- А теперь убеждены?
- Не совсем, не окончательно. Почти убежден.
Они посидели молча, глядя на горы и озеро. Откуда-то прилетела птица и запела, сев на корявое дерево. Над гребнями вспухли темные тучи, и снежные пики стали похожи на мраморные надгробья. Алое зарево поглотило солнце и потускнело. Еще немного. и костер заката догорит...
Кто-то постучался в дверь, и Вебстер весь напрягся, возвращаясь к действительности, к своему кабинету и креслу. Джуэйн исчез. Разделив с другом минуты раздумья, старый философ тихо удалился.
Снова стук в дверь.
Вебстер наклонился. щелкнул рычажком, и горы исчезли, кабинет снова стал кабинетом. За высокими окнами сгущались сумерки, в камине розовели подернутые пеплом головешки.
- Войдите, - сказал Вебстер.
Дженкинс отворил дверь.
- Обед подан, сэр, - доложил он.
- Спасибо.
Вебстер медленно поднялся на ноги.
- Ваш прибор во главе стола, сэр, - добавил Дженкинс.
- Да-да... Спасибо, Дженкинс. Большое спасибо, что напомнил.
Стоя на краю смотровой площадки, Вебстер провожал взглядом тающий в небе круг, отороченный красными вспышками, которые не могло затмить тусклое зимнее солнце.
Круг исчез, а он все стоял, сжимая пальцами перила, и глядел вверх.
Губы его зашевелились и беззвучно вымолвили: "До свидания, сынок".
Постепенно он очнулся. Заметил людей кругом, увидел теряющееся вдали летное поле с разбросанными по нему конусами космических кораблей. У одного из ангаров сновали тракторы, сгребая остатки выпавшего ночью снега.
Вебстер зябко поежился. Удивился, с чего бы это: полуденное солнце грело хорошо, - и снова поежился.
С трудом оторвавшись от перил, он двинулся к зданию космопорта. Внезапно его обуял дикий страх, нелепый, необъяснимый страх перед бетонной плоскостью смотровой площадки. Страх сковал холодом его душу и заставил ускорить шаг.
Навстречу, помахивая портфелем, шел мужчина. "Только бы не заговорил со мной", - лихорадочно подумал Вебстер.
Мужчина не сказал ни слова, даже не посмотрел на него, и Вебстер облегченно вздохнул.
Быть бы сейчас дома... Час отдыха после ленча, в камине пылают дрова, на железной подставке мелькают красные блики... Дженкинс приносит ликер, что-то говорит невпопад...
Он прибавил шагу, торопясь поскорее уйти с холодной, голой бетонной площадки.
Странно, отчего ему так тяжело далось прощание с Томасом. Конечно, разлука вещь неприятная, это только естественно. Но чтобы в последние минуты расставания им овладел такой ужас, это никак не естественно. Ужас при одной мысли о предстоящем сыну путешествии через космос, ужас при мысли о чужом, марсианском мире, хотя Марс теперь вряд ли можно назвать чужим: земляне больше ста лет знают его, осваивают, живут в нем, некоторые даже полюбили его.
И, однако, лишь величайшее напряжение воли помешало ему в последние секунды перед стартом корабля выскочить на летное поле, взывая к Томасу: "Вернись! Не улетай!"
Это был бы, конечно, совершенно недопустимый поступок. Унизительная, позорная демонстрация чувств, никак не подобающая одному из Вебстеров.
В самом деле, что такое путешествие на Марс? Ничего особенного, во всяком случае, теперь. Когда-то полет на Марс был событием, но это время давно миновало. Он сам туда летал, провел на Марсе пять долгих лет. Это было... Он мысленно ахнул... Да, это было около тридцати лет назад. Дежурный робот распахнул перед ним дверь зала ожидания, и в лицо ему ударил гул и рокот многих голосов. В этом гуле было что-то такое жуткое, что он на миг остановился. Потом вошел, и дверь мягко закрылась за ним.
Прижимаясь к стене, чтобы ни с кем не столкнуться, он прошел в угол к свободному креслу и съежился в нем, глядя на толчею в зале.
Люди, шумные, суетливые, с чужими замкнутыми лицами... Чужаки, сплошь чужаки. Ни одного знакомого лица. Всем куда-то надо. Направляются на другие планеты. Спешат. В последнюю минуту что-то вспоминают, мечутся туда-сюда...
В толпе мелькнуло знакомое лицо. Вебстер подался вперед.
- Дженкинс! - крикнул он и почувствовал неловкость, хотя никто не обратил внимания на его возглас.
Робот остановился перед ним.
- Передай Раймонду, - продолжал Вебстер, - что мне надо немедленно возвращаться домой. Пусть сейчас же подаст вертолет.
- К сожалению, сэр, - сказал Дженкинс, - мы не можем вылететь сейчас. Механики обнаружили неисправность в атомной камере и теперь заменяют ее. На это уйдет несколько часов.
- Уверен, что с этим можно подождать до другого раза, - нетерпеливо возразил Вебстер.
- Механики говорят - нельзя. Камеру может прорвать в любую минуту. И вся энергия...
- Ладно, ладно, - перебил его Вебстер, - нельзя так нельзя.
Он мял в руках свою шляпу.
- Срочное дело, - заговорил он опять. - Я только что вспомнил. Мне нужно попасть домой, я не могу ждать несколько часов.
Вебстер сидел как на иголках, глядя на мельтешащих людей. Лица... лица...
- Может быть, вы свяжетесь по видеофону? - предложил Дженкинс. - И дадите поручение кому-нибудь из роботов. Тут есть будка...
- Погоди, Дженкинс. - Вебстер помялся, потом продолжал: - Нет у меня никаких срочных дел. Но мне непременно надо вернуться домой. Я не могу здесь оставаться. Еще немного, и я потеряю рассудок. Мне стало вдруг страшно там. на площадке. И здесь мне тоже не по себе. У меня такое чувство...странное, ужасное чувство. Дженкинс, я...
- Я понимаю вас, сэр, - ответил Дженкинс. - У вашего отца было то же самое.
- У отца?!
- Да-да, сэр, вот почему он никуда не выезжал. И началось это у него примерно в вашем возрасте. Он задумал поехать в Европу, но так и не доехал. Вернулся с полпути. Он это как-то называл.
Вебстер молчал, ошеломленный услышанным.
- Называл... - вымолвил он наконец. - Ну конечно, есть какое-то название. Значит, и отец этим страдал... А дед как?
- Не могу знать, сэр, - ответил Дженкинс. - Когда меня создали, ваш дед был в преклонных летах. А вообще это вполне возможно. Он тоже никуда не выезжал.
- Значит, ты меня понимаешь. Знаешь, что это такое. Мне невмоготу, я заболеваю. Постарайся нанять другой вертолет, придумай что-нибудь, чтобы нам поскорее добраться до дома.
- Слушаюсь, сэр, - сказал Дженкинс, трогаясь с места, но Вебстер остановил его.
- Дженкинс, а кто-нибудь еще об этом знаете. Кто-нибудь...
- Нет. сэр. - ответил Дженкинс. - Ваш отец никогда об этом не говорил. И не хотел, чтобы я говорил, я это чувствовал.
- Благодарю, Дженкинс, - сказал Вебстер.
Он снова съежился в кресле. Ему было тоскливо, одиноко, неуютно. Одиноко в гудящем зале, битком набитом людьми. Нестерпимое, выматывающее душу одиночество. Тоска по дому - вот как это называется. Самая настоящая, не приличествующая взрослому мужчине тоска по дому. Чувство, простительное подростку, который впервые покидает отчий дом и оказывается один в незнакомом мире.
Есть у этого явления мудреное название - агорафобия, что означает боязнь пространства, а если буквально перевести с греческого - страх перед рыночной площадью.
Может быть, пройти через зал к будке видеофона, соединиться с домом, поговорить с матерью или с кем-нибудь из роботов? Или еще лучше: просто посидеть и посмотреть на усадьбу, пока Дженкинс не придет за ним.
Он привстал, но тут же опять опустился в кресло. Какой смысл? Говорить, смотреть - это все не то. Не вдохнешь морозный воздух с привкусом сосны, не услышишь, как скрипит под ногами снег на дорожке, не погладишь рукой стоящие вдоль нее могучие дубы. Не согреет тебя тепло очага, и не будет душа пронизана благодатным, покойным чувством неразделимого единства с принадлежащим тебе клочком земли и всем, что на нем стоит.
А может, все-таки станет легче? Хотя бы чуть-чуть. Он снова привстал, и опять его сковало бессилие. Мысль о двух-трех десятках шагов, отделявших его от будки, вызывала в нем ужас, нестерпимый ужас. Чтобы одолеть это пространство, придется бежать. Бежать, спасаясь от устремленных на тебя глаз, от чуждых звуков, от мучительного соседства чужих лиц.
Он поспешно сел.
Пронзительный женский голос рассек гудение в зале, и он сжался, как от удара. До чего же скверно, до чего отвратительно на душе. И что это Дженкинс копается...
Через открытое окно в кабинет струилось первое дыхание весны, оно сулило таяние снегов, зеленую листву и цветы, клинья перелетных птиц в голубых небесах, таящихся в заводях прожорливых лососей.
Вебстер поднял взгляд от бумаг на столе, легкий ветерок пощекотал ему ноздри, погладил щеку холодком. Рука потянулась за коньячной рюмкой, но рюмка была пуста, и он поставил ее на место.
Снова наклонился над бумагой, взял карандаш и вычеркнул какое-то слово.
Потом придирчиво прочел заключительные абзацы главы:
@ Тот факт, что из двухсот пятидесяти человек, приглашенных мной для обсуждения достаточно важных вопросов, приехали только трое, еще не означает, что все остальные страдают агорафобией. Вполне возможно, что уважительные причины помешали многим принять мое приглашение. И все же есть основание говорить о растущем нежелании людей, быт которых определяется укладом, возникшим после распада городов, покидать привычные места, об усиливающемся стремлении не расставаться с окружением, ассоциирующимся с представлением об уюте и полном довольстве.
Сейчас нельзя точно предсказать, чем чревата такая тенденция, ведь пока она коснулась только малой части обитателей Земли. В больших семьях материальные обстоятельства вынуждают кого-то из сыновей искать счастья в других краях, даже на других планетах. Многих манит космос с его приключениями и возможностями, а многие избирают такое занятие, которое само по себе исключает сидячий образ жизни.@
Он перевернул страницу и пробежал всю статью до конца.
Стоящая статья, несомненно, но публиковать ее нельзя, сейчас нельзя. Может быть, после его смерти. Насколько он мог судить, еще никто не подметил этой тенденции, все воспринимают домоседство как нечто естественное. В самом деле, зачем куда-то ездить?
"Чревато определенными угрозами..." - пробормотал телевизор рядом с ним, и он протянул руку к переключателю.
Кабинет растаял, и он увидел прямо перед собой человека, сидящего за рабочим столом, который казался продолжением стола Вебстера.
Седые волосы, печальные глаза за толстыми линзами очков. Удивительно знакомое лицо...
- Неужели... - заговорил наконец Вебстер.
Его собеседник угрюмо улыбнулся.
- Да, я изменился, - сказал он. - Вы тоже. Моя фамилия Клейборн. Вспомнили? Марс, медицинская бригада...
- Клейборн. Я о вас часто думал. Вы остались на Марсе.
Клейборн кивнул.
- Я прочел вашу книгу, доктор. Первоклассный труд, очень нужный. Я много раз сам собирался сесть и написать такую книгу, но все некогда. И очень хорошо, что не собрался. Вы справились с задачей гораздо лучше. Особенно хорош раздел о мозге.
- Марсианский мозг всегда меня занимал, - сказал Вебстер. - Есть некоторые специфические особенности. Боюсь, я тогда уделял ему больше времени, чем имел на это право. Нас ведь не за тем посылали.
- Вы поступили правильно, - ответил Клейборн. - Я потому и обратился к вам теперь. У меня тут есть пациент - операция на мозге. Только вы можете справиться.
- Вы доставите его сюда? - У Вебстера перехватило дыхание, задрожали руки.
Клейборн покачал головой.
- Его нельзя перевозить. Да вы его, наверно, знаете, это философ Джуэйн.
- Джуэйн? Он один из моих лучших друзей. Мы же с ним разговаривали два дня назад.
- Внезапный приступ, - сказал Клейборн. - Он хотел вас видеть.
Вебстер онемел, скованный холодом - непостижимым холодом, от которого лоб его покрылся испариной, пальцы сжались в кулак.
- Вы можете успеть, если отправитесь немедленно. - продолжал Клейборн. - Я уже договорился с Всемирным комитетом, чтобы вам тотчас предоставили корабль. Сейчас все решает быстрота.
