Вдруг он пронзительно замычал и порывисто повернулся на каблуке.
- Напра-во кру-гом! за мной! - раздалась команда.
Он решился. Река не захотела уйти от него - он уйдет от нее. Место,
на котором стоял старый Глупов, опостылело ему. Там не повинуются сти-
хии, там овраги и буераки на каждом шагу преграждают стремительный бег;
там воочию совершаются волшебства, о которых не говорится ни в регламен-
тах, ни в сепаратных предписаниях начальства. Надо бежать!
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив головы и
едва поспевая, следовали обыватели. Наконец, к вечеру, он пришел. Перед
глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности кото-
рой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати
взоры - везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до
бесконечности. Это был тоже бред, но бред, точь-в-точь совпадавший с тем
бредом, который гнездился в его голове...
- Здесь! - крикнул он ровным, беззвучным голосом.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало
на свет что-то иное, чему еще не было в то время придумано названия и
что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определен-
ным названием "дурных страстей" и "неблагонадежных элементов". Непра-
вильно было бы, впрочем, полагать, что это "иное" появилось тогда в пер-
вый раз; нет, оно уже имело свою историю...
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Ко-
зыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и ки-
сельным берегам, возвратился в родной город и привез с собой собственно-
го сочинения книгу под названием "Письма к другу о водворении на земле
добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный
материал для истории русского либерализма, то читатель, конечно, не по-
сетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Отец Ионки, Семен Козырь, был простой мусорщик, который, воспользо-
вавшись смутными временами, нажил себе значительное состояние. В краткий
период безначалия (см. "Сказание о шести градоначальницах"), когда, в
течение семи дней, шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило
правления, он, с изумительною для глуповца ловкостью, перебегал от одной
партии к другой, причем так искусно заметал следы свои, что законная
власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и
солиднейшею поддержкой ее. Пользуясь этим ослеплением, он сначала продо-
вольствовал войска Ираидки, потом войска Клементинки, Амальки, Нельки и,
наконец, кормил крестьянскими лакомствами Дуньку-толстопятую и Матрен-
ку-ноздрю. За все это он получал деньги по справочным ценам, которые сам
же сочинял, а так как для Мальки, Нельки и прочих время было горячее и
считать деньги некогда, то расчеты кончались тем, что он запускал руку в
мешок и таскал оттуда пригоршнями.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер - никто ни-
чего не знал об интригах Козыря, так что когда приехал в Глупов подлин-
ный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка "оного нелепого и
смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только
не было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это
"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революций
гражданин".
Двоекурову Семен Козырь полюбился по многим причинам. Во-первых, за
то, что жена Козыря, Анна, пекла превосходнейшие пироги; во-вторых, за
то, что Семен, сочувствуя просветительным подвигам градоначальника,
выстроил в Глупове пивоваренный завод и пожертвовал сто рублей для осно-
вания в городе академии; в-третьих, наконец, за то, что Козырь не только
не забывал ни Симеона-Богоприимца, ни Гликерии-девы (дней тезоименитства
градоначальника и супруги его), но даже праздновал им дважды в год.
Долго памятен был указ, которым Двоекуров возвещал обывателям об отк-
рытии пивоваренного завода и разъяснял вред водки и пользу пива. "Водка,
- говорилось в том указе, - не токмо не вселяет веселонравия, как многие
полагают, но, при довольном употреблении, даже отклоняет от оного и по-
рождает страсть к убивству. Пива же можно кушать сколько угодно и без
всякой опасности, ибо оное не печальные мысли внушает, а токмо добрые и
веселые. А потому советуем и приказываем: водку кушать только перед обе-
дом, но и то из малой рюмки; в прочее же время безопасно кушать пиво,
которое ныне в весьма превосходном качестве и не весьма дорогих цен из
заводов 1-й гильдии купца Семена Козыря отпущается". Последствия этого
указа были для Козыря бесчисленны. В короткое время он до того процвел,
что начал уже находить, что в Глупове ему тесно, а "нужно-де мне, Козы-
рю, вскорости в Петербурге быть, а тамо и ко двору явиться".
Во время градоначальстования Фердыщенки Козырю посчастливилось еще
больше, благодаря влиянию ямщичихи Аленки, которая приходилась ему вну-
чатой сестрой. В начале 1766 года он угадал голод и стал заблаговременно
скупать хлеб. По его наущению Фердыщенко поставил у всех застав поли-
цейских, которые останавливали возы с хлебом и гнали их прямо на двор к
скупщику. Там Козырь объявлял, что платит за хлеб "по такции", и ежели
между продавцами возникали сомнения, то недоумевающих отправлял в часть.
Но как пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось.
Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой-стрельчихой, которая заняла мес-
то Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться; кня-
зя Орлова звал Гришей, а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом ко-
ротки, что он, Козырь, "много им насчет национальной политики толковал,
да мало они поняли".
В одно прекрасное утро, нежданно-негаданно, призвал Фердыщенко Козыря
и повел к нему такую речь:
- Правда ли, - говорил он, - что ты, Семен, светлейшего Римской импе-
рии князя Григория Григорьевича Орлова Гришкою величал и, ходючи по ка-
бакам, перед всякого звания людьми за приятеля себя выдавал?
Козырь замялся.
- И на то у меня свидетели есть, - продолжал Фердыщенко таким тоном,
который не дозволял усомниться, что он подлинно знает, что говорит.
Козырь побледнел.
- И я тот твой бездельный поступок, по благодушию своему, прощаю! -
вновь начал Фердыщенко, - а которое ты имение награбил, и то имение твое
отписываю я, бригадир, на себя. Ступай и молись богу.
И точно: в тот же день отписал бригадир на себя Козыреву движимость и
недвижимость, подарив, однако, виновному хижину на краю города, чтобы
было где душу спасти и себя прокормить.
Больной, озлобленный, всеми забытый, доживал Козырь свой век и на за-
кате дней вдруг почувствовал прилив "дурных страстей" и "неблагонадежных
элементов". Стал проповедывать, что собственность есть мечтание, что
только нищие да постники взойдут в Царствие Небесное, а богатые да браж-
ники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обра-
щаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правду
выслушивали благодушно), прибавлял:
- Вот и ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной калеными
угольями трапезовать станешь, а я, Семен, тем временем на лоне Авраамлем
почивать буду.
Таков был первый глуповский демагог.
Ионы Козыря не было в Глупове, когда отца его постигла страшная ка-
тастрофа. Когда он возвратился домой, все ждали, что поступок Фердыщенки
приведет его, по малой мере, в негодование; но он выслушал дурную весть
спокойно, не выразив ни огорчения, ни даже удивления. Это была довольно
развитая, но совершенно мечтательная натура, которая вполне безучастно
относилась к существующему факту и эту безучастность восполняла большою
дозою утопизма. В голове его мелькал какой-то рай, в котором живут доб-
родетельные люди, делают добродетельные дела и достигают добродетельных
результатов. Но все это именно только мелькало, не укладываясь в опреде-
ленные формы и не идя далее простых и не вполне ясных афоризмов. Самая
книга "О водворении на земле добродетели" была не что иное, как свод по-
добных афоризмов, не указывавших и даже не имевших целью указать на ка-
кие-либо практические применения. Ионе приятно было сознавать себя доб-
родетельным, а, конечно, еще было бы приятнее, если б и другие тоже соз-
навали себя добродетельными. Это была потребность его мягкой, мечта-
тельной натуры; это же обусловливало для него и потребность пропаганды.
Сожительство добродетельных с добродетельными, отсутствие зависти, огор-
чений и забот, кроткая беседа, тишина, умеренность - вот идеалы, которые
он проповедовал, ничего не зная о способах их осуществления.
Несмотря на свою расплывчатость, учение Козыря приобрело, однако ж,
столько прозелитов в Глупове, что градоначальник Бородавкин счел нелиш-
ним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе книгу "О водворении
на земле добродетели" и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самого
автора для освидетельствования.
- Чел я твою, Ионкину, книгу, - сказал он, - и от многих надписанных
в ней злодейств был приведен в омерзение.
Ионка казался изумленным. Бородавкин продолжал:
- Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а про то позабыл, что
добродетель не от тебя, а от Бога, и от Бога же всякому человеку прис-
тойное место указано.
Ионка изумлялся все больше и больше этому приступу и не столько со
страхом, сколько с любопытством ожидал, к каким Бородавкин придет выво-
дам.
- Ежели есть на свете клеветники, тати, злодеи и душегубцы (о чем и в
указах неотступно публикуется), - продолжал градоначальник, - то с чего
же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую власть
дал, чтобы всех сил людей от природных их званий отставить и зауряд с
добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою "раем"
продерзостно именуемое, включить?
Ионка разинул было рот для некоторых разъяснений, но Бородавкин прер-
вал его:
- Погоди. И ежели все люди "в раю" в песнях и плясках время препро-
вождать будут, то кто же, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахать
станет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и собравши плоды, оными гос-
под дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?
Опять разинул рот Ионка, и опять Бородавкин удержал его порыв.
- Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом
скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это,
Бородавкин изодрал и растоптал), с тобою же самим, яко с растлителем
добрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить, как
мне, градоначальнику, заблагорассудится.
Таким образом, Ионой Козырем начался мартиролог глуповского либера-
лизма.
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели
Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на
него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много
женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В
довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на прес-
тупника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Таков был первый дебют глуповского либерализма. Несмотря, однако ж,
на неудачу, "дурные страсти" не умерли, а образовали традицию, которая
переходила преемственно из поколения в поколение и при всех последующих
градоначальниках. К сожалению, летописцы не предвидели страшного расп-
ространения этого зла в будущем, а потому, не обращая должного внимания
на происходившие перед ними факты, заносили их в свои тетрадки с прис-
корбною краткостью. Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем
дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то,
что говорит хульные слова, а слова те в том состояли, что "всем-де людям
в еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится с тем,