Роберваля (Жиль Персонье де), я решаю ехать в школу инкогнито.
Я прошу одну из своих подружек облучить меня инфракрасными лучами,
чтобы моя эпидерма приобрела красивый-темно-коричневый цвет, отпускаю
висячие усы а ля Тарас Бульба и украшаю свой интеллигентный нос большими
роговыми очками с дымчатыми стеклами.
Ваш Сан-Антонио, милые девочки, стал неузнаваем. Он превратился я
полицейского офицера Нио-Санато, уроженца острова Тринидад и Мартиники. Если
бы вы встретились с ним в постели, то смогли бы его узнать, вероятно, лишь в
последний момент (и то только по одному месту).
За два дня мои усы настолько подросли, что остается лишь подвести их
карандашом, чтобы они приобрели вид настоящих усов.
Я беру напрокат в одном гараже машину марки МЖ кроваво-красного цвета,
и вот я уже мчусь по дороге в Сен-Сир -- на Золотой Горе, куда и прибываю
после полудня.
Сен-Сир -- на Золотой Горе -- прелестное местечко в пригороде Лиона,
прилепившееся, как ласточкино гнездо, на вершине холма. Школа размещается в
бывшем монастыре, но, несмотря на первоначальное предназначение своей
оболочки, выглядит совсем не сурово.
Напротив, вновь прибывшего прежде всего поражает ее какой-то нарядный и
даже игривый вид. Ничего, что напоминало бы полицейский участок, а тем более
школу полиции.
Узкая асфальтированная дорога взбирается на холм, петляя между домами
персонала школы, и выходит на площадь, обсаженную деревьями. По левую
сторону простирается большое поле, откуда открывается мирная и ласкающая
взор панорама. Цвета охры фермы с крышами, покрытыми черепицей времен
Римской империи, уютно гнездятся на равнине, чем-то напоминая пейзажи
Италии; далеко на горизонте виднеются две колокольни, которые в этот момент
начинают звонить своими колоколами, как будто отдавая честь в мою честь.
Махины зданий молчаливо стоят под августовским солнцем. Лучи уходящего
лета золотят серые камни и вспыхивают зайчиками на оконных стеклах. На
ветвях поблекших деревьев еще щебечут птички. Все дышит покоем. После
парижской суматохи возникает внезапное ощущение того, что ты находишься в
каком-нибудь курортном местечке.
Все в школе поражает внушительностью размеров, чистотой, опрятностью,
благополучием. Стены украшают современные звезды, откуда-то по радио
раздаются звуки "Адажио" Альбиони. Как здорово, что этот питомник для ищеек
перевели в монастырь! Здесь совсем не пахнет сапогами! Комиссары, которые
закончат эту школу, могут выходить в свет с высоко поднятой головой: по
всему видно, что они смогут вести себя в нем в соответствии с правилами
хорошего тона.
Меня принимает какой-то чиновник. Из столичного города Парижа уже
сообщили о моем приезде, и меня ждали. На меня уже заполнили личную
карточку, выделили комнату, определили место в столовой. Мне вручают розовую
книжечку, содержащую программу обучения, расписание занятий, перечень
изучаемых предметов, фамилии преподавателей. Затем меня знакомят с школой. В
спортивном зале, в классе связи, в классе стрельбы, в лабораториях и
спальных помещениях с комнатами на одного человека, в общем, везде, царит
порядок.
Бар украшен фреской, выполненной великим лионским художником. В школе
есть телек, библиотека и даже музей полиции, где можно полюбоваться на
школьный портфель Неуча, который д-р Локкард по счастливой случайности
обнаружил на блошином рынке, на котором, к счастью, его продавали в
комплекте с кухонной плитой "Ландрю". Вот уж действительно, везет так везет!
Мое внимание привлекает объявление, вывешенное рядом с дверью в
столовую. Я читаю: "Начиная с 26 ноября, ежедневно в 20 час. 15 мин., в
большом конференц-зале главный инспектор А.--Б. Берюрье из Парижа будет
читать курс лекций по правилам хорошего тона. Хотя курс является
факультативным, дирекция настоятельно приглашает всех г-д стажеров на эти
лекции".
Итак, дети мои, началось!
Довольно забавно учиться в закрытом военном учебном заведении, будучи
взрослым человеком, когда господа-слушатели имеют возраст от 22 до 30
годков. По существу это означает заново прожить школьную жизнь в зрелом
возрасте. Все мужчины, когда они уже стали мужчинами, с умилением вспоминают
о школе. Все, кроме меня, потому что я в ней издыхал от скуки. Иногда я
встречаю своих бывших школьных товарищей. И каждый раз при встрече у них
запотевают глаза. И каждый раз они начинают разговоре одного и того же: "Ты
помнишь, Антуан"... Ах! Черт возьми! Как они цепляются за черную доску!
Преданы забвению придирки, заковыристые вопросы на экзаменах, сочинения,
домашние задания, гнусные письменные контрольные врасплох, которые ушлые
учителя устраивали в конце урока, когда мы в мыслях уже были за воротами
нашей тюрьмы. Преданы забвению школьная сирена, злобным воем извещающая о
начале учебного гада, гнусная математика, подлые докладные записки учителей
директору школы о прилежании и поведении учеников, некоторые из которых -- и
на меня в том числе -- по содержанию напоминали надписи на стенах
общественных клозетов. И после всего этого мои приятели испытывают
ностальгию по этим временам, с благоговением вспоминают школьные годы.
Естественно, в то время они не были женаты, не носили на голове рога, не
подвергались проверкам, не облагались налогами, не платили взносы, не
служили в армии, не были инвалидами, не боролись за минимальную
гарантированную зарплату, за свой средний полезный вес, за Демократический
союз труда, за социальное обеспечение, не выступали против нового франка и
против своей тещи. И все-таки вспомните хорошенько, ребята: все это уже было
и тогда. Мы были по рукам и ногам опутаны паутиной распорядка дня, мы
находились под постоянным надзором, мы подвергались унижениям! С нами грубо
обращались, над нами издевались, нам присуждали премии, нас аттестовывали,
нас классифицировали, нам объявляли выговоры! А диплом бакалавра в то время
свободно не продавался в универсаме "Призюник", как теперь.
Уже тогда мы отбивали друг у друга девчонок. Мы, как звери, наставляли
рога друг другу и делали это не хуже, чем, взрослые, а может быть, даже с
большей жестокостью! "Ты помнишь, Антуан?" Как же мне не помнить эти
ненавистные утренние часы, когда я тащился в школу, как на эшафот, жалея о
своей теплой постели, о мамуле, о своих игрушках, о своем загубленном
детстве -- о всем том, что наши добрые наставники с ворчанием сдирали с нас,
как ощипывают пушок с желторотых цыплят! --
Да! Они здорово ощипали мою юность! По волосинке выщипали мою
беспечность и нашпиговали меня своими размноженными на ксероксе
разносторонними глубокими знаниями. Есть от чего невзлюбить Монтеня,
возненавидеть Цицерона, поносить Пифагора.
"Ты помнишь, Антуан..." Эти придурки жалеют о своем прошедшем детстве!
Я, конечно, тоже. Но я особенно жалею о том, что не насладился им сполна,
без остатка, без всяких ограничений. А детство у меня было одно, и я
волей-неволей принес его в дар Обществу! Я задушил его своими руками на
уроках. Оно скрючилось от сиденья над книжками. От ругани и наказаний мое
детство иссохло и зачахло. Вот, что случилось с моим детством, и все это
потому, что так требует установленный Порядок. Я назначал свидания с
природой и (я не боюсь этого слова) подкладывал ей свинью, не являясь на
свиданье с лесами и полями, цветами и бабочками, с весной и девчонками.
Совершенно верно, Нил -- самая длинная река в мире, формула этиловой кислоты
-- СНЗСООН, а Гренландия принадлежит Дании. Ну и что из этого? Разве то, что
я знаю это, вернет мне безвозвратно потерянные золотые денечки моего
детства! Заметьте, я не сержусь на своих наставников. Они делали свое дело.
Но не только они делают свое дело хорошо, прекрасно работают, между прочим,
служащие почты или жеребцы-производители конных заводов. Да, не только они!
Но они заслуживают уважения, работая в классах по пятьдесят чертенят: это же
настоящий ад! Они сгорают в этом аду! Браво! А в знак благодарности в них
стреляют из рогаток! Героические люди, скажу я вам! Между тем род
человеческий продолжает размножаться делением. Мы сбиваемся в кучу,
нагромождаемся друг на друга, прижимаемся вплотную друг к другу и, подобно
сардинам, пропитываемся натуральным оливковым маслом образования. В связи с
тем, что школы растут горазда медленнее, чем пацаны, сейчас пытаются найти
какие-то паллиативы: обучение по радио и телевидению, заочное обучение,
обучение по Азбуке Морзе и Брайля. А классы все растут и растут. И может
наступить день, когаа на школы во время перемен придется кидать бомбочку,
чтобы сократить численныйсостав учеников, либо принимать декрет о ненужности
образования, а несчастных детишек, производство которых весьма поощряется в
наше время, посылать в поля собирать маргаритки. В общем, я вылупился из
яйца слишком рано! Я вам рассказываю обо всем этом для того, чтобы снова
вернуться к теме об этой замечательной уютной чистенькой веселой школе
полиции, в которой слушатели по второму разу играют в шкоду.
Интересно ходить в школу, когда ты начинаешь бриться еще до того, когда
начинаешь ходить в школу, а не тогда, когда ты в нее уже ходишь! Под этим
углом зрения учеба в полицейской школе парадоксально походит на школьные
каникулы.
Ко всему прочему здесь есть школьные товарищи, и это хорошо. Их в
Сен-Сире около двухсот. Решительно, этот святой был специально создан для
патронажа над высшими школами. Этот Сир -- не просто какой-то бедный сир.
А теперь я больше не отвлекаюсь и перехожу к истории о
друзьях-приятелях-самоубийцах. Здесь все ясно, как дважды два: все в школе
говорят только об этих двух трагических случаях. Первого покойного звали
Кастеллини, и он прибыл сюда с острова Красоты. В начале учебного года он
был веселым и жизнерадостным парнем и вдруг стал до такой степени странным,
что даже его товарищи заметили у него сдвиг по фазе и стали волноваться.
"Что с тобой? -- спрашивали они, -- что тебя мучает?" Но он молчал, как
сурок: скрытный и непроницаемый! Он держал свои переживания при себе.
Поначалу он каждую среду, ездил вместе со всеми в Лион, чтобы поразвлечься с
девочками. Потом внезапно прекратил поездки и, как крот, не высовывал носа
из своей монастырской норы. Его смерть никого не удивила. Напротив, смерть
второго слушателя -- Бардана, в большей степени возбуждает любопытство и
вызывает интерес. Судя по рассказам, это был настоящий зяблик. В тот
злополучный день он собирался после обеда поехать в город, но произошло
что-то такое, что заставило его переменить свое решение. Он уже сидел в
автобусе на конечной остановке СенСир -- на Золотой Горе, как вдруг, ни с
того, ни с сего, перед самым отправлением вышел из автобуса. На.вопросы
товарищей, не заболел ли он, он отрицательно покачал головой и вернулся в
общежитие. Ои поднялся к себе в комнату, а час спустя один нз слушателей
обнаружил его одеревенелое и ледяное тело в кровати. Рядом с кроватью
валялся пузырек со стрихнином. Согласитесь, что это ни в какие ворота не
лезет, правда?
Бардан прибыл сюда из Либурна. Как и Кастеллини, он был холостяком.
Сейчас полиция ведет расследование в его родной деревушке, чтобы выяснить,
не было ли у него каких-нибудь душевных потрясений.
Одна лионская знаменитость -- психиатр д-р Блондплер, утверждает, что
это типичный случай депрессии. На человека просто так, ни с того, ни с сего,
