занималась детской игрой в кубики: комбинировала электрическими
импульсами в жидкой среде молекулы в молекулярные цепи, молекулярные
цепи в клетки, а клетки в ткани - с той лишь разницей, что
"информационных кубиков" здесь было несчитанные миллиарды. Тот факт,
что в результате такой игры получилось не чудище и даже не другой
человек, а он, информационный двойник Кривошеина, свидетельствовал,
что задача имела только одно решение. Ну, разумеется, иначе и быть не
могло: ведь кубики складываются только в ту картинку, детали которой
есть на ее гранях. Прочие же варианты (фрагментарная Лена,
фрагментарный отец, "бред" памяти, глаза и щупы) были просто
информационным хламом, который не мог существовать отдельно от машины.
Это представление не было ошибочным - оно было просто
поверхностным. И оно устраивало их, пока факты подтверждали, что они
одинаковы и во внешности, и в мыслях, и в поступках. Но когда у них
возникли непримиримые разногласия на применение биологии в работе, это
представление оказалось несостоятельным.
Да, именно то, что они не поняли друг друга, а не само увлечение
биологией (которое у Кривошеина-2 могло бы и пройти без последствий),
стало для его открытия тем же, чем факт постоянства скорости света был
для теории относительности. Человек никогда не знает, что в нем
банально, что оригинально; это познается лишь в сравнении себя с
другими людьми. А в отличие от обычных людей Кривошеин-дубль имел
возможность сравнивать себя не только со знакомыми, но и с "эталоном
себя".
Теперь аспирант Кривошеин ясно понимал, в чем состояло их
различие: разными были пути возникновения. Валентин Кривошеин возник
три с лишним десятилетия назад таким же образом, как и все живое, - из
эмбриона, в котором определенным расположением белковых молекул и
радикалов была записана хорошо отработанная за тысячи веков и тысячи
поколений программа построения человеческого организма. А
"машине-матке", которая работала хоть и от индивидуальной
кривошеинской, но все равно произвольной информации, приходилось
заново искать и принципы образования, и все детали биологической
информационной системы. И машина нашла другой путь по сравнению с
природой: биохимическую сборку вместо эмбрионального развития.
Да, теперь он многое понимает. За год он прошел путь от ощущений
до знаний и от знаний до овладения собой. А тогда... тогда было лишь
властное тяготение к биологии да невыразимая словами уверенность, что
здесь надо искать. Даже Кривошеину ничего не смог толком объяснить.
В Москву он приехал со смутным чувством, что в нем что-то не так.
Не болен, не психует, а именно надо в себе разобраться; убедиться, что
его ощущения не навязчивая идея, не ипохондрические галлюцинации, а
реальность.
Он работал так, что о днях, проведенных в институте в Днепровске,
приходилось вспоминать как о каникулах. Лекции, лаборатории,
анатомический театр, библиотека, лекции, коллоквиумы, лаборатории,
лекции, клиника, библиотека, лаборатории... Первый семестр он не
выезжал с Ленинских гор, только перед сном выходил к парапету на склон
Москвы-реки покурить, полюбоваться огнями, что на горизонте смыкались
со звездами.
Сероглазая, чем-то похожая на Лену второкурсница всегда
устраивалась возле него на лекциях Андросиашвили, которые Кривошеин
приходил слушать. Однажды спросила: "Вы такой солидный, серьезный -
наверно, после армии?" - "После заключения", - ответил он, свирепо
выпятив челюсть. Девушка утратила интерес к нему. Ничего не поделаешь
- девушки требуют времени.
...И он убеждался в каждом опыте, в каждом измерении: да, в срезе
нервного жгута, что идет от мозга к горошине гипофиза, под микроскопом
действительно можно насчитать около ста тысяч нервных волокон -
значит, гипофиз подробно управляется мозгом. Да, если скормить
обезьяне из вивария вместе с банановой кашей навеску
бета-радиоактивного кальция, а потом гейгеровской трубкой считать
меченые атомы в ее выделениях, то действительно выходит, что костные
ткани обновляются примерно два раза в год. Да, если воткнуть
иглы-электроды в нервное волокно мышцы и отвести усиленные биотока в
наушники, то можно услышать ритмичное кваканье или дробный стук
нервных сигналов, и но характеру своему эти звуки совпадают с тем, что
он ощущал! Да, клетки кожи действительно движутся изнутри к
поверхности, изменяют структуру, умирают, чтобы отшелушиться и
уступить место новым.
Он исследовал и свое тело: брал пробы крови и лимфы; добыл из
правого бедра срез мышечной ткани и внимательно просмотрел его сначала
под оптическим, а потом и под электронным микроскопом; оклеветал себя,
чтобы в клинике ему сделали "пробу Вассермана" (пыточную операцию
отбора спинномозговой жидкости из позвоночника для Диагностики
сифилиса)... И установил, что у него все было в норме. Даже количестве
и распределение нервов в тканях у него было таким же, как у учебных
трупов в анатомическом театре. Нервы уходили в мозг, по туда он с
помощью лабораторной техники забраться не мог: слишком много пришлось
бы вживить в свой череп игольчатых электродов и со слишком многими
осциллографами соединить их, чтобы понять тайны себя. Да и понял ли
бы? Или снова вышел бы "стрептоцидовый стриптиз" - только не в
словах-числах, а в зубчатых линиях электроэнцефалограмм?
Ситуация: Живой человек изучает, но не может даже с помощью
приборов постигнуть тайны своего организма - сама по себе
парадоксальна. Ведь речь идет не об открытии невидимых "радиозвезд"
или синтезе античастиц: вся информация уже есть в человеке. Остается
только перевести код молекул, клеток и нервных импульсов в код второй
сигнальной системы - слова и предложения.
Слова и фразы нужны (да и то не всегда), чтобы один человек смог
понять другого. Но необходимы ли они, когда требуется понять себя?
Кривошеин этого не знал. Поэтому в ход шло все: исследования с
приборами, работа воображения, чтение книг, анализ ощущений в своем
теле, разговоры с Андросиашвили и другими преподавателями, наблюдения
за больными в клинике, вскрытия...
Все, что возражал ему Вано Александрович в памятном декабрьском
разговоре, было правильно, ибо определялось знаниями Андросиашвили о
жизни, его верой в непреложную целесообразность всего, что создано
природой.
Не знал профессор одного: что разговаривал с искусственным
человеком.
Даже сомнения Вано Александровича в успехе его замысла были вполне
основательны, потому что Кривошеин начал именно с инженерного
"машинного" решения. Тогда же в декабре он принялся проектировать
"электропотенциальный индуктор" - продолжение идеи все той же "шапки
Мономаха". Сотни тысяч микроскопических игольчатых электродов,
соединенных с матрицами самообучающегося автомата (на нем в
лаборатории бионики моделировали условные рефлексы), должны были
сообщать клеткам мозга дополнительные заряды, наводить в них через
череп искусственные биотоки и тем связывать центры мышления в коре с
вегетативной нервной системой.
Кривошеин усмехнулся: чудак, хотел этим примитивным устройством
подправить свой организм! Хорошо хоть, что не забросил физиологические
исследования из-за этого проекта.
...Вскрывая очередной труп, он мысленно оживлял его: представлял,
это он сам лежит на топчане в секционном зале, это его белые волоконца
нервов пробираются среди мышц и хрящей к лиловому, в желтых потеках
жира сердцу, к водянистым гроздьям слюнных желез под челюстью, к серым
лохмотьям опавших легких. Другие волоконца свиваются в белые шпагаты
нервов, идут к позвоночнику, в спинной мозг и далее, через шею, под
череп. По ним оттуда бегут сигналы-команды: сократиться мышцам,
ускорить работу сердца, выжать слюну из желез!
В студенческой столовой он таким же образом прослеживал движение
каждого глотка пищи в желудок, силился представить и ощутить, как там,
в темном пространстве, ее медленно разминают гладкие мышцы, разлагает
соляная кислота и ферменты, как всасывается в стенки кишок
мутно-желтая кашица, - и иногда засиживался по два часа над остывшим
шницелем.
Собственно, он вспоминал. Девять десятых его открытия приходится
на то, что он вспомнил и понял, как было дело.
"Машине-матке" было просто ни к чему начинать с зародыша: она
имела достаточно материала, чтобы "собрать" взрослого человека:
Кривошеин-оригинал об этом позаботился. Первоначально в неопределенной
биологической смеси в баке были только "блуждающие" токи и "плавающие"
потенциалы от внешних схем - эти образные понятия из теоретической
электротехники в данном случае проявляли себя в буквальном смысле.
Затем возникли прозрачные нервные волокна и клетки - продолжение
электронных схем машины. Поиск информационного равновесия продолжался:
нервная сеть становилась все сложней и объемней, в ней слои нервных
клеток оформились в кору и подкорку - так возник его мозг, и, начиная
с этого момента, он существовал.
Его мозг первоначально тоже был продолжением машинной схемы. Но
теперь уже он принимал импульсы внешней информации, перебирал и
комбинировал варианты, искал, как овеществить информацию в
биологической среде, - собирал себя! В баке раскинулась - пока еще
произвольная - сеть нервов; вокруг них стали возникать ткани мышц,
сосуды, кости, внутренности - в том почти жидком состоянии, когда все
это под воздействием нервных импульсов может раствориться, смешаться,
изменить строение... Нет, это не было осмысленной сборкой тела по
чертежу, как не было и чертежа; продолжалась игра в кубики, перебор
множества вариантов и выбор среди них того единственного, который
точно отражает информацию о Кривошеине. Но теперь - как электронная
машина оценивает каждый вариант решения задачи двоичными
электрическими сигналами, так его мозг-машина оценивал синтез тела по
двоичной арифметике ощущений: "да" - приятно, "нет" - больно.
Неудачные комбинации клеток, неверное расположение органов отзывались
в мозгу тупой или колющей болью; удачные и верные - сладостной
удовлетворенностью.
И память поиска, память ощущений возникающего тела осталась в нем.
Жизнь создает людей, которые мало отличаются свойствами организма,
но необыкновенно различны по своей психике, характерам, знаниям,
душевной утонченности или грубости. "Машина-матка" поступила наоборот.
Аспирант был тождествен Кривошеину по психике и интеллекту, да оно и
понятно: ведь эти качества человека формируются в жизни тем же
способом случайного поиска и отбора произвольной осмысленной
информации; машина просто повторила этот поиск. А биологически они
различались, как книга и черновик рукописи этой книги. Даже не один
черновик, а все варианты и наброски, из которых возникло выношенное и
отработанное произведение. Конечное содержание одинаково, но в
черновиках исправлениями, дописками, вычеркиваниями записан весь путь
поиска и отбора слов.
"Впрочем, это сравнение тоже несовершенно, - аспирант поморщился.
- Черновики книг возникают раньше книг, а не наоборот! Да и если
познакомить графомана со всеми черновыми вариантами "Войны и мира",
разве это сделает его гением? Впрочем, кое-чему, наверно, научит... Э,
нет, лучше без сравнений!"
Человек вспоминает то, что знает, лишь в двух случаях: когда надо
вспоминать - целевое воспоминание - и когда встречается с чем-то хоть
отдаленно похожим на записи своей памяти; это называют ассоциативным
