Зашли к монаху, отобедали у него, а по окончании трапезы снова
взгромоздились на коней и пустились в дорогу. Теперь их путь, в отличие от
прежнего, лежал через совершенно уже пустынную местность. А надо сказать,
что в те времена повсюду рыскали шайки разбойников... Гои, совсем
сгорбившись, заглянул Тосихито в лицо и осведомился:
- Нам далеко еще?
Тосихито улыбнулся. Так улыбается взрослому мальчишка, которого
уличили в проказливой шалости. У кончика носа собираются морщины, мускулы
вокруг глаз растягиваются, и кажется, будто он готов разразиться смехом,
но не решается.
- Говоря по правде, я вознамерился отвезти тебя к себе в Цуругу, -
произнес наконец Тосихито и, рассмеявшись, указал плетью куда-то вдаль.
Там ослепительно сверкнуло под лучами солнца озеро Оми.
Гои растерялся.
- Вы изволили сказать - в Цуругу? Ту, что в провинции Этидзэн? Ту
самую?
Он уже слышал сегодня, что Тосихито, ставши зятем цуругского Арихито
Фудзивары, большею частью живет в Цуруге. Однако до сего момента ему и в
голову не приходило, что Тосихито потащит его туда. Прежде всего, разве
возможно благополучно добраться до провинции Этидзэн, лежащей за многими
горами и реками, вот так - вдвоем, в сопровождении всего лишь двух слуг?
Да еще в такие времена, когда повсеместно ходят слухи о несчастных
путниках, убитых разбойниками?.. Гои умоляюще поглядел на Тосихито.
- Да как же это так? - проговорил он. - Я думал, что надо ехать до
Хигасиямы, а оказалось, что едем до Ямасины. Доехали до Ямасины, а
оказалось, что надо в Миидэру... И вот теперь вы говорите, что надо в
Цуругу, в провинцию Этидзэн... Как же так... если бы вы хоть сразу
сказали, а то потащили с собой, как холопа какого-нибудь... В Цуругу, это
же нелепо...
Гои едва не плакал. Если бы надежда "нажраться бататовой каши" не
возбудила его смелости, он, вероятно, тут же оставил бы Тосихито и
повернул обратно в Киото. Тосихито же, видя его смятение, слегка сдвинул
брови и насмешливо сказал:
- Раз с тобой Тосихито, считай, что с тобой тысяча человек. Не
беспокойся, ничего не случится в дороге.
Затем он подозвал оруженосца, принял от него колчан и повесил за
спину, взял у него лук, блестевший черным лаком, и положил перед собой
поперек седла, тронул коня и поехал вперед. Лишенному самолюбия гои ничего
не оставалось, кроме как подчиниться воле Тосихито. Боязливо поглядывая на
пустынные просторы окрест себя, он бормотал полузабытую сутру "Каннон-кё",
красный нос его почти касался луки седла, и он однообразно раскачивался в
такт шагам своей нерезвой лошади.
Равнина, эхом отдающая стук копыт, была покрыта зарослями желтого
мисканта. Там и сям виднелись лужи, в них холодно отражалось голубое небо,
и потому никак не верилось, что они покроются льдом в этот зимний вечер.
Вдали тянулся горный хребет, солнце стояло позади него, и он представлялся
длинной темно-лиловой тенью, где не было уже заметно обычного сверкания
нестаявшего снега. Впрочем, унылые кущи мисканта то и дело скрывали эту
картину от глаз путешественников... Вдруг Тосихито, повернувшись к гои,
живо сказал:
- А вот и подходящий посыльный нашелся! Сейчас я передам с ним
поручение в Цуругу.
Гои не понял, что имеет в виду Тосихито. Он со страхом поглядел в ту
сторону, куда Тосихито указывал своим луком, но по-прежнему нигде не было
видно ни одного человека. Только одна лисица лениво пробиралась через
густую лозу, отсвечивая теплым цветом шубки на закатном солнце. В тот
момент, когда он ее заметил, она испуганно подпрыгнула и бросилась бежать
- это Тосихито, взмахнув плеткой, пустил к ней вскачь своего коня. Гои,
забыв обо всем, помчался следом. Слуги, конечно, тоже не задержались.
Некоторое время равнина оглашалась дробным стуком копыт по камням, наконец
Тосихито остановился. Лисица была уже поймана. Он держал ее за задние
лапы, и она висела вниз головой у его седла. Вероятно, он гнал ее до тех
пор, пока она могла бежать, а затем догнал и схватил. Гои, возбужденно
вытирая пот, выступивший в реденьких усах, подъехал к нему.
- Ну, лиса, слушай меня хорошенько! - нарочито напыщенным тоном
произнес Тосихито, подняв лису перед своими глазами. - Нынче же ночью
явишься ты в поместье цуругского Тосихито и скажешь там так: "Тосихито
вознамерился вдруг пригласить к себе гостя. Завтра к часу Змеи выслать ему
навстречу в Такасиму людей, да с ними пригнать двух коней под седлами".
Запомнила?
С последним словом он разок встряхнул лису и зашвырнул ее далеко в
заросли кустарника. Слуги, к тому времени уже нагнавшие их, с хохотом
захлопали в ладоши и заорали ей вслед: "Пошла! Пошла!" Зверек, мелькая
шкурой цвета опавших листьев, удирал со всех ног, не разбирая дороги среди
камней и корней деревьев. С того места, где стояли люди, все было видно
как на ладони, потому что как раз отсюда равнина начинала плавно
понижаться и переходила в русло высохшей реки.
- Отменный посланец, - проговорил гои.
Он с наивным восхищением и благоговением взирал снизу вверх на лицо
этого дикого воина, который даже лисицу обводит вокруг пальца. О том, в
чем состоит разница между ним и Тосихито, он не имел времени подумать. Он
только отчетливо ощущал, что пределы, в которых властвует воля Тосихито,
очень широки и его собственная воля тоже теперь заключена в них и свободна
лишь постольку, поскольку это допускает воля Тосихито... Лесть в таких
обстоятельствах рождается, видимо, совершенно естественным образом. И
впредь, даже отмечая в поведении красноносого гои шутовские черты, не
следует только из-за них опрометчиво сомневаться в характере этого
человека.
Отброшенная лисица кубарем сбежала вниз по склону, ловко
проскользнула между камнями через русло пересохшей реки и по диагонали
вынеслась на противоположный склон. На бегу она обернулась. Самураи,
поймавшие ее, все еще возвышались на своих конях на гребне далекого
склона. Они казались маленькими, не больше чем в палец величиной. Особенно
отчетливо были видны гнедой и буланый: облитые вечерним солнцем, они были
словно нарисованы в морозном воздухе.
Лисица оглянулась снова и вихрем понеслась сквозь заросли сухой
травы.
Как и предполагалось, на следующий день в час Змеи путники подъехали
к Такасиме. Это была тихая деревушка у вод озера Бива, несколько
соломенных крыш, разбросанных там и сям под хмурым, не таким, как вчера,
заволоченным тучами небом. В просветы между соснами, росшими на берегу,
холодно глядела похожая на неотполированное зеркало поверхность озера,
покрытая легкой пепельной рябью. Тут Тосихито обернулся к гои и сказал:
- Взгляни туда. Нас встречают мои люди.
Гои взглянул - действительно, между соснами с берега к ним спешили
двадцать-тридцать человек верховых и пеших, с развевающимися на зимнем
ветру рукавами, ведя в поводу двух коней под седлами. Остановившись на
должном расстоянии, верховые торопливо сошли с коней, пешие почтительно
склонились у обочины, и все стали с благоговением ожидать приближения
Тосихито.
- Я вижу, лиса выполнила ваше поручение.
- У этого животного натура оборотня, выполнить такое поручение для
нее раз плюнуть.
Так, разговаривая, Тосихито и гои подъехали к ожидающей челяди.
- Стремянные! - произнес Тосихито.
Почтительно склонившиеся люди торопливо вскочили и взяли коней под
уздцы. Все вдруг сразу возликовали.
Тосихито и гои сошли на землю. Едва они уселись на меховую подстилку,
как перед лицом Тосихито встал седой слуга в коричневом суйкане и сказал:
- Странное дело приключилось вчера вечером.
- Что такое? - лениво осведомился Тосихито, передавая гои поднесенные
слугами ящички вариго с закусками и бамбуковые фляги.
- Позвольте доложить. Вчера вечером в час Пса госпожа неожиданно
потеряла сознание. В беспамятстве она сказала: "Я - лиса из Сакамото.
Приблизьтесь и хорошенько слушайте, я передаю вам то, что сказал сегодня
господин". Когда все собрались, госпожа соизволила сказать такие слова:
"Господин вознамерился вдруг пригласить к себе гостя. Завтра к часу Змеи
вышлите ему навстречу в Такасиму людей, да с ними пригоните двух коней под
седлами".
- Это поистине странное дело, - согласился гои, чтобы доставить
удовольствие господину и слуге, а сам переводил зоркий взгляд с одного на
другого.
- Это еще не все, что соизволила сказать госпожа. После этого она
устрашающе затряслась, закричала: "Не опоздайте, иначе господин изгонит
меня из родового дома!" - а затем безутешно заплакала.
- Что же было дальше?
- Дальше она погрузилась в сон. Когда мы выезжали, она еще не
изволила пробудиться.
- Каково? - с торжеством произнес Тосихито, обернувшись к гои, когда
слуга замолчал. - Даже звери служат Тосихито!
- Остается только подивиться, - отозвался гои, склонив голову и
почесывая свой красный нос. Затем, изобразив на своем лице крайнее
изумление, он застыл с раскрытым ртом. В усах его застряли капли сакэ.
Прошел день, и наступила ночь. Гои лежал без сна в одном из помещений
усадьбы Тосихито, уставясь невидящим взглядом на огонек светильника. В
душе его одно за другим проплывали впечатления вечера накануне - Мацуяма,
Огава, Карэно, которые они проезжали на пути сюда, болтая и смеясь, запахи
трав, древесной листвы, камней, дыма костров, на которых жгли прошлогоднюю
ботву; и чувство огромного облегчения, когда они подъехали наконец к
усадьбе и сквозь вечерний туман он увидел красное пламя углей в длинных
ящиках. Сейчас, в постели, обо всем этом думалось как о чем-то далеком и
давнем. Гои с наслаждением вытянул ноги под желтым теплым плащом и
мысленным взором задумчиво обозрел свое нынешнее положение.
Под нарядным плащом на нем были два подбитых ватой кимоно из
блестящего шелка, одолженные Тосихито. В одной этой одежде так тепло, что
можно даже, пожалуй, вспотеть. А тут еще поддает жару сакэ, в изобилии
выпитое за ужином. Там, прямо за ставней у изголовья, раскинулся широкий
двор, весь блестящий от инея, но в таком вот блаженном состоянии это не
страшно. Огромная разница по сравнению с теми временами, скажем, когда он
был в Киото учеником самурая. И все же в душе нашего гои зрело какое-то
несообразное беспокойство. Во-первых, время тянулось слишком медленно. А с
другой стороны, он чувствовал себя так, словно ему вовсе не хочется, чтобы
рассвет - и час наслаждения бататовой кашей - наступил поскорее. И в
столкновении этих противоречивых чувств возбуждение, овладевшее им из-за
резкой перемены обстановки, улеглось, застыло, под стать сегодняшней
погоде. Все это, вместе взятое, мешало ему и отнимало надежду на то, что
даже вожделенное тепло даст ему возможность заснуть.
И тут во дворе раздался громовой голос. Судя по всему, голос
принадлежал тому самому седому слуге, который встречал их давеча на
середине пути. Этот сухой голос, потому ли, что он звучал на морозе, был
страшен, и гои казалось, будто каждое слово отдается у него в костях
порывами ледяного ветра.
- Слушать меня, холопы! Во исполнение воли господина пусть каждый
принесет сюда завтра утром к часу Зайца по мешку горных бататов в три сун
толщиной и в пять сяку длиной! Не забудьте! К часу Зайца!
Он повторил это несколько раз, а затем замолк, и снаружи снова вдруг
воцарилась зимняя ночь. В тишине было слышно, как шипит масло в
светильнике. Трепетал огонек, похожий на ленточку красного шелка. Гои
зевнул, пожевал губами и снова погрузился в бессвязные думы. Горные бататы
