человекообразное! Хочешь, чтобы я выколола твои гадючьи зенки?
Ожерелье нависло над ним. Ведьмак напрягся, резко приподнялся,
схватил ожерелье зубами и сильно рванул, подогнув ноги и выворачиваясь на
бок. Торувьель, потеряв равновесие, свалилась на него. Геральт метался в
узах, как выброшенная на берег рыба. Он прижал собою эльфку, откинул
голову так, что хрустнуло в шейных позвонках, и изо всей силы ударил ее
лбом в лицо. Торувьель взвыла, захлебнулась воздухом.
Его грубо стащили с нее, волоча за одежду и волосы. Подняли, кто-то
ударил, он почувствовал, как перстни рвут кожу на скуле, в глазах заплясал
и поплыл лес. Он увидел, как Торувьель поднимается на колени, увидел
кровь, текущую у нее из носа и рта. Эльфка выхватила из ножен кинжал,
сгорбилась, но вдруг разрыдалась, скуксилась, схватилась за лицо и
опустила голову в колени.
Высокий эльф в украшенной пестрыми перьями куртке взял у нее из руки
кинжал и подошел к удерживаемому другими ведьмаку. Усмехнулся, поднимая
клинок. Геральт видел его сквозь красный туман, кровь, сочившаяся из
разбитого о зубы Торувьель лба, заливала ему глаза.
- Нет! - заблеял Торкве, подскакивая к эльфу и повисая у него на
руке. - Не убивай! Нет!
- Voerle, Vanadain, - раздался вдруг звучный голос. - Quess aen?
Caelm, evellienn! Galarr!
Геральт повернул голову, насколько это позволяла вцепившаяся ему в
волосы пятерня.
На полянку выехал снежно-белый, длинногривый конь. Грива, мягкая даже
на вид, казалась шелковистой, как женские волосы. Шевелюра сидящего в
богатом седле наездника была того же цвета. Волосы были перехвачены на лбу
повязкой, усеянной изумрудами.
Торкве, побебекивая, подскочил к лошади, ухватил ее за стремя и
засыпал белоголового эльфа потоком слов. Сеидхе, прервав его властным
жестом, спрыгнул с седла. Приблизился к Торувьели, осторожно отнял от ее
лица окровавленный платок. Торувьель душераздирающе охнула. Сеидхе
покрутил головой, повернулся к ведьмаку, подошел ближе. Его черные
пылающие глаза, горевшие на бледном лице словно звезды, были обведены
синими кругами, будто он несколько ночей кряду не знал сна.
- Кусаешься даже связанный, - сказал он без акцента, тихо, на общем
языке. - Как василиск. Я сделаю отсюда выводы.
- Торувьель сама начала, - забебекал дьявол. - Она пнула его,
связанного, словно сумасшедшая...
Эльф жестом велел ему замолчать. По его краткому приказу другие
сеидхе перетащили ведьмака к сосне и привязали ремнями к стволу. Потом все
присели рядом с лежащей Торувьелью, заслонив ее. Геральт слышал, как она
вдруг вскрикнула, дергаясь в их руках.
- Я этого не хотел, - сказал дьявол, все еще стоявший рядом с ними. -
Не хотел, человек. Я не знал, что они появятся именно тогда, когда мы...
Когда тебя оглушили, а твоего друга связали веревкой, я просил, чтобы вас
оставили там, в хмеле. Но...
- Они не могли оставить свидетелей, - проворчал ведьмак.
- Может, нас не убьют? - простонал Лютик. - Может, нас не...
Торкве молчал, шмыгая мягким носом.
- Черт побери, ох, прости, - снова застонал поэт. - Убьют? В чем
дело, Геральт? Свидетелями чего мы были?
- Наш козлорогий друг выполняет в Долине Цветов особую миссию. Верно,
Торкве? По заданию эльфов он крадет семена, саженцы, рассаду, выуживает
сельскохозяйственные знания... Что еще, чертушка?
- Что удастся, - бебекнул Торкве. - Все, что они потребуют. А ты
скажи мне, чего они не требуют? Они голодают в горах, особенно зимой. А о
земледелии понятия не имеют. Пока-то они приручат животных или птицу,
пока-то что-нибудь вырастят на своих делянках... У них нет на это времени,
человек.
- Плевал я на их время. Что я им сделал? Лично я? - простонал Лютик.
- Что плохого сделал им я?
- Подумай хорошенько, - сказал беззвучно подошедший белоголовый эльф,
- и, может быть, сам себе ответишь.
- Он просто мстит за все несправедливости, какие эльфы испытывали от
людей, - криво усмехнулся ведьмак. - Ему все равно, кому мстить. Не дай
обмануть себя благородной внешностью и изысканной речью, Лютик. Он ничем
не отличается от той черноглазой, которая била нас ногами. Ему надо на
ком-то разрядить свою бессильную ненависть.
Эльф поднял сломанную лютню Лютика. Некоторое время рассматривал
искореженный инструмент, потом отбросил его в кусты.
- Если б я хотел дать волю ненависти или желанию отомстить, - сказал
он, поигрывая перчатками из мягкой белой кожи, - я напал бы на долину
ночью, спалил поселки и вырезал жителей. Детская забава, они даже не
выставляют охраны. Они не видят и не слышат нас, когда ходят в лес. Разве
может быть что-то проще, легче, чем быстрая тихая стрела, пущенная из-за
дерева? Но мы не охотимся на вас. Это ты, человек со странными глазами,
устроил охоту на нашего друга, сильвана Торкве.
- А, да что там, - бебекнул дьявол, - какая там охота. Мы немного
поиграли...
- Это вы, люди, ненавидите всех, кто отличается от вас хотя бы только
формой ушей, - спокойно продолжал эльф, не обращая внимания на козерога. -
Поэтому отняли у нас землю, изгнали из домов, вытеснили в дикие горы.
Заняли нашу Dol Blathanna, Долину Цветов. Я - Filavandrel aen Fidhail из
Серебряных Башен, из рода Feleaorn'ов с Белых Кораблей. Теперь, изгнанный
и оттесненный на край света, я просто Филавандрель с Края Света.
- Мир велик, - буркнул ведьмак. - Можем поместиться. Места хватит.
- Мир велик, - повторил эльф. - Это верно, человек. Но вы изменили
этот мир. Сначала изменяли его силой, поступали с ним так, как со всем,
что попадало вам под руку. Теперь, похоже, мир начал приспосабливаться к
вам. Склонился перед вами. Подчинился вам.
Геральт не отвечал.
- Торкве сказал правду, - продолжал Филавандрель. - Да, мы голодаем.
Да, нам угрожает гибель. Солнце светит иначе, воздух - другой, вода - уже
не та, какой была. То, что мы некогда ели, чем пользовались, погибает,
вырождается, хиреет, пропадает. Мы никогда не занимались земледелием,
никогда, в отличие от вас, людей, не раздирали землю мотыгами и сохами.
Вам земля платит кровавую дань. Нас она одаривала. Вы вырываете у земли ее
богатства силой. Для нас земля рожала и цвела, потому что любила нас. Что
ж, ни одна любовь не длится вечно. Но мы хотим выжить.
- Вместо того чтобы воровать зерно, его можно купить. Сколько надо. У
вас множество того, что очень ценят люди. Вы могли бы торговать.
Филавандрель брезгливо поморщился.
- С вами? Никогда.
Геральт нахмурился, разрывая запекшуюся на щеке кровь.
- Идите вы к черту вместе с вашей наглостью и презрением. Не желая
сосуществовать, вы сами обрекаете себя на гибель. Сосуществовать,
договориться - вот ваш единственный шанс.
Филавандрель сильно наклонился вперед, глаза у него блеснули.
- Сосуществовать на ваших условиях? - спросил он изменившимся, но все
еще спокойным голосом. - Признать ваше превосходство? Сосуществовать как
рабы? Парии? Сосуществовать с вами, оставаясь за пределами стен, которыми
вы отгораживаетесь от нас в своих городах? Сожительствовать с вашими
женщинами и идти за это на шибеницу? И видеть, что происходит с детьми,
появившимися на свет в результате такого сожительства? Почему ты избегаешь
моего взгляда, странный человек? Как тебе удается сосуществовать с
ближними, от которых ты, кстати, немного отличаешься?
- Стараюсь помаленьку, - посмотрел ему в глаза ведьмак. - Справляюсь.
Потому что должен. Потому что другого выхода у меня нет. Потому что смог
подавить в себе спесь и зазнайство, которые хоть и дают мне защиту от
"инности", но защиту плачевную. Ибо я понял, что солнце светит иначе, что
нечто изменяется, но не я являюсь осью этих изменений. Солнце светит иначе
и будет светить, и без толку кидаться на него с мотыгой. Надо признавать
факты, эльф, надо этому научиться.
- Как раз этого-то вы и добиваетесь, верно? - Филавандрель отер пот,
выступивший на бледном лбу над белесыми бровями. - Именно это вы
стремитесь навязать другим? Убедить всех, что вот он пришел, ваш час,
ваша, человеческая, эпоха, что то, как вы поступаете с другими расами,
столь же естественно, как восходы и закаты солнца? Что все обязаны с этим
согласиться, смириться? И ты еще обвиняешь меня в спесивости? А что же
тогда проповедуешь ты? Почему вы, люди, не поймете наконец, что ваше
владычество над миром не более естественно, чем у вшей, расплодившихся в
тулупе? С тем же успехом ты мог бы предложить мне сосуществовать со вшами,
с таким же вниманием я слушал бы вшей, если б взамен за признание их
верховенства мы согласились на совместное пользование тулупом...
- Знаешь что, эльф, не трать напрасно свое драгоценное время на споры
с таким отвратным насекомым, как я, - сказал ведьмак, с трудом сдерживая
ярость. - Меня удивляет, как сильно тебе хочется в такой вше, как я,
разбудить чувство вины и раскаяния. Ты жалок, Филавандрель. Ты
разгорячился, ты жаждешь мести и сознаешь собственное бессилие. Ну давай,
пырни меня мечом. Отыграйся на мне за всю человеческую расу. Увидишь, как
тебе полегчает. А для начала вдарь меня по яйцам или по зубам, как это
сделала твоя Торувьель.
- Торувьель больна, - сказал Филавандрель, отвернувшись.
- Знаю я эту болезнь и ее признаки. - Геральт сплюнул через плечо. -
То, что я предложил, должно помочь.
- И верно, бессмысленный разговор. - Филавандрель встал. - Сожалею,
но мы вынуждены вас убить. Месть тут ни при чем, это чисто практическое
решение. Торкве продолжит выполнять свою задачу, и никто не должен
подозревать, для кого он это делает. Мы не в состоянии воевать с вами, а
на торговле и обмене провести себя не дадим. Мы не настолько наивны, чтобы
не знать, чьим авангардом являются ваши купцы. Кто за ними идет. И какого
рода сосуществование приносит.
- Слушай, эльф, - тихо проговорил молчавший до сих пор поэт. - У меня
есть друзья. Люди, которые дадут за нас выкуп. Если хочешь, то и пищей. В
любом виде. Подумай об этом. Ведь уворованные семена вас не спасут...
- Их уже ничто не спасет, - прервал его Геральт. - Не пресмыкайся
перед ними, Лютик, не клянчи. Это бессмысленно и достойно сожаления.
- Для того, кто живет кратко, - усмехнулся Филавандрель, но улыбка
получилась вымученной, - ты проявляешь поразительное презрение к смерти,
человек.
- Двум смертям не бывать, одной не миновать, - спокойно сказал
ведьмак. - Философия в самый раз для вши, верно? А твое долголетие? Жаль
мне тебя, Филавандрель.
- Это почему же? - поднял брови эльф.
- Вы жалостно смешны со своими уворованными мешочками семян на
вьючных лошадях, с горсткой зерна, с, теми крохами, за счет которых
намерены выжить. И с вашей миссией, которая служит только тому, чтобы
отвлечь ваши мысли от близкой гибели. Ведь ты-то знаешь, что это уже
конец. Ничто не взойдет и не уродится на плоскогорьях, ничто вас уже не
спасет. Но вы - долговечны, вы будете жить долго, очень долго в
собственноручно и высокомерно избранной изоляции, слабеющие,
малочисленные, все более озлобленные. И ты знаешь, что произойдет,
Филавандрель. Знаешь, что тогда отчаявшиеся юнцы с глазами столетних
старцев и отцветшие, бездетные и больные, как Торувьель, девушки поведут в
долины тех, кто еще сможет удержать в руках меч и лук. Вы спуститесь в
цветущие долины навстречу смерти, желая умереть достойно, в бою, а не в
постелях, на которые повалят вас анемия, туберкулез и цинга. И тогда,
долгожитель Aen Seidhe, ты вспомнишь обо мне. Вспомнишь, что мне было тебя
