углу комнаты (не за тем большим столом, где дядя Джейсон писал свои
хроники), слушая, как гуляет в карнизах ветер, глядя, как хлещет дождь за
окнами, на которых Тэтчер раздвинул шторы, когда ушло утреннее солнце, она
перенеслась в какое-то другое место - а может быть, ей так только
показалось - хотя оставалась в той же комнате. Здесь было множество людей,
или, по крайней мере, тени множества людей, и множество других столов, и
далекие-далекие времена и места, хотя казались они ближе, чем должны были
бы быть, словно завесы времени и пространства стали совсем тонкими и
готовы были растаять, и она сидела, наблюдая великое чудо: стягивание
всего существующего времени и пространства, так что оба они почти исчезли,
более не разделяя людей и события, но соединяя их всех вместе, словно все
когда-либо случившееся произошло одновременно и в одном и том же месте, а
прошлое придвинулось вплотную к будущему в пределах одной крошечной точки
существования, которую для удобства можно было назвать настоящим.
Испуганная происходящим, она тем не менее увидела за одно страшное,
величественное мгновение все причины и следствия, все направления и цели,
всю муку и счастье, которые побудили людей написать те миллиарды слов, что
хранились в комнате. Увидела это все, не понимая, не успев и не будучи в
состоянии понять, осознав лишь, что нечто, побудившее людей создать все
произнесенные, начертанные, пылающие слова, являлось не столько
результатом работы многих отдельных умов, сколько результатом воздействия
образа существования на умы всего человечества.
Наваждение (если это было всего лишь наваждением) почти сразу же
рассеялось - в дверь вошел Тэтчер с подносом и тихими шагами подошел к
девушке, поставив поднос на стол.
- С некоторым опозданием, - извинился он. - Я как раз собирался все
вам отнести, когда из монастыря прибежал Никодемус и попросил горячего
супа, одеял и много других вещей, требующихся для раненого паломника.
На подносе стояли стакан молока, баночка варенья из дикого крыжовника
и лежали ломтики хлеба с маслом и кусок медового пирога.
- Не слишком большое разнообразие, - продолжал Тэтчер. - Не столь
изысканно, как вправе ожидать гость в этом доме, но, занимаясь нуждами
монастыря, я не успел должным образом все приготовить.
- Этого более чем достаточно, - сказала Вечерняя Звезда. - Я не
ожидала подобной заботы. Ты был так занят, что тебе не стоило себя
утруждать.
- Мисс, - проговорил Тэтчер, - в течение столетий на мне лежала
приятная обязанность вести здесь домашнее хозяйство в соответствии с
определенными нормами, которые за это время ни разу не менялись. Я лишь
сожалею, что заведенный порядок впервые был нарушен в первый же день
вашего здесь пребывания.
- Ничего страшного, - ответила она. - Ты говорил о паломнике.
Паломники часто приходят в монастырь? Я никогда о них не слыхала.
- Это первый, - сказал Тэтчер. - И я не уверен, что он паломник, хотя
именно так его назвал Никодемус. Несомненно, просто странник, хотя и это
само по себе примечательно, поскольку ранее никогда не было странников -
людей. Молодой человек, почти обнаженный, как говорит Никодемус, с
ожерельем из медвежьих когтей на шее.
Она застыла, вспомнив мужчину, который сегодня утром стоял рядом с
ней на вершине утеса.
- Он серьезно ранен? - спросила она.
- Не думаю, - ответил Тэтчер. - Он хотел укрыться в монастыре от
грозы. Когда он открыл калитку, ее рванул ветер и она его ударила. Ничего
особенного с ним не случилось.
- Это хороший человек, - сказала Вечерняя Звезда, - и очень простой.
Он даже не умеет читать. Считает, что звезды - всего лишь крошечные
огоньки, светящиеся в небе. Но ему дано чувствовать дерево...
И замолчала, смутившись, потому что о дереве рассказывать нельзя.
Нужно поучиться следить за тем, что говоришь.
- Мисс, вы знаете его?
- Нет. Я хочу сказать, что не знаю по-настоящему. Сегодня утром я его
совсем недолго видела и говорила с ним. Он сказал, что направляется сюда.
Он что-то искал и полагал, что может найти это здесь.
- Все люди что-нибудь ищут, - произнес Тэтчер. - Мы, роботы,
совершенно иные. Мы довольствуемся тем, что служим.
10
- Сначала, - рассказывал Джон Уитни, - я просто путешествовал. Это,
конечно, казалось чудесным всем нам, но мне почему-то думается, что мне -
больше всех. Что человек может свободно передвигаться во вселенной, что он
может отправиться, куда только пожелает, казалось волшебством и было выше
всякого понимания, а то, что он может это делать сам по себе, без
каких-либо механизмов и инструментов, без ничего, кроме своего тела и
разума, посредством силы, заключенной в нем самом, а дотоле никому не
известной, было просто невероятно, и я использовал эту силу, чтобы снова и
снова самому себе доказать, что это в самом деле можно сделать, что это
постоянная и неисчезающая способность, которой можно воспользоваться по
своему желанию, и что она никогда не утрачивается, и что она наша по праву
принадлежности к человеческому роду, а не дана откуда-то извне и не может
быть отнята в мгновение ока. Вы никогда не пробовали, Джейсон, ни ты, ни
Марта?
Джейсон покачал головой:
- Мы нашли кое-что иное. Возможно, не столь волнующее, но дающее свое
собственное глубокое удовлетворение. Любовь к Земле и чувство целостности,
неразрывности, ощущение непрерывности жизни, того, что сам являешься ее
существенной частью, земная, житейская определенность.
- Пожалуй, я могу это понять, - сказал Джон. - То, чего у меня
никогда не было, и я подозреваю, именно его отсутствие и гнало меня все
дальше и дальше, когда само удовольствие от путешествия от звезды к звезде
несколько потускнело. Хотя новое место по-прежнему может меня взволновать
- поскольку нет двух в точности похожих друг на друга мест. Что меня
изумляло, что продолжает меня изумлять - это то огромное разнообразие,
которое существует на свете, даже на тех планетах, чьи основные черты
геологии и истории чрезвычайно сходны.
- Но почему же, Джон, ты так долго ждал? Все эти годы не возвращаясь
домой. Не давая нам знать. Ты говорил, что встречался с другими и они тебе
сказали, что мы по-прежнему на Земле, мы так ее и не покидали.
- Я думал об этом, - ответил Джон. - Я много раз думал о том, чтобы
вернуться домой и встретиться с вами. Но я бы прибыл с пустыми руками, мне
нечего было бы представить из того, что я приобрел за все годы странствий.
Не какое-то там имущество, конечно, поскольку мы теперь знаем, что оно в
счет не идет. Но ничего, что бы я узнал, ничего нового, что бы я понял.
Горстку рассказов о том, где я был и что видел, только и всего.
Вернувшийся блудный сын, и я...
- Но это было бы не так Тебя всегда ждал радушный прием. Мы годами
тебя ждали и спрашивали о тебе.
- Я не понимаю одного, - сказал Марта, - почему же о тебе не было
никаких известий. Ты говоришь, что встречался с другими, а я все время с
нашими разговаривала, и никто о тебе не слышал, никогда и ничего. Ты
просто бесследно исчез.
- Я был очень далеко, Марта. Гораздо дальше, чем большинство
остальных когда-либо забиралось. Я бежал со всех ног. Не спрашивайте
почему; порой я сам себя спрашивал и ни разу не нашел ответа.
Вразумительного ответа. Те же, с кем я встречался - всего двое или трое,
да и то совершенно случайно, - так же мчались, как и я. Я бы сказал,
подобно стайке ребятишек, которые попали в незнакомое чудесное место, где
так много интересного, что они боятся что-нибудь упустить, и потому бегут
во весь дух, чтобы все посмотреть, и говорят себе при этом, что когда все
посмотрят, то вернутся в то единственное место, которое лучше всех, и,
возможно, знают, что никогда не вернутся, поскольку, как им кажется, самое
лучшее место всегда чуть впереди, и они становятся одержимы мыслью, что
если прекратят свой бег, то так его и не найдут. Я понимал, что делаю, и
знал, что это глупо, и несколько утешился, лишь встретив тех немногих,
таких же, как я.
- Однако же это имело свой результат, - сказал Джейсон. - Ибо ты
нашел Людей. Если б ты не забрался так далеко, не думаю, чтобы ты
когда-нибудь их нашел.
- Это верно, - ответил Джон, - но у меня не было такой цели. Я просто
случайно на них наткнулся. Я о них ничего не слышал, не имел ни малейшего
представления, что они там. Я их не разыскивал. Я ощутил Принцип, его и
искал.
- Принцип?
- Даже не знаю, Джейсон, как вам рассказать, - в языке не существует
нужных слов. Я просто не в состоянии точно объяснить, хотя уверен, что сам
довольно хорошо все понимаю. Возможно, никому не дано в точности знать,
что это такое. Помнишь, ты сказал, что ближе к центру галактики находится
зло. Это зло и есть Принцип. Люди, которых я там встречал, тоже его
ощущали и, видимо, кое-что рассказали другим. Однако слово "зло" неверно;
в действительности это не зло. Если его ощутить, почуять, почувствовать
издалека, то он имеет запах зла, поскольку он так от нас отличается:
настолько нечеловеческий, настолько безразличный. По нашим стандартам, он
слеп и не наделен разумом, и кажется слепым и неразумным потому, что у
него нет ни единого чувства, ни единого побуждения или цели, ни единого
мыслительного процесса, который мог бы быть приравнен к деятельности
человеческого мозга. В сравнении с ним паук является нашим кровным братом,
и разум его находится на одном уровне с нашим. Он там сидит, и он знает.
Знает все, что только можно знать. И знание его выражается в столь
нечеловеческих терминах, что мы никогда не смогли бы даже приблизительно
понять самый простейший из них. Он находится там, зная все, и знание это
столь леденяще верно, что ты бросаешься прочь, ибо нет ничего на свете,
что может быть столь точно во всем отражено, никогда не ошибаясь ни на
йоту. Я назвал его нечеловеческим, и, возможно, именно эта способность
быть столь совершенно правым, столь абсолютно точным и делает его таковым.
Ибо, как бы ни гордились мы своим разумом и пониманием, никто из нас не
может искренне со всей уверенностью сказать, что неизменно прав всегда и
во всем.
- Но ты говорил, что нашел Людей и что они возвращаются на Землю, -
сказала Марта. - Не расскажешь ли ты нам о них побольше, к когда они
вернутся...
- Дорогая, - мягко произнес Джейсон, - я думаю, что прежде чем
перейти к Людям, у Джона еще есть много, что нам рассказать.
Джон поднялся из кресла, в котором сидел, подошел к залитому дождем
окну и выглянул наружу, затем вернулся и остановился перед Джейсоном и
Мартой, сидевшими на кушетке.
- Джейсон прав, - сказал он. - Мне нужно рассказать еще кое-что. Я
так долго ждал, чтобы кому-нибудь рассказать, с кем-нибудь разделить все
это. Возможно, я не прав. Я так долго об этом размышлял, что, быть может,
и сам запутался. Я бы хотел, чтобы вы оба меня выслушали и сказали, что вы
думаете.
Он снова сел в кресло.
- Попробую изложить все это настолько объективно, насколько смогу. Вы
понимаете, что я никогда не видел эту штуку, этот Принцип. Возможно, я
даже рядом с ним не был. Но все же достаточно близко, чтобы знать, что он
там есть, и чтобы кое-что почувствовать, может быть, не больше, чем любой
другой, просто что это за штука. Конечно, я его не понял, даже не пытался
его понять, поскольку знал, что я для этого слишком мал и слаб. Возможно,
это-то меня больше всего и мучило - сознание своей малости и слабости, и
не только своей собственной, но всего человечества. Нечто, уравнивавшее
