Красотку зовут Япакса Данлхавви. Она дипломированный секретарь-машинистка.
Я складываю досье вчетверо и сую в карман. Когда заканчиваю, слышу голос:
- Поднимите руки, пожалуйста!
Голос сладкий, но в предложении есть что-то неприятное. Оборачиваюсь.
Высокий тип с бледным лицом и редкими волосами потрясает двумя
крупнокалиберными револьверами. Если месье держит в каждой руке по пушке,
это значит, что он не собирается ни шутить, ни лечить вас от икоты. Парень в
одной рубашке (кстати, сильно мятой), которая засунута в штаны. Возможно,
месье спал в соседней комнате, хотя в консульстве есть только помещения,
называемые рабочими, и - вот непруха!- спал вполглаза. Теперь он смотрит на
меня глазами двух пушек калибра одиннадцать тридцать семь! Когда в вас
стреляют из таких штук, вы становитесь похожи на дуршлаг! Если у моего
собеседника начнется судорога указательного пальца, историки смогут дописать
в моей биографии последнюю главу.
Я поднимаю руки.
- Простите, что разбудил вас,- извиняюсь я.
- Не имеет значения. У меня очень легкий сон,- отвечает вошедший и вдруг
кричит:- Клохтза!
Через секунду дверь в холл открывается, и на сцену выходит здоровенный
малый метра в три ростом. По-моему, консульство очень густо населено. У
вновь пришедшего волосы спускаются до середины спины, на курносой роже
огромные брови и усы, заставившие бы сдохнуть от зависти самого
Версингеторикса.
Человек с револьверами бросает ему приказ, амбал подходит ко мне, и его
тень кажется мне здоровее Гималаев. Он не очень симпатичен. Если он на меня
чихнет, мой черепок разлетится на кусочки.
Он делает лучше: не чихает, а отвешивает мне удар кулаком по портрету. Я
называю это кулаком, хотя правильнее было бы назвать кувалдой. У меня
возникает ясное чувство, что меня поцеловал локомотив. Если не произошло
чуда, то моя голова должна была отлететь в соседнюю комнату. Я падаю на пол,
однако, несмотря на силу удара, не теряю сознания. Мои мозги начинают быстро
крутиться, и нет возможности остановить их.
В головокружительном тумане я вижу, что месье Эверест наклоняется ко мне,
поднимает, как старый носок, швыряет на ручку кресла и сует свою лапищу в
карманы моих шмоток, чтобы очистить их от содержимого. Он извлекает мою
пушку и лопатник и протягивает добычу стрелку.
Головокружение сбавляет обороты, и я начинаю видеть чуть яснее.
Алабанский Кинг-Конг наблюдает за мной из-под своих кустистых бровей. Никак
не могу отделаться от мысли, что этого парня вскормили молоком Монблана! Его
даже не охватишь взглядом.
Пока он смотрит на меня, его товарищ, спрятав одну из своих пушек,
изучает мои бумаги. То, что я полицейский, не производит на него ни
малейшего впечатления. Он подходит к столу, поворачивает телефон к себе
диском и набирает номер. На том конце долго звучат гудки, прежде чем кто-то
решает снять трубку. Наконец сонный мужской голос ворчит:
- Халлу! (что по-алабански означает "алло").
Человек с револьверами выдает тираду обо мне.
Короткая пауза. Потом его далекий собеседник что-то приказывает. Месье
кладет трубку, протягивает одну пушку человеку-горе и уходит. Все это похоже
на кошмар первого разряда. До сих пор ни один не потрудился сказать мне хоть
слово. Я говорю себе, что было бы хорошим тоном попытаться что-то
предпринять, чтобы вылезти из этой передряги, но при человеке-горе это
невозможно. При малейшем движении, даже при малейшем шевелении с моей
стороны он разорвет меня на кусочки.
Его корешок возвращается со шприцем. Этого я никогда не любил! Я боюсь
уколов, даже когда их делает домашний врач, а уж если такой тип, как этот, я
просто в ужасе.
Я понимаю, что в шприце не витамины и не кальций. Меня собираются
по-тихому, без шума, отправить к святому Петру, после чего эти господа
положат мой труп в уютный мусорный контейнер. Нет уж, я предпочитаю пулю,
это больше подходит для мужчины. Но консульский Кинг-Конг опережает меня и
прижимает к креслу
Я вижу, как второй алабанец склоняется над моей задницей со своим мерзким
шприцем. Сейчас начнется твой праздник, Сан-А. Прощайте, красотки и
каламбуры. Надо платить по счетам. Я закрываю глаза. Мне грустно. Обидно
умереть во цвете лет, когда в мире осталось столько невыпитых мною бутылок и
не очарованных мною девушек. Но тем не менее надо освобождать место новым
поколениям.
Я чувствую, как иголка входит в мое тело, и вздрагиваю всем существом. В
это мгновение начинается радующая слух пальба. Четыре пистолетных выстрела.
Бах-бах-бах-бах! Неужели все закончилось? Да! Парень со шприцем валится на
пол, а шприц остается торчать там, куда его воткнули. К счастью, жидкость
осталась в нем. А что же Кинг-Конг? Ему тоже конец. Он получил две маслины в
свою толстую физиономию, и какой бы крепкой ни была его черепушка, пули Берю
все-таки разнесли ее. Надеюсь, вы ни на секунду не усомнились, что стрелял
Толстяк. Олимпийски спокойный, он стоит за дымом, идущим из ствола его
шпалера.
- Кажется, я опять появился вовремя?- говорит он. Я встаю и смотрю на
двух моих противников. Фаршированная телячья голова, статуя Жанны д'Арк и
мумия Рамзеса Второго куда более живые в сравнении с ними.
- Сматываемся!- бросает Берю.- Сейчас начнется шухер. Как я был прав,
когда боялся, что ты вызовешь дипломатический инцест!
Он уже несется к входной двери, превратившейся в данных обстоятельствах в
выходную.
Я вырываю шприц из мяса, беру свои пушку и бумажник и следую за ним. В
доме начинается оживление. Мы едва успеваем смыться, как из квартир начинают
высовываться жильцы.
Пробежка до машины. Резкий старт. Ралли по парижским улицам.
- Поехали в "Липп"!- умоляет Толстяк.- Я так хочу солянку!
Глава 8
В ресторане я прихожу в себя. Толстяк высасывает свой стакан и требует
еще один.
- Это полезно для мочевого пузыря,- объясняет Берю.Ему, как и всему
остальному, время от времени нужна промывка.
Мой монументальный друг весел. Но каким же хилым он мне кажется в
сравнении с алабанской гориллой!
- Благодарю тебя за твою удачную инициативу,- говорю я, втыкая свою вилку
во франкфуртскую сосиску.
- Поскольку ты не выходил, я начал беспокоиться,- объясняет Мамонт.- Как
думаешь, будет теперь война с Алабанией?
- Очень надеюсь, что нет.
- Если бы я спровоцировал международный конфликт, я бы никогда не простил
себе этого,- стонет Толстяк.
- Не беспокойся, утрясется. Парни из консульства заинтересованы
замалчивать это дело. До сих пор все их поведение указывает, что они не
жаждут огласки. Мы молча едим солянку. Я плаваю в блаженстве. Поесть солянки
в "Липпе" после того, как видел смерть вблизи, очень приятно. Закончив ужин,
я отвожу Толстяка к нему домой и возвращаюсь в кабинет Старика ввести его в
курс дела. Он выглядит озабоченным. Он тоже боится дипломатического
"инцеста".
- Этот визит не был необходим,- протестует он.
- Во всяком случае, он позволил мне обнаружить вот эту фотографию.
Босс рассматривает фотографию девушки с косой. Присутствие Пино рядом с
девушкой его смущает.
- Надо объясниться с Пино по поводу этой особы.
- Я это и собираюсь сделать. Вы не могли бы дать коллегам, которые будут
вести расследование, инструкцию, чтобы они не проявляли особого рвения?
- Естественно,- ворчит Старик.- Но в какое неприятное положение вы нас
поставили, Сан-Антонио! Скажу вам честно, мой дорогой, временами мне
кажется, что вы потеряли чувство меры!
- Важны только результаты!- возражаю я.
- Вот я и боюсь, что они будут не очень убедительными!
- Будущее покажет,- замечаю я.
- Только бы побыстрее!- скрипит мой шеф.
- Вы позволите мне удалиться?
- Прошу вас!
Я начинаю движение к двери. В тот момент, когда я шагаю через порог,
раздается голос Старика:
- Сан-Антонио!
Оборачиваюсь. Лысый улыбается.
- Ну-ну, мой друг,- говорит начальник Службы,- мы все немного нервничаем.
Давайте не будем расставаться на плохой ноте.
Он идет, протягивая свою белую руку для прощального рукопожатия. Мы
пожимаем десять раз (по пять каждый) и расстаемся.
Полицейский, охраняющий Пино, спит, как и полагается часовому. Я трясу
его за плечо, и он открывает глаза.
- Прохода нет!- бурчит он.
Я предъявляю удостоверение, и он вытягивается по стойке "смирно", что
нарушает равновесие стула. Я вхожу в Пинюшеву палату с высоко поднятой
головой. Переломанный спит в своем гипсе, по которому я стучу. Пино говорит,
что можно войти.
Я отвечаю, что у меня нет ключа, тогда он говорит, что сейчас откроет
сам. Наконец он просыпается окончательно и узнает меня.
- Опять ты!- с упреком говорит он.
- Опять я.
- Очень вовремя. Ты можешь почесать меня вокруг пупка? Зуд просто с ума
сойти.
- В следующий раз принесу тебе терку для сыра,- обещаю я,- или, если
хочешь, паяльную лампу. Она будет даже эффективнее.
Почесав в указанном районе, я показываю ему фото Мисс Косы.
- Ты знаешь эту красотку?
- Разумеется. Она была моей секретаршей, когда я возглавлял частное
сыскное агентство. Ее зовут Япакса Данлхавви. Очаровательная девушка. Очень
способная, очень честная и, как ты можешь сам убедиться по фото, внешность у
нее более чем просто привлекательная.
- Она алабанка?
- Я этого не замечал,- удивляется Пино.- Она говорит по-французски, как
мы с тобой.
- Но это не значит, что она не говорит по-алабански. Где живет эта
красавица с косой?
- Улица Сен-Мартен, дом сорок четыре.
- Навещу ее завтра утром. Я начинаю понимать, почему те типы хотели тебя
убрать.
- Почему?- спрашивает Пинюш.
- Когда ты явился под видом стекольщика, секретарь, у которого, очевидно,
хорошая память на лица, вспомнил твою физиономию, а она у тебя, должен
согласиться, достаточно неординарна. Он пошел проверить по досье и,
поскольку он не идиот, рассудил следующим образом:
"Этот тип, пытающийся нас обмануть, изображен на фотографии с одной нашей
соотечественницей, и в довольно раскованной позе. Может быть, он тоже
алабанец? Если да, то он понял, что я говорил по телефону. Значит, надо во
что бы то ни стало заставить его замолчать".
- Выходит, то, что он говорил, было настолько важно?
- Другого рационального объяснения, дружище, я не вижу. Ладно, досыпай,
Пинюш.
- Погоди. Тебе не трудно почесать мне подошвы ног?
- Немного трудновато,- признаюсь я.- У меня нет при себе перчаток.
Я ухожу, оставив Пинюша его зуду.
Вернувшись домой, я иду прямо к холодильнику и выпиваю большой стакан
молока, затем поднимаюсь на цыпочках в свою комнату. Кретоновые обои,
кровать из хорошо навощенного дерева, старая мебель, до блеска начищенная
Фелиси,- мои добрые друзья, успокаивающие мне нервы. Я забираюсь в кровать и
задаю храпака с голубыми снами.
Когда я просыпаюсь утром следующего дня, стоит отличная погода. Светит
яркое солнце, птицы заливаются, словно собираются поступать в миланскую
Ла-Скалу, а небо нежно-голубое и без единого облачка. И вдруг я принимаю
героическое решение, которое еще ни разу не принимал: остаться дома.
Да, представьте себе, вашему доблестному Сан-Антонио, запросто
раскалывающему челюсти и самые сложные тайны, захотелось остаться дома.
После молниеносного начала расследования требуется некоторая пауза. Я говорю
себе, что не всегда годится нестись вперед очертя голову; иногда нужно
посидеть и проанализировать ситуацию. Фелиси готовит на кухне какао. В
воздухе вкусно пахнет поджаренными тостами. Я беру мою старушку за плечи и
целую- Она оборачивается, вся светясь, и, заметив, что на мне пижама,
