себя, подошел к реактору. От цилиндра поднимались частые крупные
бульбы, клубилась вода - вместо спокойного свечения в бассейне теперь
полыхал зеленый костер. Угорь больше не бесновался, но выбитые им
графитовые стержни перекосились и заклинились в гнездах.
"Закипит вода - и облако радиоактивного пара на всю окрестность, -
лихорадочно соображал Кривошеин. - Это не хуже атомного взрыва... Ну,
могу? Боюсь... Ну же! На кой черт все мои опыты, если я боюсь? А если
как угорь?.. Э, черт!"
(Даже сейчас аспиранту Кривошеину стало не по себе: как он мог
решиться? Возомнил, что ему уже все нипочем? Или сработала психика
мотоциклиста, представилось, будто проскакиваешь между двумя
встречными грузовиками: главное - не раздумывать, вперед!.. Пьянящий
миг опасности, рев машин, и с колотящимся сердцем вырываешься на
асфальтовый простор! Но ведь здесь был не "миг" - вполне мог остаться
в бассейне в компании с дохлым угрем.)
Порыв мотоциклетной отваги охватил его. Обрывая пуговицы, он
сбросил одежду, перекинул ногу через барьер, но - "Стоп! Спокойно,
Валька!" - прыгнул от бассейна к препараторскому столу, надел
резиновые перчатки, герметичные очки ("Эх, акваланг бы сейчас!.."-
мелькнула мысль). Набрал в легкие воздух и плюхнулся в бассейн.
Даже поодаль от реактора вода была теплая. "Тысяча один, тысяча
два..." - Кривошеин, инстинктивно отворачивая лицо, шагнул по
скользким плиткам к центру бассейна. "Тысяча шесть..." - стал
нашаривать в бурлящей воде. Резиновые перчатки касались непонятно
чего, пришлось все-таки взглянуть: угорь, свившись в петлю между
тросов, висел чуть ниже. "Тысяча десять, тысяча одиннадцать..." -
осторожно, чтобы ненароком не выдернуть стержни, потянул обмякшее тело
рыбы. "Тысяча шестнадцать..." Рукам стало горячо, хотел отдернуть, но
сдержался и медленно выводил угря из путаницы тросов. Очки оказались
не такими уж герметичными, струйки радиоактивной воды просочились к
векам. Прищурился. "Тысяча двадцать, тысяча двадцать один..." - вывел!
Зеленое сияние замерцало, стержни беззвучно скользнули в цилиндр. В
бассейне сразу стало темно.
"Тысяча двадцать пять!" Резким толчком Кривошеин отпрянул к
стенке, выпрыгнул до пояса из воды, ухватился за барьер, вылез.
"Тысяча тридцать..."
Хватило ума попрыгать, чтобы стряхнуть с себя лишнюю губительную
влагу, даже покататься по полу. Насухо вытер штанами лицо, глаза.
"Только бы не ослепнуть раньше, чем добегу". Оделся кое-как, бросился
прочь из зала.
Хрипло взревел на проходной сигнализатор облучения. Высунулись,
преграждая путь, скобы автотурникета. Он перепрыгнул турникет, побежал
прямо по свежевскопанному газону к общежитию.
"Тысяча семьдесят, тысяча семьдесят один..." - машинально
отсчитывал время мозг. Сумерки помогли не встретить знакомых; только у
ограды зоны "Б" кто-то крикнул вслед: "Эй, Валя, ты куда спешишь?" -
кажется, аспирант Нечипоров со смежной кафедры. "Тысяча восемьдесят,
восемьдесят один..." Кожа зудела, чесалась, потом ее начали колоть
миллионы игл: это утонченная в прежних опытах нервная система
извещала, что протоны и гамма-кванты из распавшихся ядер расстреливают
молекулы белка в клетках эпителия, в окончаниях кожных нервов,
пробивают стенки кровеносных сосудов, ранят белые и красные тельца
крови. "Тысяча сто... тысяча сто пять..." Теперь покалывание
перекинулось в мышцы, в живот, под череп; в легких засаднило, будто от
затяжки крепчайшего самосада-вергуна. Это кровь разнесла взорванные
атомы и раздробленные белки по всему телу.
"Тысяча двести пять... двести восемь... идиот, что же я наделал?!
Двести двенадцать..." - уже не было замысла, не было порыва. Был
страх. Хотелось жить. Живот стали подергивать тошнотворные спазмы, рот
переполнила слюна с медным привкусом. Задев на бегу массивную входную
дверь так, что она загудела, Кривошеин понял: кружится голова.
Потемнело в глазах. "Двести сорок один... не добегу?" Надо было
подняться на четвертый этаж. Он наотмашь хлестнул себя по щекам - в
голове прояснело.
В темноту комнаты вместе с ним ворвалось сумеречное сияние. Первые
секунды Кривошеин бессмысленно и расслабленно кружил по комнате.
Страх, тот неподвластный сознанию биологический страх, который гонит
раненого зверя в нору, едва не погубил его: он забыл, что нужно
делать. Стало ужасно жаль себя. Тело наполнила звенящая слабость,
сознание уходило. "Ну и пропадай, дурак", - безразлично подумал он и
почувствовал прилив небывалой злобы на себя. Она-то и выручила его.
Одежда в зеленых, как лишаи на деревьях, пятнах полетела на пол; в
комнате стало еще светлее: светились ноги, на руках были видны волосы
и рисунок вен. Кривошеин бросился в душевую, повернул рукоятку крана.
Свистнула холодная вода, потекла, отрезвляя, по голове, по телу,
образовала на резиновом коврике переливающуюся изумрудными тонами лужу
и на необходимые, чтобы собрать в кулак мысли и волю, мгновения
взбодрила его.
Теперь он, как стратег, командовал разыгравшейся в теле битвой за
жизнь. Кровь, кровь, кровь бурлила во всех жилах! Лихорадочный стук
сердца отдавался в висках. Мириады капилляров вымывали из каждой
клетки мышц желез, высасывали из лимфы поврежденные молекулы и
частицы; белые тельца стремительно и мягко обволакивали их, разлагали
на простейшие вещества, уносили в селезенку, в легкие, в печень,
почки, кишечник, выбрасывали к потовым железам... "Перекрыть костные
сосуды!" - мысленными ощущениями приказывал он нервам, вовремя
вспомнив, что радиоактивность может осесть в костном, творящем
кровяные тельца мозгу.
Прошло несколько минут. Теперь он выдыхал радиоактивный воздух со
слабо светящимися парами воды; отплевывал святящуюся слюну, в которой
накапливались разрушенные радиоактивные клетки мозга и мышц головы;
смывал с кожи зеленоватые капли пота, то и дело мочился красивой
изумрудной струей. Через час выделения перестали светиться, но тело
еще покалывало.
Так он провел в душевой три часа: глотал воду, обмывался и
выбрасывал из организма все поврежденное радиацией. Вышел в комнату за
полночь, шатаясь от слабости и физического истощения. Отпихнул
подальше в угол светящиеся тряпки одежды, повалился на койку -
спать!..
На следующий день ему все время хотелось пить. Он зашел в
радиометрическую лабораторию, поводил вокруг себя щупом счетчика
Гейгера - прибор потрескивал по-обычному, отмечая лишь редкие
космические частицы.
- Елки-палки, когда ты успел так похудеть?! - изумился, встретив
его у лекционной аудитории, аспирант Нечипоров...
"Да, по результатам это, конечно, был знатный опыт, - усмехнулся
аспирант. - Одолел сверхсмертельную дозу облучения! Но по
исполнению... нет, с такими "опытами" баловаться накладно. Лучше вот
как он".
"27 июля. Дублей и уродцев развелось у меня великое множество, -
продолжал аспирант чтение дневника. - Нормальных кроликов выпускаю в
парк, уродцев по одному выношу в спортивном чемоданчике с территории,
увожу в Червоный Гай за Днепр.
Ну, все. Наслаждение новизной открытия прошло. Мне это
надругательство над природой уже противно: хоть и кролик, но ведь
живая тварь. Эти недоуменно косящие друг на друга глаза у двух голов
на одной шее... бр-р! Впрочем, какого черта? Я нашел способ управления
биологическим синтезом, испытывал и отрабатывал его. Наука в конечном
счете создает способы - не конструкции, не вещества, не предметы
обихода, а именно способы: как все это сделать. И никакой
исследователь не упустит случая выжать из своего способа все
возможное.
Между прочим, вчера в институтской столовой появилось блюдо
"Кролик жареный с картошкой молодой, цепа 45 коп.". "Гм?! Будем
считать это совпадением. Но возможно и такое применение открытия:
разводить на мясо кролей, коров, улучшать породу... при промышленной
постановке дела окажется наверняка выгоднее обычного животноводства...
Завтра я возвращаюсь к опытам по синтезу человека. Методика ясна,
нечего тянуть. И все равно при одной мысли об этом у меня начинает
сосать под ложечкой. Возвратиться к синтезу человека... Одно дело,
когда мой дубль возник сам по себе, почти нечаянно, как оно и в жизни
бывает; другое дело изготовлять человека сознательно, как кролика. В
сущности, мне предстоит не "возвратиться", а начать...
Что это за существо такое - человек, что я не могу работать с ним
так же спокойно, как с кроликами?!
Восстановим масштабы. Плавает в черном пространстве звездная туча
Метагалактика. В ней чечевицеобразная пылинка из звезд - наш Млечный
Путь. На окраине его Солнце, вокруг - планеты. На одной из них - ни
самой большой, ни самой маленькой - живут люди. Три с половиной
миллиарда, не так и много. Если выстроить всех людей в каре, то
человечество можно оглядеть с Эйфелевой башни. Если сложить их, то
получится куб со стороной в километр, только и всего. Кубический
километр живой и мыслящей материи, молекула в масштабе Вселенной... И
что?
А то, что я сам человек. Один из них. Ни самый низкий, ни самый
высокий. Ни самый умный, ни самый глупый. Ни первый, ни последний. А
кажется, что самый. И чувствуешь себя в ответе за все..."
Глава десятая
В заботе о ближнем главное -
не перестараться.
К. Прутков-инженер, мысль N_33
"29 июля. Сижу в информационной камере в окружении датчиков, на
голове "шапка Мономаха". Веду дневник, потому что больше заняться
решительно нечем. Эту неделю мне и ночевать предстоит в камере, на
раскладушке.
Сижу, стало быть, и мудрствую.
Итак, человек. Высшая форма живой материи.
Каркас из трубчатых косточек, податливые комочки белков, в которых
заключено то, что ученые и инженеры стараются проанализировать и
воспроизвести в логических схемах и электронных моделях, - Жизнь,
сложная, непрерывно действующая и непрерывно меняющаяся система.
Миллионы бит информации ежесекундно проникают в нас через нервные
окончания глаз, ушей, кожи, носа, языка и превращаются в электрические
импульсы. Если усилить их, то в динамике можно услышать характерные
"дрр-р... др-р..." - бионики мне однажды демонстрировали. Пулеметные
очереди импульсов разветвляются по нервам, усиливаются или подавляют
друг друга, суммируются, застревают в молекулярных ячейках памяти.
Огромный коммутатор - мозг - сортирует их, сравнивает с химическими
записями внутренней программы, в которой есть все: мечты и желания,
долг и цель, инстинкт самосохранения и голод, любовь и ненависть,
привычки и знания, суеверия и любопытство, - составляет команды для
исполнительных органов. И люди говорят, бегут, целуются, пишут стихи и
доносы, летят в космос, чешут в затылке, стреляют, нажимают кнопки,
воспитывают детей, задумываются...
Что же главное?
У меня вырисовывается способ управляемого синтеза человека. Можно
вводить дополнительную информацию и тем изменять форму и содержание
человека. Это будет - к тому идет. Но какую информацию вводить? Какие
исправления делать? Вот, скажем, я. Допустим, это меня будет
синтезировать машина (тем более что это так и есть): что я хотел бы в
себе исправить?
Так сразу и не скажешь. Я к себе привык. Меня гораздо больше
занимают окружающие, чем своя личность... Во-во, все мы так - хорошо
знаем, чего хотим от окружающих: чтобы они не отравляли нам жизнь. Но
