой аж до складненькой попочки, не ущипнуть которую
было бы грешно. Ну я и ущипнул, а Нэннеке, которая в этот момент как раз
подошла... Да что там. Здравствуй, Геральт.
- Здравствуй, Лютик. Как узнал, что я здесь?
Поэт выпрямился, подтянул брюки.
- Я был в Вызиме. Услышал об упырице, узнал, что ты был ранен.
Догадался, куда ты мог отправиться на излечение. Вижу, ты уже здоров?
- Правильно видишь. Но попробуй объяснить это Нэннеке. Садись,
поболтаем.
Лютик присел, заглянул в книгу, лежащую на пюпитре, и усмехнулся.
- История? Родерик де Новембр? Читал, читал. Когда учился в
Оксенфуртской академии, история занимала второе место в списке моих
любимых предметов.
- А первое?
- География, - серьезно сказал поэт. - Атлас мира был большой, и за
ним легче было скрыть пузырь с водкой.
Геральт сухо засмеялся, встал, снял с книжной полки "Тайны магии и
алхимии" Лунини и Тирсса и извлек на свет Божий спрятанный за солидным
томом пузатый, оплетенный соломкой сосуд.
- Ого, - явно повеселел поэт. - Мудрость и вдохновение, как вижу,
по-прежнему укрываются в вивлиофиках. Это я люблю. На сливе, небось? Да,
это алхимия, уж точно. Вот он - философский камень, воистину достойный
изучения. Твое здоровье, брат. О-ох, крепка, зараза.
- Что привело тебя сюда? - Геральт взял у поэта бутыль, глотнул и
закашлялся, мотая забинтованной шеей. - Куда путь держишь?
- А никуда. То есть мог бы и туда, куда держишь ты. Сопровождать
тебя. Долго намерен тут отсиживаться?
- Недолго. Местный дюк дал понять, что я нежелательный гость в его
владениях.
- Эревард? - Лютик знал всех королей, князей, владык и сеньоров от
Яруги до Драконьих гор. - Наплюй на него. Он не решится испортить
отношения с Нэннеке, с богиней Мелитэле. Народ как пить дать спалит его
хозяйство.
- Мне ни к чему лишние заботы. А сижу я здесь и без того достаточно
долго. Поеду на юг, Лютик. Далеко на юг. Здесь мне работы не найти.
Цивилизация! На кой им хрен ведьмак? Когда я спрашиваю о какой-нибудь
работе, на меня смотрят как на диковинку.
- Что ты плетешь? Какая там цивилизация? Я переправился через Буину
неделю назад и наслушался в тутошних местах самых разных разностей.
Похоже, есть тут и водяные, и вьюны, и химеры, и летюги. Вообще, дрянь
всяческая. Работы - по уши.
- Разности-то и я слышал. Половина или придумана, или преувеличена.
Нет, Лютик. Мир изменился. Кое-что кончается.
Поэт отхлебнул из бутылки, прищурился, тяжко вздохнул.
- Опять начинаешь слезы лить над своей грустной ведьмачьей судьбой?
Да еще и философствуешь? Обнаруживаю пагубные последствия не того, какое
надобно, чтения. Потому как к мысли об изменяющемся мире пришел даже этот
старый хрыч, Родерик де Новембр. Изменчивость мира в принципе-то
единственная идейка в его трактате, с которой можно согласиться
безоговорочно. Но идейка, скажу я, не настолько новая, чтобы потчевать ею
меня и при этом изображать из себя мыслителя, что, поверь, тебе вовсе не к
лицу.
Вместо ответа Геральт тоже отхлебнул из бутылки.
- Конечно же, - снова вздохнул Лютик. - Мир изменяется, солнце
заходит, а водка кончается. Как думаешь, что кончается еще? Ты упоминал об
окончании, философ.
- Вот тебе несколько примеров, - сказал Геральт, немного помолчав. -
За последние два месяца, проведенных на этом берегу Буины. Однажды
подъезжаю, гляжу - мост. Под мостом сидит тролль, с каждого прохожего и
проезжего требует пошлину. Тому, кто отказывается, переламывает ногу, а то
и две. Ну иду к солтысу - сколько дадите, спрашиваю, за этого тролля.
Солтыс от изумления аж рот разинул. То есть как, спрашивает, а кто будет
мост чинить, ежели тролля не станет? Тролль заботится о мосте, регулярно
починяет, в поте лица, солидно, на совесть. Выходит, дешевле получается
отваливать ему пошлину. Ладно. Еду дальше, гляжу - вилохвост. Небольшой
такой, аршин пять от носа до хвоста. Летит, тащит в когтях овцу. Я - в
село: сколько, спрашиваю, заплатите за гада? Мужики на колени, нет,
кричат, это любимый дракон младшей дочки нашего барона, если у него с
живота хоть одна чешуйка упадет, барон село спалит, а с нас шкуру сымет.
Еду дальше, а есть все больше хочется. Выспрашиваю о работе, верно, есть,
но какая? Тому поймай русалку, этому нимфу, третьему этакую духобабу...
Вконец спятили, по селам девок полно, ан нет, подавай им нелюдей. Иной
просит, чтобы я прикончил двусила и принес кость от его руки, потому как
если ее размолоть и добавить в похлебку, то вроде бы потенция усиливается.
- Вот это-то как раз трепотня, - вставил Лютик. - Пробовал. Не
усиливает ничегошеньки, а похлебка становится вроде отвара из онучей. Но
если люди верят и готовы платить...
- Не стану я убивать двусилов. И других безвредных существ.
- Значит, будешь ходить с пустым брюхом. Разве что сменишь работу.
- На какую?
- А не все равно, на какую? Иди в священники. Был бы вовсе недурен со
своими принципами, со своей моралью, со своим знанием человеческой натуры
и вообще всего сущего. То, что ты не веришь ни в каких богов, не проблема.
Я мало знаю священников, которые верят. Стань священником и кончай
проливать над собой слезы.
- Я не проливаю. Констатирую.
Лютик заложил ногу на ногу и с интересом стал рассматривать стершуюся
подошву.
- Ты, Геральт, напоминаешь мне старого рыбака, который под конец
жизни обнаружил, что рыбы пахнут, а от воды тянет холодом и ломит в
костях. Будь последовательным. Трепом и стенаниями тут не поможешь. Если б
я увидел, что потребность в поэзии кончается, повесил бы лютню на гвоздь и
занялся садом. Розы выращивать.
- Ерунда. На такое самопожертвование ты не способен.
- Ну что ж, - согласился поэт, продолжая изучать подошву. - Может, ты
и прав. Но у нас немного различные профессии. Спрос на поэзию и звуки
лютни никогда не увянет. С тобой дело похуже. Вы, ведьмаки, сами себя
лишаете работы. Медленно, но верно. Чем лучше и тщательнее работаете, тем
меньше у вас остается работы. Ведь ваша цель, резон существования - мир
без чудовищ, мир спокойный и безопасный. То есть мир, в котором ведьмаки
не потребны. Парадокс, верно?
- Верно.
- Давным-давно, когда еще жили единороги, существовала большая группа
девушек, которые хранили девственность, чтобы иметь возможность их ловить.
Помнишь? А крысоловы со свирелями? Людишки прямо-таки дрались за них. А
прикончили крыс алхимики, придумав сильнодействующие яды, к тому же
помогли прирученные кошки, белые хорьки и ласки. Зверушки оказались
