академического любопытства. Мы догадывались, чем это может кончиться.
- Ну хватит! - я взял со стола "шапку Мономаха". - Не знаю,
удастся ли заставить ее делать то, что мы хотим...
- Для этого неплохо бы знать, что мы хотим, - вставил дубль.
- ...но для начала мы должны заставить ее не делать того, чего мы
не хотим.
"Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить овеществление информации!
Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить..." - мы повторяли это со всем
напряжением мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.
А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас
сотнями разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.
- Доработались, - сказал дубль.
- Ах так! - Я ударил кулаком по стенке бака. Все щупы задергались,
потянулись ко мне - я отступил. - Валька, перекрывай воду! Отсоединяй
питательные шланги.
"Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если
не подчинишься..."
Конечно, это было грубо, неизящно, но что оставалось делать?
Двойник медленно закручивал вентиль водопровода. Звон струек из
дистилляторов превратился в дробь капель. Я защемлял шланги
зажимами... И, дрогнув, обвисли щупы! Начали скручиваться, втягиваться
обратно в бак. Потускнели, заслезились и сморщились шарики глаз.
Час спустя все исчезло. Жидкость в баке стала по-прежнему
золотистой и прозрачной.
- Так-то оно лучше! - я снял "шапку" и смотал провода.
Мы снова пустили воду, сняли зажимы и сидели в лаборатории до
поздней ночи, курили, разговаривали ни о чем, ждали, что будет. Теперь
мы не знали, чего больше бояться: нового машинного бреда или того, что
замордованная таким обращением система распадется и прекратит свое
существование. В день первый мы еще могли обсуждать идею "а не закрыть
ли открытие?". Теперь же нам становилось не по себе при мысли, что оно
может "закрыться" само, поманит небывалым и исчезнет.
То я, то дубль подходили к баку, с опаской втягивали воздух, боясь
почуять запахи тления или тухлятины; не доверяя термометру, трогали
ладонями стенки бака и теплые живые шланги: не остывают ли? Не пышут
ли снова горячечным жаром?
Но нет, воздух в комнате оставался теплым, влажным и чистым: будто
здесь находилось большое опрятное животное. Машина жила. Она просто
ничего не предпринимала без нас. Мы ее подчинили!
В первом часу ночи я посмотрел на своего двойника, как в зеркало.
Он устало помаргивал красными веками, улыбался:
- Кажется, все в порядке. Пошли отсыпаться, а? Сейчас не было
искусственного дубля. Рядом сидел товарищ по работе, такой же усталый
и счастливый, как я сам. И ведь - странное дело! - я не испытывал
восторга при встрече с ним в парке, меня не тешила фантасмагория
памяти в баке... а вот теперь мне стало покойно и радостно.
Все-таки самое главное для человека - чувствовать себя хозяином
положения!"
Глава пятая
Не сказывается ли в усердном поиске
причинных связей собственнический инстинкт
людей? Ведь и здесь мы ищем, что чему
принадлежит.
К. Прутков-инженер, мысль N_10
"Мы вышли в парк. Ночь была теплая. От усталости мы оба забыли,
что нам не следует появляться вместе, и вспомнили об этом только в
проходной. Старик Вахтерыч в упор смотрел на нас слегка посовелыми
голубыми глазками. Мы замерли.
- А, Валентин Васильевич! - вдруг обрадовался дед. - Уже
отдежурили?
- Да... - в один голос ответили мы.
- И правильно. - Вахтерыч тяжело поднялся, отпер выходную дверь. -
И ничего с этим институтом не сделается, и никто его не украдет, и
всего вам хорошего, а мне еще сидеть. Люди гуляют, а мне еще сидеть,
так-то...
Мы выскочили на улицу, быстро пошли прочь.
- Вот это да! - Тут я обратил внимание, что фасад нового корпуса
института украшен разноцветными лампочками. - Какое сегодня число?
Дубль прикинул по пальцам:
- Первое... нет, второе мая. С праздничком, Валька!
- С прошедшим... Вот тебе на!
Я вспомнил, что мы с Леной условились пойти Первого мая в компанию
ее сотрудников, а второго поехать на мотоцикле за Днепр, и скис.
Обиделась теперь насмерть.
- А Лена сейчас танцует... где-то и с кем-то, - молвил дубль.
- Тебе-то что за дело?
Мы замолчали. По улице неслись украшенные зеленью троллейбусы. На
крышах домов стартовали ракеты-носители из лампочек. За распахнутыми
настежь окнами танцевали, пели, чокались...
Я закурил, стал обдумывать наблюдения за "машиной-маткой" (так мы
окончательно назвали весь комплекс). "Во-первых, она не машина-оракул
и не машина-мыслитель, никакого отбора информации в ней не происходит.
Только комбинации - иногда осмысленные, иногда нет. Во-вторых, ею
можно управлять не только энергетическим путем (зажимать шланги,
отключать воду и энергию - словом, брать за горло), но и
информационным. Правда, пока она отзывалась лишь на команду "Нет!", но
лиха беда начало. Кажется, удобней всего командовать ею через "шапку
Мономаха" биопотенциалами мозга... В-третьих, "машина-матка" хоть и
очень сложная, но машина: искусственное создание без цели. Стремление
к устойчивости, к информационному равновесию - конечно, не цель, а
свойство, такое же, как и у аналитических весов. Только оно более
сложно проявляется: через синтез в виде живого вещества внешней
информации. Цель всегда состоит в решении задачи. Задачи перед ней
никакой не было - вот она и дурила от избытка возможностей. Но..."
- ...задачи для нее должен ставить человек, - подхватил дубль;
меня уже перестала удивлять его способность мыслить параллельно со
мной. - Как и для всех других машин. Следовательно, как говорят
бюрократы, вся ответственность на нас.
Думать об ответственности не хотелось. Работаешь, работаешь, себя
не жалеешь - и на тебе, еще и отвечать приходится. А люди вон
гуляют... Упустили праздник, идиоты. Вот так и жизнь пройдет в вонючей
лаборатории...
Мы свернули на каштановую аллею, что вела в Академгородок. Впереди
медленно шла пара. У нас с дублем, трезвых, голодных и одиноких, даже
защемило сердца: до того славно эти двое вписывались в подсвеченную
газосветными трубками перспективу аллеи. Он, высокий и элегантный,
поддерживал за талию ее. Она чуть склонила пышную прическу к его
плечу. Мы непроизвольно ускорили шаги, чтобы обогнать их и не
растравлять душу лирическим зрелищем.
- Сейчас послушаем магнитофон, Танечка! У меня такие записи -
пальчики оближете! - донесся до нас журчащий голос Хилобока, и мы оба
сбились с ноги. Очарование пейзажа сгинуло.
- У Гарри опять новая, - констатировал дубль. Приблизившись, мы
узнали и девушку. Еще недавно она ходила на практику в институт в
школьном передничке; теперь, кажется, работает лаборанткой у
вычислителей. Мне нравилась ее внешность: пухлые губы, мягкий нос,
большие карие глаза, мечтательные и доверчивые.
- А когда Аркадий Аркадьевич в отпуске или в загранкомандировке,
то мне многое приходится вместо него решать... - распускал павлиний
хвост Гарри. - Да и при нем... что? Конечно, интересно, а как же!
Идет Танечка, склонив голову к лавсановому хилобоковскому плечу, и
кажется ей доцент Гарри рыцарем советской науки. Может, он даже
страдает лучевой болезнью, как главный герой в фильме "Девять дней
одного года"? Или здоровье, его вконец подорвано научными занятиями,
как у героя фильма "Все остается людям"? И млеет, и себя воображает
соответствующей героиней, дуреха... Здоров твой ученый кавалер,
Танечка, не сомневайся. Не утомил он себя наукой. И ведет он сейчас
тебя прямым путем к первому крупному разочарованию в жизни. По этой
части он артист...
Дубль замедлил шаг, сказал вполголоса:
- А не набить ли ему морду? Очень просто: ты идешь сейчас к
знакомым, обеспечиваешь алиби. А я...
Своим высказыванием он опередил меня на секунду. Он вообще
торопился высказываться, чтобы утвердить свою самобытность, - понимал,
что мы думаем одинаково... Но коль скоро опередил, то во мне тотчас
сработал второй механизм самоутверждения: противостоять чужой идее.
- Из-за девчонки, что ли? Да шут с ней, не эта, так другая
нарвется.
- И из-за нее, и вообще за все. Для души. Ну, помнишь, как он
пустил вонь о нашей работе? - У него сузились глаза. - Помнишь?
Я помнил. Тогда я работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы
разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире
происходили серьезные - мы вкалывали, не замечая ни выходных, ни
праздников, и сдали работу на полгода раньше правительственного
срока... А вскоре институтские "доброжелатели" передали нам изречение
Хилобока: "В науке тот, кто выполняет исследования раньше срока, либо
карьерист, либо очковтиратель, либо и то и другое!" Изречение стало
популярным: у нас немало таких, кому не угрожает опасность прослыть
карьеристом и очковтирателем по нашему способу. Самолюбивый и горячий
Валерка все порывался поговорить с Хилобоком по душам, потом
разругался с Азаровым и ушел из института.
У меня кулаки потяжелели от этого воспоминания. "Может, пусть
дубль обеспечит алиби, а я?.." И вдруг мне представилось: трезвый
интеллигентный человек дубасит другого интеллигентного человека в
присутствии девушки... Ну, что это такое! Я тряхнул головой, чтобы
прогнать из воображения эту картину.
- Нет, это все-таки не то. Нельзя поддаваться низменным движениям
души.
- А что "то"?
Действительно: а что "то"? Я не знаю.
- Тогда надо хоть уберечь эти мечтательные глазки от потных
Гарриных объятий... - Дубль задумчиво покусал губу и толкнул меня под
дерево. (Опять проявил инициативу.) - Гарри Харитонович" можно вас на
пару конфиденциальных слов?
Хилобок и девушка оглянулись.
- А, Валентин Васильевич! Пожалуйста... Танечка, я вас догоню, -
доцент повернул к дублю.
"Ага!" - я понял его замысел и мелкими перебежками стал
пробираться в тени деревьев. Все получилось удачно. Танечка дошла до
развилки аллей, остановилась, оглянулась и увидела того самого
человека, который минуту назад отозвал ее кавалера.
- Таня, - сказал я, - Гарри Харитонович просил передать свои
извинения, сожаления и прочее. Он не вернется. Дело в том, что
приехала его жена и... Куда же вы? Я вас провожу!
Но Танечка уже мчалась, закрыв лицо руками, прямо к троллейбусной
остановке. Я направился домой.
Через несколько минут вернулся двойник.
- Подожди, - сказал я, прежде чем он открыл рот. - Ты объяснил
Гарри, что Таня невеста твоего знакомого, мастера спорта по боксу?
- И по самбо. А ты ей - насчет жены?
- Точно. Хоть какое-то полезное применение открытию нашли...
Мы разделись, помылись, начали располагаться ко сну. Я постелил
себе на тахте, он - на раскладушке.
- Кстати, о Хилобоке. - Дубль сел на раскладушку. - Что же ты
молчишь, что на ближайшем ученом совете будет обсуждение нашей
поисковой темы? Если бы Гарри мне любезно не напомнил, я пребывал бы в
неведении. "Пора, пора, Валентин Васильевич, а то ведь уже полгода
работаете, а до сих пор не обсуждали, конечно, свободный поиск вещь
хорошая, но заявки на оборудование и материалы подаете, а мне вон из
бухгалтерии все звонят, интересуются, по какой теме списывать. И
разговоры в институте, что Кривошеин занимается чем хочет, а другим
хоздоговора и заказы выполнять... Я, конечно, понимаю, что для
