кто ест мало". "И сидя на цепи, Ивашка умре", - прибавляет летописец.
Другой пример случился при Микаладзе, который хотя был сам либерал, но,
по страстности своей натуры, а также по новости дела, не всегда мог воз-
держиваться от заушений. Во время его управления городом тридцать три
философа были рассеяны по лицу земли за то, что "нелепым обычаем говори-
ли: трудящийся да яст; нетрудящийся же да вкусит от плодов безделья сво-
его". Третий пример был при Беневоленском, когда был "подвергнут
расспросным речам" дворянский сын Алешка Беспятов, за то, что к укору
градоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал: "ху-
ды те законы, кои писать надо, а те законы исправны, кои и без письма в
естестве у каждого человека нерукотворно написаны". И он тоже "от
расспросных речей да с испугу и с боли умре". После Беспятова либе-
ральный мартиролог временно прекратился. Прыщ и Иванов были глупы; дю
Шарио же был и глуп, и, кроме того, сам заражен либерализмом. Грустилов,
в первую половину своего градоначальствования, не только не препятство-
вал, но даже покровительствовал либерализму, потому что смешивал его с
вольным обращением, к которому имел непреодолимую склонность. Только
впоследствии, когда блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли в
руки бразды правления, либеральный мартиролог вновь восприял начало, в
лице учителя каллиграфии Линкина, доктрина которого, как известно, сос-
тояла в том, что "все мы, что человеки, что скоты - все помрем и все к
чертовой матери пойдем". Вместе с Линкиным чуть было не попались впросак
два знаменитейшие философа того времени, Фунич и Мерзицкий, но вовремя
спохватились и начали, вместе с Грустиловым, присутствовать при "восхи-
щениях" (см. "Поклонение мамоне и покаяние"). Поворот Грустилова дал ли-
берализму новое направление, которое можно назвать центробежно-центрост-
ремительно-неисповедимо-завиральным. Но это был все-таки либерализм, а
потому и он успеха иметь не мог, ибо уже наступила минута, когда либера-
лизма не требовалось вовсе. Не требовалось совсем, ни под каким видом,
ни к каких формах, ни даже в форме нелепости, ни даже в форме восхищения
начальством.
Восхищение начальством! что значит восхищение начальством? Это значит
такое оным восхищение, которое в то же время допускает и возможность
оным невосхищения! А отсюда до революции - один шаг!
Со вступлением в должность градоначальника Угрюм-Бурчеева либерализм
в Глупове прекратился вовсе, а потому и мартиролог не возобновлялся.
"Будучи, выше меры, обременены телесными упражнениями, - говорит летопи-
сец, - глуповцы, с устатку, ни о чем больше не мыслили, кроме как о вып-
рямлении согбенных работой телес своих". Таким образом продолжалось все
время, покуда Угрюм-Бурчеев разрушал старый город и боролся с рекою. Но
по мере того как новый город приходил к концу, телесные упражнения сок-
ращались, а вместе с досугом из-под пепла возникало и пламя измены...
Дело в том, что по окончательном устройстве города последовал целый
ряд празднеств. Во-первых, назначен был праздник по случаю переименова-
ния города из Глупова в Непреклонск; во-вторых, последовал праздник в
воспоминание побед, одержанных бывшими градоначальниками над обывателя-
ми; и, в-третьих, по случаю наступления осеннего времени, сам собой по-
дошел праздник "предержащих властей". Хотя, по первоначальному проекту
Угрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться от будней только тем,
что в эти дни жителям, вместо работ, предоставлялось заниматься усилен-
ной маршировкой, но на этот раз бдительный градоначальник оплошал. Бес-
сонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что,
когда затих в воздухе последний удар топора, он едва успел крикнуть:
"Шабаш!" - как тут же повалился на землю и захрапел, не сделав даже рас-
поряжения о назначении новых шпионов.
Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы, после долгого пере-
рыва, в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга - и
вдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, но
чувствовали, что воздух наполнен сквернословием и что далее дышать в
этом воздухе невозможно. Была ли у них история, были ли в этой истории
моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? -
ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильди-
баевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этот
бесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами - во имя
чего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно иск-
ривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором
в руках, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смерт-
ный приговор прошедшему, настоящему и будущему...
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело
храпел. Теперь он был у всех на виду; всякий мог свободно рассмотреть
его и убедиться, что это подлинный идиот - и ничего более.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще
могло казаться, что в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то все-
покоряющая сила, которая, независимо от своего содержания, может пора-
жать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный,
когда ни на ком не тяготел его, исполненный бесстыжества, взор, делалось
ясным, что это "громадное", это "всепокоряющее" - не что иное, как иди-
отство, не нашедшее себе границ.
Как ни запуганы были умы, но потребность освободить душу от обязан-
ности вникать в таинственный смысл выражения "курицын сын" была нас-
только сильна, что изменила и самый взгляд на значение Угрюм-Бурчеева.
Это был уже значительный шаг вперед в деле преуспеяния "неблагонадежных
элементов". Прохвост проснулся, но взор его уже не произвел прежнего
впечатления. Он раздражал, но не пугал. Убеждение, что это не злодей, а
простой идиот, который шагает все прямо и ничего не видит, что делается
по сторонам, с каждым днем приобретало все больший и больший авторитет.
Но это раздражало еще сильнее. Мысль, что шагание бессрочно, что в идио-
те таится какая-то сила, которая цепенит умы, сделалась невыносимою.
Никто не задавался предположениями, что идиот может успокоиться или об-
ратиться к лучшим чувствам и что при таком обороте жизнь сделается воз-
можною и даже, пожалуй, спокойною. Не только спокойствие, но даже самое
счастье казалось обидным и унизительным, в виду этого прохвоста, который
единолично сокрушил целую массу мыслящих существ.
"Он" даст какое-то счастье! "Он" скажет им: я вас разорил и оглушил,
а теперь позволю вам быть счастливыми! И они выслушают эту речь хладнок-
ровно! они воспользуются его дозволением и будут счастливы! Позор!!!
А Угрюм-Бурчеев все маршировал и все смотрел прямо, отнюдь не подоз-
ревая, что под самым его носом кишат дурные страсти и чуть-чуть не воо-
чию выплывают на поверхность неблагонадежные элементы. По примеру всех
благопопечительных благоустроителей, он видел только одно: что мысль,
так долго зревшая в его заскорузлой голове, наконец осуществилась, что
он подлинно обладает прямою линией и может маршировать по ней сколько
угодно. Затем, имеется ли на этой линии что-нибудь живое, и может ли это
"живое" ощущать, мыслить, радоваться, страдать, способно ли оно, нако-
нец, из "благонадежного" обратиться в "неблагонадежное" - все это не
составляло для него даже вопроса...
Раздражение росло тем сильнее, что глуповцы все-таки обязывались вы-
полнять все запутанные формальности, которые были заведены Угрюм-Бурчее-
вым. Чистились, подтягивались, проходили через все манежи, строились в
каре, разводились по работам и проч. Всякая минута казалась удобною для
освобождения, и всякая же минута казалась преждевременною. Происходили
беспрерывные совещания по ночам; там и сям прорывались одиночные случаи
нарушения дисциплины; но все это было как-то до такой степени разрознен-
но, что в конце концов могло, самою медленностью процесса, возбудить по-
дозрительность даже в таком убежденном идиоте, как Угрюм-Бурчеев.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня
и шорох во время ночи. Он видел, как, с наступлением сумерек, какие-то
тени бродили по городу и исчезали неведомо куда, и как, с рассветом дня,
те же самые тени вновь появлялись в городе и разбегались по домам. Нес-
колько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался вы-
бежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но су-
еверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и
ведьм.
И вот однажды появился по всем поселенным единицам приказ, возвещав-
ший о назначении шпионов. Это была капля, переполнившая чашу...
Но здесь я должен сознаться, что тетрадки, которые заключали в себе
подробности этого дела, неизвестно куда утратились. Поэтому я нахожусь
вынужденным ограничиться лишь передачею развязки этой истории, и то бла-
годаря тому, что листок, на котором она описана, случайно уцелел.
"Через неделю (после чего?), - пишет летописец, - глуповцев поразило
неслыханное зрелище. Север потемнел и покрылся тучами; из этих туч нечто
неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось,
буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя ка-
кие-то глухие, каркающие звуки. Хотя оно было еще не близко, но воздух в
городе заколебался, колокола сами собой загудели, деревья взъерошились,
животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город. Оно
близилось, и по мере того как близилось, время останавливало бег свой.
Наконец земля затряслась, солнце померкло... глуповцы пали ниц. Неиспо-
ведимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца.
Оно пришло...
В эту торжественную минуту Угрюм-Бурчеев вдруг обернулся всем корпу-
сом к оцепенелой толпе и ясным голосом произнес:
- Придет...
Но не успел он договорить, как раздался треск, и бывый прохвост мо-
ментально исчез, словно растаял в воздухе.
История прекратила течение свое".
К о н е ц
ОПРАВДАТЕЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ
I. МЫСЛИ О ГРАДОНАЧАЛЬНИЧЕСКОМ ЕДИНОМЫСЛИИ, А ТАКЖЕ О ГРАДОНАЧАЛЬНИ-
ЧЕСКОМ ЕДИНОВЛАСТИИ И О ПРОЧЕМ
Сочинил глуповский градоначальник
Василиск Бородавкин26
Необходимо, дабы между градоначальниками царствовало единомыслие.
Чтобы они, так сказать, по всему лицу земли едиными устами. О вреде гра-
доначальнического многомыслия распространюсь кратко. Какие суть градона-
чальниковы права и обязанности? - Права сии суть: чтобы злодеи трепета-
ли, а прочие чтобы повиновались. Обязанности суть: чтобы употреблять ме-
ры кротости, но не упускать из вида мер строгости. Сверх того, поощрять
науки. В сих кратких чертах заключается недолгая, но и не легкая градо-
начальническая наука. Размыслим кратко, что из сего произойти может?
"Чтобы злодеи трепетали" - прекрасно! Но кто же сии злодеи? Очевидно,
что при многомыслии по сему предмету может произойти великая в действиях
неурядица. Злодеем может быть вор, но это злодей, так сказать, третьес-
тепенный; злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степе-
ни, наконец, злодеем может быть вольнодумец - это уже злодей настоящий,
и притом закоренелый и нераскаянный. Из сих трех сортов злодеев, конеч-
но, каждый должен трепетать, но в равной ли мере? Нет, не в равной. Вору
следует трепетать менее, нежели убийце; убийце же менее, нежели безбож-
ному вольнодумцу. Сей последний должен всегда видеть перед собой пронзи-
тельный градоначальнический взор и оттого трепетать беспрерывно. Теперь,
ежели мы допустим относительно сей материи в градоначальниках многомыс-
лие, то, очевидно, многое выйдет наоборот, а именно: безбожники будут
трепетать умеренно, воры же и убийцы всеминутно и прежестоко. И таким
