классифицировать, но у меня не было времени. Пришлось дать тебе все сразу.
Теперь это все твое.
Охотник окинул приобретенное знание оценивающим взглядом и
содрогнулся при виде горы перемешавшихся, перепугавшихся между собой
данных.
- Многие из них устарели, - сказал Оборотень. - Многого не знаю и я
сам. Сведения о планете, которые ты получил, состоят из того, что я знал
двести лет назад, и узнанного после возвращения. Мне хочется, чтобы ты
обязательно помнил: информацию эту нельзя считать исчерпывающей, а часть
ее сегодня может оказаться просто бесполезной.
Охотник сел на каменный пол пещеры и еще раз прощупал темноту леса,
подтянул, подправил сигнальную сеть, которую он развесил во всех
направлениях.
Отчаяние охватило его. Тоска по родной планете со снежными и
песчаными дюнами, на которую нет возврата. И, возможно, никогда не будет.
Он обречен жить здесь, в этом хаосе жизни и опасностей, не зная, куда идти
и что делать. Преследуемый доминирующим видом жизни на планете, видом, как
выяснилось, куда более опасным, чем можно предположить. Существами
коварными, безжалостными, нелогичными, отягощенными ненавистью, страхом и
алчностью.
15
- Оборотень, - позвал он, - а что стало с тем моим телом, в котором я
жил до того, как пришли вы, люди? Я помню, вы захватили его. Что вы с ним
сделали?
- При чем здесь я? Я его не ловил. И ничего с ним не делал.
- Не надо со мной играть в вашу человеческую казуистику. Пусть не ты,
не ты лично, и все же...
- Охотник, - сказал Мыслитель. - Мы все втроем в одной ловушке, если
это можно считать ловушкой. Я склонен думать, что мы оказались в
уникальной ситуации, которая, не исключено, обернется для нас выигрышем. У
нас одно тело, а наши разумы так близки, как не были никогда близки другие
разумы. И нам нельзя ссориться: между нами не должно быть разногласий, мы
просто не можем себе их позволить. Мы должны установить между собой
гармонию. И если есть какие-то разногласия, их надо устранить немедленно,
чтобы они не дали о себе знать потом.
- Именно это, - сказал Охотник, - я и делаю. Выясняю то, что меня
беспокоит. Что стало с тем первым мной?
- То первое тело, - ответил Оборотень, - подверглось биологическому
анализу. Его исследовали, разложив на молекулы. Собрать его обратно
невозможно.
- Другими словами, вы меня убили.
- Если ты предпочитаешь это слово.
- И Мыслителя?
- И Мыслителя тоже. Его первым.
- Мыслитель, - обратился Охотник, - и ты это принимаешь?
- У меня нет готового ответа. Я должен обдумать. Естественно,
совершенное над личностью насилие должно вызывать неприятие. Однако я
склонен рассматривать случившееся скорее как преображение, чем насилие.
Если б со мной не произошло того, что произошло, я бы никогда не смог
оказаться в твоем теле или соприкоснуться с твоим разумом. И твое знание,
собранное со звезд, миновало бы меня, и это было бы прискорбно, поскольку
ничего из него мне не было известно. А теперь давай возьмем тебя. Если бы
люди не сделали с тобой того, что сделали, ты никогда не познал бы
значения картин, которые наблюдал там, на звездах. Ты просто продолжал бы
собирать их и наслаждаться ими и никогда, может быть, не задумывался бы
над ними. Я не могу представить себе ничего более трагичного - быть на
пороге великой тайны и даже не задуматься над ней.
- Я не уверен, - сказал Охотник, - что предпочел бы тайну чуду.
- Неужели тебя не увлекает необычность ситуации? - спросил Мыслитель.
- Мы трое - вместе. Три существа, столь разные, столь непохожие друг на
друга. Ты, Охотник, буян и разбойник, коварный, хитроумный Оборотень и
я...
- И ты, - добавил Охотник, - всезнающий, дальновидный...
- Правдоискатель, - закончил Мыслитель, - я только собирался сказать
это.
- Если кому-то из вас будет легче, - сказал Оборотень, - я готов
принести извинения за человеческую расу. Во многих отношениях люди мне
нравятся не больше, чем вам.
- И правильно, - согласился Мыслитель. - Потому что ты не человек. Ты
нечто, созданное людьми, ты агент человеческой расы.
- И все-таки, - возразил Оборотень, - надо же быть кем-то. Лучше я
буду человеком, чем совсем никем. Одиночество невыносимо.
- Ты не одинок, - сказал Мыслитель. - Теперь нас трое.
- Все равно, - упрямился Оборотень, - я настаиваю на том, что я
человек.
- Я не понимаю, - сказал Мыслитель.
- А я, кажется, понимаю, - сказал Охотник. - Там, в больнице, я
почувствовал что-то такое, чего не ощущал никогда прежде, чего
давным-давно не испытывал ни один Охотник. Гордость расы и, более того,
боевой дух расы, который был запрятан так глубоко во мне, что я о нем даже
не подозревал. Мне кажется, Оборотень, что некогда моя раса была такой же
задиристой, как твоя сегодня. Принадлежностью к такой расе надо гордиться.
Она дает силу, осанку и в значительной мере самоуважение. Это нечто такое,
чего Мыслителю и его виду никогда не ощутить.
- Моя гордость, если я таковой обладаю, - отозвался Мыслитель, -
наверное, другого рода и проистекает из других мотивов. Но я ни в коей
степени не исключаю существования множества видов гордости.
Охотник вдруг обратил свое внимание на склон и на лес, встревоженный
запахом опасности, которая проскользнула через расставленную им сигнальную
сеть.
- Тихо! - приказал он.
Где-то вдалеке он уловил едва слышные сигналы и сосредоточился на
них. Шли трое, три человека, затем их стало больше - целая шеренга людей
прочесывала лес. И насчет того, что они ищут, сомневаться не приходилось.
Он перехватил размытые закраины их перекатывающихся волнами мыслей:
люди были напуганы, но полны ярости и отвращения, усиленного ненавистью.
Помимо злости и ненависти, их подгонял азарт погони, странное, дикое
возбуждение, которое заставляло их искать существо, ставшее причиной
страха, - искать, чтобы найти и убить.
Охотник напряг тело и приподнялся, чтобы броситься прочь от пещеры.
Есть только один способ спастись от этих людей, подумал он, - бежать,
бежать, бежать.
- Подожди, - сказал Мыслитель.
- Сейчас они будут здесь.
- Не спеши. Они идут медленно. Возможно, есть лучшее решение. Нельзя
убегать вечно. Одну ошибку мы уже сделали. Другой быть не должно.
- О какой ошибке ты говоришь?
- Нам не следовало бы превращаться в тебя. Надо было оставаться
Оборотнем. Мы превратились, поддавшись слепому страху.
- Но мы тогда не знали. Увидели опасность и среагировали. Нам
угрожали...
- Я мог что-нибудь придумать, - сказал Оборотень. - Но, может быть,
так лучше. Меня уже подозревали. И наверняка установили бы за мной
наблюдение. Или заперли бы. А так мы, по крайней мере, на свободе.
- Если будем и дальше убегать, - возразил Мыслитель, - нас хватит
ненадолго. Их слишком много - слишком много на этой планете. От всех не
спрятаться. Невозможно уклониться от всех и каждого. Математически шансы
так малы, что на них не стоит рассчитывать.
- У тебя есть какая-то идея? - спросил Охотник.
- Предлагаю превратиться в меня. Я могу стать бугром или чем-то
незаметным, например камнем в этой пещере. Когда они заглянут сюда, то
ничего необычного не увидят.
- Погоди-ка, - сказал Оборотень, - идея неплохая, но могут возникнуть
осложнения.
- Проблемы?
- Ты должен был бы уже разобраться. Не проблемы, а проблема. Климат
планеты. Для Охотника здесь слишком жарко. Для тебя будет слишком холодно.
- Холод - это недостаток тепла?
- Да.
- Недостаток энергии?
- Правильно.
- Трудно сразу запомнить все термины, - сказал Мыслитель. - Все надо
разложить по мысленным полочкам, усвоить разумом. Однако я могу выдержать
немного холода. А ради общего дела постараюсь выдержать много холода.
- Дело не в том, выдержишь ты или нет. Конечно, ты можешь выдержать.
Но для этого тебе потребуется огромное количество энергии.
- Когда в тот раз я возник в доме...
- Ты мог воспользоваться энергоснабжением дома. Здесь же энергию
брать неоткуда, разве что из атмосферного тепла. Но и его становится все
меньше и меньше, так как солнце давно село. Тебе придется рассчитывать на
энергию тела. Внешних источников нет.
- Теперь понятно, - сказал Мыслитель. - Но ведь я могу принять такую
форму, которая позволит сэкономить энергию тела. Я могу удержать ее. При
превращении вся энергия, которая сейчас останется в теле, перейдет ко мне?
- Думаю, что да. Какая-то часть энергии уходит на само
перевоплощение, но, мне кажется, небольшая.
- Как ты себя чувствуешь, Охотник?
- Мне жарко.
- Я не о том. Ты не устал? Не испытываешь нехватку энергии?
- Нет.
- Будем ждать, - объявил Мыслитель, - пока они не подойдут почти
вплотную. Затем превращаемся в меня, а я становлюсь ничем или почти ничем.
Бесформенным комом. Лучше всего было бы растечься по стенам пещеры тонкой
оболочкой. Но при такой форме я потрачу слишком много энергии.
- Они могут не заметить пещеру, - возразил Оборотень. - Могут пройти
мимо.
- Нельзя рисковать, - сказал Мыслитель. - Я буду собой не дольше, чем
это нам необходимо. Как только они пройдут, мы совершим обратное
превращение. Если ты не ошибся в своих оценках.
- Попробуй, просчитай сам, - предложил Оборотень. - Все данные я тебе
передал. А физику и химию ты знаешь не хуже меня.
- Данными я, может быть, владею, Оборотень. Но не навыком
использовать их. Ни твоим образом мышления, ни твоей способностью к
математике, ни твоим умением так быстро схватывать универсальные принципы.
- Прекращайте болтовню, - нетерпеливо оборвал их Охотник. - Давайте
решать, что нам делать. Они проходят, и мы превращаемся обратно в меня.
- Нет, - возразил Оборотень, - в меня.
- Но у тебя же нет одежды.
- Здесь это не играет роли.
- А ноги? Тебе нужна обувь. Кругом острые камни и палки. И потом,
твои глаза не приспособлены к темноте.
- Они совсем близко, - предупредил Мыслитель.
- Ты прав, - сказал Охотник. - Они спускаются сюда.
16
До начала ее любимой трехмерной программы оставалось пятнадцать
минут. Элин дожидалась ее целый день, потому что Вашингтон наскучил ей.
Элин уже не терпелось вернуться поскорее в старый каменный дом среди
холмов Вирджинии.
Она села, взяла журнал и принялась бесцельно листать его, когда вошел
сенатор.
- Чем занималась сегодня? - спросил он.
- Какое-то время следила за ходом слушаний.
- Неплохой спектакль?
- Очень интересно. Не пойму только, зачем ты извлек на свет это дело
двухсотлетней давности.
Он усмехнулся:
- Ну, наверное, отчасти для того, чтобы встряхнуть Стоуна. Я не могу
смотреть на его физиономию. Думал, у него глаза лопнут.
- Он почти все время только и делал, что сидел и сверкал ими, -
сказала Элин. - Ты, я полагаю, доказывал, что биоинженерия - вовсе не
такая новая штука, как считает большинство людей.
Он сел в кресло, взял газету и взглянул на яркие заголовки.
- Да, - ответил он. - И еще я доказывал, что биоинженерия возможна,
что она уже применялась, и довольно искусно, два столетия назад. И что,
однажды с испугу забросив ее, мы не должны трусить снова. Подумать только,
сколько времени мы потеряли - двести лет! У меня есть и другие свидетели,
которые достаточно убедительно подчеркнут это обстоятельство.
Он встряхнул газету, расправляя ее, и принялся за чтение.
